Таежная соболевка

За долгие годы охоты в тайге мной немало было добыто разных трофеев. Брал и медведей, и кабанов, и лосей, и всякую другую дичь. Но не ощущал я на этих охотах таких эмоциональных всплесков, как на подружейной соболевке. Засела она во мне острой занозой на всю жизнь...

Винтокрылая машина летела над тайгой, заполняя поднебесье гулом мотора. И хотя скорость стальной птицы была выше 250 км в час, нам казалось, что это плывет не спеша судно по воздушному пространству. Но вот вдали, словно огромное белое облако, появился заснеженный хребет водораздела рек Бичи и Пильда. Он надвигался на нас, ширился, становился все более величественным и грозным.
Вскоре извилистой лентой показалась река и угодья, принадлежавшие нашему охот­участку. Не иначе как достигли устья Золотого ключа, вблизи которого и стояло наше базовое зимовье. Машина снизилась и зависла над речной косой. Выбросив свой груз — тюки, ящики с продуктами и прочим скарбом, рулон толи, железную печку, нарту, лыжи — и прихватив ружья и собачонку, повыпрыгивали сами. Вертолет взмыл вверх и, круто накренившись, исчез за стеной леса...

Высадились мы с Василием Крутовым в начале ноября 1980 года в верхнем течении реки Бичи на свой новый промысловый участок. Время было за полдень. Благоухал чернотроп, звенели ключи по камешкам на перекатах. Ютилось зверье в таежных урочищах. В реке, еще не покрытой льдом, шумно плескалась всяко-разная рыба. По вершинам кучерявых елей и кедровников шаловливо гуляли предзимние ветры. Неторопливо перетаскав все имущество к зимовью, решили отметить свое прибытие. Развели костерок, поджарили сало и колбасу и, подняв в кружках хмельной напиток, выпили, пожелав друг другу удачи в добыче пушнины.

* * *
Утром, навесив на себя котомки, ружья (а напарник прихватил и солдатский котелок — мол, на привале чайку сварим), побежали в запорошенную тайгу осматривать новые угодья. В основном нас интересовала численность соболя, белки, норки, выдры.

Но не успели отойти от зимовья и двух сотен метров, как пересекли соболью строчку. А еще через триста метров лайка нашла в дупле и самого виновника этих следов. Мы развели возле дупловатого корня дерева костерок и, выкурив зверька из убежища дымом, поймали его в сетку-рукав. Соболек оказался самочкой, больно уж агрессивной. Как только остроушка приблизилась к сетке, намереваясь обнюхать пленницу, соболюшка, сделав выпад, вцепилась в собачий нос сквозь сетку. Ой, что тут было! Лайка наша от боли и обиды визжала и стонала на всю округу. Она в отчаянии мотала головой вместе с сеткой и зверьком так сильно, что вырвала «рукав» из наших рук и кинулась наутек. Однако Василий Павлович успел накрыть собаку своей курткой и отнял сетку с дичиной.

После небольшого отдыха с костром и чаем продолжили обследования местности и подсчет собольих следов. Помимо ночных звериных строчек, встречались и свежие, утренние, «двухчетки» и «трехчетки» соболя. Одним следом лайка увлеклась и ушла в поиск. Через полчаса в пойме Золотого ключа мы пересекли соболью строчку крупного матерого «кота», за ним ушла и остроушка. А еще через четверть часа, в густом еловом лесу глухого распадника, услышали громкий лай своей помощницы и поспешили на помощь. Лайка «корчевала» нору соболя в корневище старой полугнилой ели. Василий, недолго думая, выхватил из-за пояса топор и, срубив добротный кол, принялся прощупывать им пустоту в корне дерева. Вскоре наткнулся на гнездовище соболя. Веста, сунув в дыру свой собачий чуткий нос, «зарыдала» от азарта. Кот находился в своем логове. Ему некуда было деваться. Зверек затаился в ожидании счастливой минуты на спасение. Но собака азартно рыла землю, подбираясь все ближе к соболю. Из-под ее лап летели комья земли со снегом, труха гнилого корня, листья, мох, что служили подстилкой в гнезде, и перья птиц, которых зверек поедал в своем убежище. Мы с напарником, приготовив ружья, насторожились... Осматривая корневище в округе, с каждой минутой ожидали появления сноровистого зверька извне. И вдруг соболь выскочил из норы. Но не там, где мы его ожидали. Он выскользнул из-под самого носа лайки. Веста, клацнув зубами, отсекла ему кончик хвоста, но сам он все же успел юркнуть промеж ее когтистых лап и пустился наутек. Лайка, преследуя зверя, накрыла его в прыжке и, как мне показалось, придавила лапами. Но нет! Кот выскочил из-под нее и метнулся к стоявшей рядом лиственнице. Остроушка буквально висела у него на хвосте. Вот она сделала два молниеносных прыжка и во втором настигла его. Соболь крепко-накрепко был придавлен ее лапами к земле.

