Общий котел

Обохотив южные кварталы, Иван переместился в старые гари. Он с детства не понимал и не принимал рассказов отца о пасечниках-староверах, которые, проплывая рекой, бросали факелы по берегам и жгли тайгу. Правда, потом на гарях вырастал кипрей — лучший медонос в этих краях, но такой мед, по мнению Ивана, был слишком дорог.

Это был жуткий лес: кедры над густой порослью стояли, как великаны с корявыми ручищами. Но соболиные тропки попадались.

 — Может быть, где-то здесь бывал отец, — думал Иван.

Собака взяла свежий след и пошла. Иван определил азимут и двинулся за ней. Судя по величине следка, это была самочка-сеголеток. Шла она ровно, не отклоняясь от выбранного направления. «Молоденькая, ищет себе место для поселения», — определил Иван, шагая рядом со следом собаки. Отец учил его не затаптывать следы, потому что, сбившись, всегда можно вернуться и разобраться, кто, куда и как шел.

День клонился к вечеру, было морозно, тихо, но неприветливо. Иван знал, что Калина не отпустит соболя. Эта линия собак, выведенная староверами и сохраняемая от помета к помету, была вязкости необыкновенной. Давненько у Ивана не было таких длинных соболей. «Похоже, придется заночевать, а завтра продолжить тропление, — подумал он. — Тимофей предупрежден, что я могу отсутствовать пару дней. Это на промысле в порядке вещей. Пусть побудет один, для таежной закалки полезно. Может, и собольков припрятанных, если есть таковые, донесет до зимовья».

Стемнело. Нужно готовить ночлег. Сухостоин вокруг оказалось достаточно, и костер Иван соорудил быстро. Готовить полноценный бивак — значит потратить остаток сил. Ничего, можно и сидя вздремнуть, а если загоришься, запах тлеющего сукна разбудит. Не раз Ивану с отцом приходилось ночевать вот так, сидя у костра, хотя ради сына Нестор всегда старался делать полноценный привал.

Пламя очертило видимый круг, и сразу мрак за его пределами сгустился. Иван не смотрел по сторонам, а больше вслушивался, не донесется ли голос Калины. Он вскипятил чай, надел на щепку кусок медвежьего сала, который носил всегда в мешке поняги, подогрел его на костре до треска, отрезал половину и поужинал салом и сухарем. Второй сухарь и сахар оставил на завтрак…

Собаку охотник нашел ближе к обеду. Она загнала зверька в дуплистую осину. Полости внутри не было, и на глухой стук по стволу обухом топора соболюшка не реагировала. Видимо, считала, что убежище надежное. «Скорее всего, мерзлую осину придется рубить.

Долезть до дупла по гладкому стволу не получится, дымом зверька не выкуришь, хотя попробовать стоит», — прикидывал Иван. Он наломал сушняка, сложил шалашик около комля со стороны дупла. Калина наблюдала за действиями хозяина и поскуливала от нетерпения. Иван хорошо изучил привычки своей помощницы и точно знал, что она слышит шевеление зверька в дупле. Костер разгорелся. Охотник подложил сырого мха, дым от которого был белый и едкий, как от дымовой шашки...

После добычи соболя Иван решил не возвращаться своим следом, а продвинуться на восток и разведать незнакомый участок. Отойдя на приличное расстояние, он вдруг вспомнил, что по пути взгляд его скользнул по чему-то необычному. Это был прямоугольник, выступающий над уровнем снежного покрова, а в природе, как известно, правильных геометрических фигур не бывает. Значит, прямоугольник — дело рук человеческих. Иван постоял, подумал и решил вернуться...

Он вошел внутрь заброшенного зимовья и мысленно представил, где что могло находиться. Справа печка, слева полка для ведер и кастрюль. Дальше полати и между ними столик. Просторно жили охотники. Такое зимовье поднять одному вряд ли по силам. Сердце Ивана забилось в предчувствии, что здесь он наконец-то обнаружит следы пребывания отца. А зимовье-то сгорело. Может, вместе с хозяевами?

