По неписаным законам того времени весенняя охота в наших краях открывалась с прилетом птиц, а завершалась, когда птицы садились на гнезда. Эх! Как любо было мне, отроку, разгуливать по весенним разливам нашей речки Большой Кинель! Куда ни посмотри, всюду виднелись переполненные плесы, затопленные кочки с нахлобученными «шапками» из рыжей прошлогодней травы. Красотища! Простор и воля! Аж дух захватывало!
В этих местах любили шастать в поисках подруг разодетые селезни всех пород. Мы не знали ни егерей, ни билетов, ни платных путевок. Мерилом поведения в лесу была совесть.
В такой вот весенний день я, мой отец и дядя Костя Митянин, наш сосед, друг отца и мой тоже, отправились на охоту. Солнце. Теплынь. Вокруг нас кувыркались чибисы. Отец правил лошадью, запряженной в четырехколку, на которой лежала митянинская лодка-плоскодонка и садок с уткой Дашкой. Дядя Костя весело болтал, размахивая пустым левым рукавом, вопрошая: «А помнишь, Федор, как мы здесь охотились до войны?» И уже обращаясь ко мне: «Ты теперь таких охот не увидишь». «А чем они сейчас хуже?» — не соглашался с ним я.
Дядя Костя, махнув на меня рукой, продолжал разговор с отцом. Они решили на лодке переплыть речку и на озимях поохотиться на гусей. Мне предлагалось пройти вниз по речке, найти шалаш дяди Кости и посидеть на вечерке с подсадной. Ох, как хотелось поохотиться на гусей! Мне еще ни разу не доводиллось стрелять гуся.
Отец попросил подать с телеги его выцветший солдатский вещмешок. Подняв его, я услышал легкое бульканье. «Ага… Завтра День Победы, решили отметить, поэтому меня и не берут», — догадался я. Отец, словно подслушав мои мысли, успокоил: «Посмотри, плотик под нами двумя почти вровень с водой, а втроем мы потонем».
Развязав мешок, он достал сверточек и протянул мне со словами: «Держи, мать приготовила, вечерком перекусишь. А как вернемся, тебя позовем».
Я столкнул посудину с мели, и отец, удерживая, как весло, левой культей и правой здоровой рукой штыковую лопату, направил лодку на большую воду. Мне ничего не оставалось, как отправиться на поиски шалаша, бормоча себе под нос: «Посмотрим, кому больше повезет».
Я пошел по высокой гриве, спустился к заливчику, длинным языком вдающимся в берег, и на противоположной стороне заметил шалаш, задней стенкой притулившийся к кусту. Что ж, место хорошее. Осматрелся и понял, что низ шалаша закрыт плоховато. Если селезень сядет вдалеке и начнет подплывать к утке, то наверняка заметит мои движения.
Набрал травы, замаскировал. В прошлом году я уже сидел с отцом в шалаше, на охоте с Дашкой, и теперь все готовил со знанием дела. Забрался в шалаш и посмотрел по сторонам. Надо бы для обзора и стрельбы сделать оконца. Вот, теперь все хорошо. Эх, только бы моя берданка 28-го калибра не подвела! У меня всего три патрона. У них наковальни совсем разбиты. Отсюда и осечки. Сколько упущено дичи!
Солнце заметно клонилось к горизонту. Высадил утку, полез в шалаш. Часто проносились стайки чирков, выделывая крутые виражи. Неожиданно ожна подсела в мой залив. Кыш вы! Прогнал их. Мелочь пузатая! На них и патрон жалко. Утка закончила охорашиваться, немного пощелочила клювом и выдала первую квачку. Заработала! Да я и не сомневался.
Позыркал по сторонам и заметил табунок гусей, летящих на зеленя. Вот сейчас, вот сейчас! Я ждал выстрелов отца и дяди Кости. Но ничто не нарушало тишины. Дашка стала давать квачку все чаще. Над заливом раздавался ее зовущий голос. Неожиданно она зашлась в осадку. Жвяк, жвяк — и метрах в пяти от утки, выставив оранжевые лапки, сел селезень. Я быстро взял его на мушку. Прогремел выстрел, и все заволокло дымом.
В просвете увидел распластанного селезня. Начало положено. Открыл затвор, с дула опустил в ствол обрезок болта и выбил гильзу, так как на боевой личинке сломан зацеп выбрасывателя. Зарядив ружье, внимательно поглядел по сторонам. Дашка молодец, свое дело знает. Квачка за квачкой, и вновь страстная осадка. Селезень сел метрах в тридцати. Далековато…
Вот он, жвякая, направился к Дашке. Ближе, еще ближе! Теперь можно. Щелчок. Осечка. Меня словно жаром обдало. Быстро оттянул курок. Осечка за осечкой. Селезень остановился. Подозрительно посмотрел на шалаш и потихоньку уплыл в кусты. Обидно!