— Ай да Веста! Ай да молодчина! Настоящая охотница! — похвалил Василий нашу остроухую помощницу.
— С такой собакой, однако, можно и без «пукалки» промышлять соболя! — хохотнув, обронил я.
А лайка тем временем прошлась клыками по хребту, сломав зверьку шейные позвонки, и подбежала ко мне довольная, веселенькая. Я, дружелюбно потрепав свою питомицу по загривку, указал рукой на соболя, скомандовал подать его мне. Дома-то любимица моя выполняла все команды на отлично. А здесь тайга, живые звери, охота, на которой моя воспитанница находилась впервые. Да и всего-то было ей в ту пору чуть побольше двенадцати месяцев от роду. Вот и посмотрела лайка на меня недоуменно. Но когда я вторично, построже, подал команду, Веста выполнила ее. Я остался доволен работой своей воспитанницы.
Подошедший напарник поднял соболя и стал его осматривать. Мех зверька был частично помят и заслюнявлен. Однако крови не просматривалось. Взяв зверушку за задние лапки, Василий дважды встряхнул ее. Потом дунул в мех раз-другой, после чего, осмотрев ямку, спросил:
— Видишь солнце?
— Вижу.
— Сможешь определить, какого цвета и качества мех?
Я пожал плечами, так как в мехах в то время разбирался слабовато.
— И я не ахти какой спец, но все же... сортность вторая, так как подпушь на нем еще маловата.

Позже на привале он скажет, что пушнина, добытая охотниками в ноябре, принимается низкими сортами. Оно и понятно: мех у зверя становится полноценным ближе к лютой зиме. Стало быть, в ноябре о первом сорте мехов не могло быть и речи. Поэтому-то старший охотовед и просил охотников повысить качество заготовляемой пушнины за счет отсрочки промысла...
Солнце клонилось к вечеру, когда, обойдя намеченный маршрут, мы вышли к устью Золотого ключа, где повстречали медвежий след, который повел нас в заросли краснотала. Вдруг из кустарника послышался угрожающий звериный рык, а следом за ним отчаянный вопль нашей лайки.
— Шатун! — выкрикнул напарник, и мы поспешили на помощь собаке. Тем временем голос лайки стал удаляться. Зверь, почуяв преследование, уходил к реке. Через несколько минут раздался шлепок о воду. Это шатун, уходя от погони, бултыхнулся в реку и поплыл к противоположному берегу. Я не стал стрелять в плывущего зверя: он мог утонуть, а из глубины нам его не достать. Пока обдумывали ситуацию, медведь уже приближался к левому берегу ...
— Вон, ниже, перекат! Давай бродом переправимся через реку и грохнем его на том берегу, — предложил я другу.
— Не успеем! Уйдет, гадина!
— Ну тогда возьми карабин — у тебя зрение получше — и стреляй. Если утонет, то течением на перекат выкатит, там и возьмем его.
Шатун уже подплывал к берегу. Расстояние от нас до плывущего зверя не превышало ста метров. Василий Павлович, вскинув оружие, выстрелил. Пуля, пролетев через голову медведя, шлепнулась перед его носом, обдав морду брызгами. Косолапый, почувствовав
неладное, повернул и поплыл по течению к перекату. Вот он уже близок к цели: перекат шумел в пяти метрах от него. Еще мгновение — и, как только зверь почувствует под ногами грунт, будет поздно.
— Да стреляй же скорее, уйдет! — раздражительно выкрикнул я.

Грохнул выстрел. Слышно было, как пуля тупо шмякнулась по зверю, на какое-то время обездвижив его. Мишка повалился на бок, выдохнув тяжелый храп. Но вскоре пришел в себя; встал на лапы и, припадая на левый бок, зашлепал по мели. Мы тоже побежали к перекату. Веста, раньше нас приблизившись к раненому зверю, яростно облаивала его. Но косолапый, не обращая на нее внимания, едва волочась, уходил вглубь берега...
Лайка, потеряв всякий страх, бросилась к раненому зверю. Шатун, злобно рявкнув, опустился на зад и принял оборонительную позу.
Напарник, опасаясь за нашу питомицу, выстрелил в зверюгу еще два раза. Медведь, утробно выдохнув яростный гнев, мешком рухнул на мокрую гальку.
— Наконец-то взяли! — вырвалось из моей груди.
Когда сняли с топтыгина шкуру, увидели, как сильно он был истощен. В его мясе и пустой утробе буквально кишели паразиты, он явно страдал трихиниллезом. По этой причине мишка и стал шатуном. Шкуру медведя мы унесли в избушку и постелили под ноги. По ней мягко и тепло было ходить: пол-то был земляной, холодный и колкий для босых ног. А тушу больного зверя прикопали под яром как приваду для волков. Их там много наплодилось, и нам предстояло заняться отловом этих вредных хищников. Иначе они обнаглеют и начнут пакостить: разорять самоловы на путиках,
пожирать приваду и добычу — соболей да белок. Недолго им и лаечку нашу в лесу подкараулить. А в зимнюю стужу голодные, они по ночам и нас донимать станут...
До зимовья оставалось пройти не более двух километров. По пути Веста подняла в тальниках выводок рябчиков. Василий Павлович повел на них охоту и добыл четыре птицы.
На исходе дня подошли к зимовью — вечер угасал в розовом закате. За хребет опускалось солнце. Сумрак окутал вершины гор синеющей дымкой. В дыхании ветерка чувствовалось приближение холодной ночи...