Иван рубил топором мерзлую золу, пробиваясь до незамерзшего слоя, оголяя нижний венец, затем стал углублять место, продвигаясь к стене. При очередном ударе топора он услышал металлический звук. Гвоздь, наверное. Или ружье? Действительно, это был гвоздь, кованый, прекрасно сохранившийся. А вскоре топор снова столкнулся с металлом. «И чего это они гвоздей под стену насовали?» — удивился Иван. Но это были не гвозди. То, что он достал из-под нижнего венца, заставило его потерять дар речи и откинуться назад в полной растерянности.

Собака смотрела на хозяина с удивлением. Обычно они вместе расширяли лаз зверьков, а тут хозяин сам копает и не зовет на помощь. Калина подошла, понюхала вывороченные пласты — ничего интересного там не было — и легла в свою лунку, продолжив наблюдать за охотником.

Иван нашел сверток истлевшей кожи с царскими червонцами. Они посыпались на землю. Их было много, и пришлось, стоя на коленях, перетирать золу, для того чтобы не потерять ни одной монеты.
«Странно! — думал Иван. — Зимовье сгорело, а в нем, кроме монет, ничего нет. Выходит, хозяева, не зная о золоте, сами подожгли жилище, чтобы что-то скрыть? Но что?» Тайга молчала и равнодушно взирала на человечка, радующегося находке.

***
Константин Ильич Клементьев, двадцати лет от роду, вернулся домой аккурат к произошедшей смене власти в Томской губернии. Отчий дом ничем хорошим его не встретил. Родовой двухэтажный, рубленый особняк на улице Знаменской большевистская власть уплотнила.

Хозяевам отгородили две комнаты на втором этаже. Отца Котьки, размахивающего топором при отъеме жилплощади, сначала посадили в каталажку, а потом, благодаря знакомству деда Якова с революционным начальством, которое баловалось медвежьими охотами, выслали на поселение в Нарым. Мать уехала вслед за отцом.

Трех рысаков в яблоках вместе с кошевкой, пароконной тележкой и упряжью конфисковали. Бабушка Ефросинья не выдержала надругательств над нажитым тяжким трудом, и с ней случился удар: парализовало левую сторону, пропала речь. «Живым» остался только правый глаз — требовательный и настороженный, будто ожидающий новых потрясений. Цыганского обличья, высокий, жилистый дед Яков еще больше почернел, забыл про охоту и берлоги и только ухаживал за женой.

Как-то вечером, спустя почти год после возвращения внука, бабушка взмахом руки призвала Котьку к себе, взглядом попросила бумагу и карандаш. Прочитать ее каракули было сложно, но несколько слов Котька все же разобрал: золото, крыша, Бог.

 — Золото? Какое золото? — тормошил бабку Котька. — Совсем ты, бабушка, тронулась!

Но Ефросинья схватила Котьку за подол рубахи и перевела взгляд на потолок.

 —Золото на чердаке? Откуда оно там взялось? — шепотом спросил Котька.
 — Черный день, — написала она.
 — Надо найти и забрать золото? И что?

Бабушка нацарапала:

 — Отец, мать.

Котька залез на чердак. В дальнем углу шатровой крыши нашел прикопанные железные банки из-под монпансье. Открыл первую и при свете огарка свечи́ увидел аккуратно завернутые в бумагу цилиндрики. Порвал обертку — в руке затяжелела горстка монет. Ай да баба Фрося! Подкатила счастья внучку́! Котька вернул все на место и спустился вниз. Ефросинья Дмитриевна здоровым глазом требовательно смотрела на внука. Котька кивнул. Бабушка расслабила мышцы, закрыла глаз и вроде как уснула…

На север, в Нарым, Котьку отправили колесным пароходом в надежде, что родители живы и смогут сберечь накопленное: не вечно же будут веять «вихри враждебные». Корсет кожаный дед сшил вручную и уложил туда бо́льшую часть бабкиных золотых червонцев. Сопел, молчал, не надеясь, что внучок даст ума деньгам. Но другого выхода не было...