Снова опустил выбивалку в ствол и достал патрон. Со злости так и хотелось его швырнуть куда подальше. А Дашка вновь и вновь манила жениха. Не знаю, сколько времени прошло. Но опять послышалось будоражащее душу жвяк-жвяк. И вот и он, красавец! Тщательно прицелился и нажал ноа спуск. Бабах! Сквозь дым вя увидел селезня. Бит наповал. Молодец, Витька! — похвалил сам себя. Солнце почти у горизонта, а у меня уже два селезня. Уходить рано.
Раза два слышал выстрелы на зеленях. Мои стреляли. Я заложил осекшийся патрон в надежде: а вдруг выстрелит? Дашка старалась. Пара кряковых завернула к нам, снизиась и уселась почти у шалаша. Быстро прицелился. Осечка. Утка отплыла, а за нею и селезень. Судорожно оттянул курок и без всякой надежды на выстрел прицелился в бок селезня. Неожиданно раздался выстрел. Захлопали крылья. Дым.
Я выскочил из шалаша и увидел улетающую крякву и уплывающего в кусты подранка. Бросив ружье, я кинулся за ним. Мне удалось его поймать. Вздох облегчения и полные сапоги воды. Сняв утку, я отправился к телеге. Насобирав сушняка, развел костер. Взяв сена, положил его у костра, разулся, встал босыми ногами на сухую траву и тут вспомнил материнский тормозок и в три укуса его съел.
Вскоре приплыли и мои компаньоны с гусем. Они рассказали, как за перекусом их накрыл табунок гусей. Увидев мои трофеи, они меня похвалили. А меня так и распирало от гордости. Вот какой я охотник! В голове созрел план завтра утром еще поохотиться, и я попросил дядю Костю оставить мне лодку. Но отец не разрешил. «Еще утонешь, — сказал. — Ничего, посидишь с уткой в шалаше!»
У дома отец протянул дяде Косте гуся со словами: «Нам хватит Витькиных селезней».
При свете лампы зарядил патроны и попросил мать меня утром разбудить. Поеживаясь от утренней прохлады, скорым шагом добрался до шалаша. Восток полыхал вполнеба. Опоздал! Торопливо высадил Дашку на воду и в шалаш. Перевел дух, не сводя глаз с Дашки. Она попила водички, приподнялась, сев на хвост, шумно помахала крыльями, несколько раз окунулась, а потом клювом и головой начала приглаживать перья. Повернулась сначала в одну сторону, потом поплыла в другую, но бечевка ее остановила. Застыла на месте, словно прислушиваясь к гомону проснувшихся птиц, несколько раз крякнула, как бы пробуя голос.
Потом ее голос зазвучал сильнее. В нем послышалась тоска одиночества и приглашение на свидание. Вдруг Дашка, подняв голову, зашлась в азартной осадке. Послышалось жвяканье крякаша. И вот он, рассекая грудью воду, направился к утке. Секунда — и он на мушке. Громыхнула моя берданка — селезень беспомощно забился на воде. Меня бросило в жар. Попал!
Солнце, заливая восток огненно-пунцовыми красками, величественно выплывало из-за горизонта. Не успел я остыть от первого удачного выстрела, как Дашка своим звонким, страстным голосом оповестила меня о приближении очередного кавалера. Селезень метрах в пяти-шести от Дашки вертикально плюхнулся на воду и застыл без движения. Затем, мелодично шваркая и крутя головой, направился к утке, не подозревая, что я жадно сопровождаю его стволом.
Убедившись, что мои селезни на месте, я приподнялся в шалаше с зажатым третьим патроном в руке, стал направлять выбивалку в ствол. От неожиданной страстной осадки я вздрогнул, повернулся к Дашке, патрон выскользнул из руки, и моим глазам предстала картина: на Дашку сверху, словно коршун, упал селезень и стал топтать. У меня ком застрял в горле, я что-то засипел и потом только заорал на селезня. Его как ветром сдуло.
Дашка, довольно покрякивая, отряхнулась, несколько раз ополоснулась и продолжила купание. Сидеть в шалаше не было смысла. Патрон мой намок, и я не рискнул им стрелять. Выбрался из шалаша, подобрал селезней, Дашку перенес к берегу. Пусть покормится.
Так завершилась памятная охота в День Победы. При обилии дичи трофеи были скромные.
Изношенные ружья, нехватка боеприпасов не позволяли наносить дичи ощутимый урон. Да и среди охотников не было принято стрелять птицу влет. В последующие годы жизнь меня закрутила так, что только в 1961 году «зеленым» лейтенантом я навестил свою малую родину. Я ее не узнал.
Боже мой! Степь, которую я помнил и любил, была распахана до самого горизонта. Мои земляки поднимали целину. Родине нужен был большой хлеб. А зачем? Тот, который выращивали, не всегда успевали убрать до снегов. Дичи, по рассказам постаревшего дяди Кости, заметно поубавилось. Почти исчезли дрофы и стрепеты, а берега реки распахали до самой воды, и она заметно обмелела.
Комментарии (0)