* * *
Прошедшая ночь и наступившее утро выдались морозными. По берегам реки настыли ледовые закраины. Мы с Василием решили до шуги, которую ожидали со дня на день, обследовать Алдыс — левобережный приток реки Бичи. Дула попутная низовка, что-то шептал растревоженный тальник. Неприветливо и сыро было в лесу. Ветер разгулялся не на шутку. Неистово гудел в косматых вершинах деревьев, задувал по низам, вихрился, швыряя поземку в лицо. Я, как обычно, шел за напарником, у которого был острый глаз. Он видел все, чего не было дано видеть мне. Например, за сто метров Василий мог определить, что за птица сидит на дереве, — рябчик или сойка.

Звериная тропа, по которой мы шли, подвела нас к реке, граничащей с марью, и потянулась к сопкам хребта. Марь, с небольшими куртинами леса и кустарниками, заинтересовала нас копытными животными. А леса, прилегающие к ней, давали нам надежду на добычу пушного зверя.

И действительно, по краю мари и по береговому увалу все было истоптано оленями. Тут и наброды, и копанина, и лежки — все напоминало о недавнем присутствии зверей. А вот и сами животные! Взяв остроушку на поводок, прошли мимо стада, так как спешили до сумерек дойти до избушки. Охота предусматривалась следующим днем, на обратном пути к зимовью.
Вечерело. Солнце бледным багряным диском сползало за горизонт. В сизую дымку закутывались горы. Нам ничего не оставалось делать, как заночевать на тропе. Сбросив котомку, я пошел собирать дрова. Для ночлега у костра их требовалось много. Когда принес вторую охапку, костер уже горел и над огнем висел наполненный снегом котелок.

Скромный ужин — банка тушенки, одна лепешка на двоих и чай в неограниченном количестве — нас не огорчил. Завтра, надеялись мы, будут оленьи шашлыки. После ужина зажгли нодью и, устроив возле выворотка постели из пахучего пихтового лапника, улеглись спать. Я заснул как убитый, даже не слышал, как напарник вставал ночью, подкладывал в костер дрова. Проснулся, когда ночь близилась к концу. Уже можно было разглядеть серое небо, сонные деревья и уходящую в сопку звериную тропу. Василий поднялся раньше и успел подогреть завтрак. Подкрепившись и выкурив по цигарке, пошли по склону сопки отыскивать охотничью избушку. С западной стороны сопки Крутов наткнулся на срубленное дерево. Неподалеку было еще несколько старых пней. Обходя эту местность, я заметил какое-то сооружение, напоминавшее каркас под палатку. Видать, она и была основным жильем охотника Катаева, так как мы не нашли больше никаких других построек. Рядом с каркасом, на дереве, висела связка ржавых капканов примерно трехлетней давности. А на земле лежало немало позеленевших костей и несколько оленьих черепов. Видать, основной пищей охотника была оленина.

Южный и западный склоны горы, к которой примыкала «наша» сопка, были обследованы. От подножия и выше на 300 метров они покрыты редколесьем из невысоких елей, лиственниц, дубов и даурской березы. Ближе к вершине произрастают стланик, брусничник, мох. Снега у вершины около 10 см, а у подножия возвышенности и в пойме реки 3–5 см.
В одном месте снег, лежавший на брусничнике, был сильно взрыхлен и продырявлен соболями. Лайка наша так увлеклась свежими следами зверьков, что мы ее потеряли. Пришлось вернуться. Отыскали питомицу нескоро. Только когда распутали ее след и стали кричать, Веста подала слабый визгливый голос — призывала нас на помощь. Нашли свою соболятницу в зарослях стланика. Она там обложила соболя, находившегося в убежище под корнями кустарника, и решила самостоятельно достать его. Вырыла глубокую нору, влезла в нее, протиснувшись между корнями, и застряла так, что ни назад, ни вперед пролезть не смогла. Три корня зажали ей шею рогаткой, и только при помощи топора собака была вызволена нами из смертельной ловушки. А соболя выгнали из норы дымокуром. Зверек, выскочив из убежища, вскарабкался на стланиковый куст, откуда и был снят выстрелом напарника из малокалиберной винтовки.

Вечером, после обследования местности, мы вернулись к месту своего ночлега. Поужинали. Наготовили на ночь дров и заночевали. Поутру отправились в обратную дорогу. Шли вчерашней тропой, помышляя встретить оленей да поохотиться...