Родителей Котька в Богом забытом Нарыме не нашел, кашеваром и костровым прибился к отряду белогвардейцев, уходящих на восток по Кеть-Касской копи. И глянулась вскоре Косте девушка в деревеньке староверов на Водораздельном озере — русоволосая, ясноглазая, с высокой грудью. Встретились они глазами, и понял Котька, что попал в бархатные ручки любви.

И расхотелось ему идти дальше, и решил он остаться у кержаков, жизнь которых не претерпела никаких изменений: как охотились они раньше, как рыбачили, так и продолжали заниматься этими простыми и нужными делами. Но судьба распорядилась по-своему...

Пуля просвистела совсем рядом с головой Котьки и защелкала по стволам впереди него. Он помчался, как сайгак, не разбирая дороги. «Если стрелять начали, значит, всё. Не приняли кержаки. Как зверя, загонят в тайгу, а там сгинуть в два счета можно», — мелькнуло в голове Котьки. И он как в воду глядел. Гнали его два Настиных брата. Закончилась, видно, жизнь Константина Клементьева, и золотишко не пригодилось. Еще один выстрел дал понять Котьке, что его не оставят и будут преследовать до конца. А где он, конец? Не догадывался Котька, что гонят его к незамерзающим болотам.

 — Как же все несправедливо! — заорал парень, провалившись в холодную торфяную жижу.

Забулькала бурая болотная вода, сомкнувшись над его головой. Братья, убедившись, что «пришлый» утонул, разом перекрестились.

 — Ишь ты! Настька ему приглянулась! — сказал старший. — Слава Богу, обошлось, грех на душу не взяли.
Довольные собой, они вернулись, вынесли из зимовья все нужное и запалили его с четырех углов. Не с руки после чужака здесь охотничать, решили братья, фарта не будет. А избушку новую срубят — про эту и думать забудут.

***
«Вот так привалило! — думал Иван, шагая к своим угодьям. — Как теперь поступить с монетами? Ну, во-первых, Тимофею ни слова. Нужно всё перенести в скит, хорошо спрятать и взять парочку на пробу в город».

Иван пришел за полночь. Тимофей искренне обрадовался его возвращению. Одному, похоже, в тайге было жутковато. И забота, с которой он помогал напарнику раздеваться, была неподдельной. Вопросы сыпались, как из рога изобилия. Иван отвечал сдержанно:

 — Соболь увел в Красноярский край. За речку ходил, и там заночевать пришлось: собаку ведь не бросишь. У тебя как успехи в мое отсутствие?
 — Один соболь да два десятка белок, — частил Тимофей.

Долгий переход, сидячая ночевка у костра утомили Ивана, и он попросил Тимофея ободрать его белок и соболя, с удовольствием похлебал наваристого супа из глухаря с лапшой, напился чаю и лег, отвернувшись к стене. Но спать не мог, не давали покоя рукавицы и носок, заполненные золотыми монетами.

— Ёпрст! — думал Иван. — А если это настоящее золото?

Не догадывался он, что золотые монеты, найденные в зимовье, были связаны с ним самым тесным образом. Не знал Иван, что его бабушка Нюша — та самая Настя, которую с первого взгляда полюбил кудрявый, сероглазый и непутевый Котька, вкрадчивый, как рысь. Откуда было знать Ивану, что прятала она его на сеновале и в шалашах за скитами, носила ему тайно от родителей еду. А в одну из встреч уронили семя молодые влюбленные...

После произошедших событий у Ивана все внутри утихло. Тимофей и припрятанные соболя отошли на задний план. Пропало желание выяснять, куда исчезли банки. Все мысли поглотил найденный клад.
Выходит, все мы из одного теста?