Граф подвёл

Начало ноября. Охота на лисиц и зайцев уже открыта, но я поддался на многообещающее предложение приятеля, лесничего Николая Николаевича, сходить на уток на реку Нерусса. Несколькими днями раньше поднимал он там немало табунков, видимо, их отлет задержало непривычное для этого месяца тепло. К тому же есть у него дратхаар Граф, который всегда достанет битую птицу из воды.

Нерусса в среднем течении, после того как мелиораторы углубили и спрямили ее русло, стала быстрой и какой-то неприветливой. Но каждую весну бурные своенравные воды нет-нет да и подмоют где-либо высокий берег. С годами напор воды нарастает, и образуется небольшой поворот. Затем на берегу вырастают кусты лозняка, которые сдерживают натиск воды. Подобных мест немного, тут нет быстрого течения, и утки глубокой осенью находят здесь временное пристанище. Особенно много птицы бывает перед отлетом, когда неожиданный морозец прихватит в округе болотца и мелиоративные канавы. В такие дни охота на Неруссе может сложиться весьма удачно.

До Неруссы от дома приятеля километра три. Но мы идем не прямо к реке, а берегами мелиоративных канав, заглядываем на небольшие старицы. На одной из них, подняв табунок кряковых, выбиваем четырьмя выстрелами трех уток. Граф отыскивает их в густом высоком тростнике и подает хозяину. По настоятельной просьбе Николая Николаевича, у которого домашних уток ходит по двору с полсотни, кладу их в свой рюкзак. Его лямки от солидного веса зажиревших крякв ощутимо давят на плечи.

А вот и река. Зная места, где может держаться утка, мы подходим к ним, прячась за высоким берегом. Но… птицы нет. Видимо, одни улетели на юг, другие сидят по болотам и старицам, — рассуждаю я про себя. Из задумчивого состояния меня выводит голос лесничего: «Смотри, лисица!»

Действительно, метрах в трехстах по скошенному лугу медленно движется в сторону реки желтое продолговатое пятно. Увидев его, я мгновенно забываю обо всем на свете. Какие тут утки! Охота на лисицу с подхода — моя самая, самая любимая. Я готов терпеть любые неудобства, вышагивать десятки километров, часами мерзнуть на снегу, только подай мне лисицу!

«Придержи Графа, попробую ее скрасть», — говорю чуть охрипшим голосом. Перезарядив ружье крупной дробью, где-то прячась за кустами ивы, а где-то пригибаясь к земле, я пошел на сближение. Несильный ветер, дующий в лицо, мягкая влажная трава стали моими союзниками. Но и противников было не меньше: ровный, как стол, луг, чуткие уши и зоркие глаза лисицы. И вдруг неожиданная удача: хищница остановилась, услышав мышь, начала раскапывать норку. Я побежал трусцой, согнувшись в три погибели. Ох как это нелегко! Широкий патронташ сдавливает живот, тяжелый рюкзак бьет по спине, враз выступивший пот заливает глаза, бешено стучит сердце…

До лисицы метров восемьдесят. Я уже хорошо вижу активно работающего зверя, стоящий трубой хвост. Еще чуть-чуть и можно стрелять. Но рыжая бестия, как нарочно, бросив свое занятие, быстро пошла к реке и скрылась в кустах.

Где же она? Иду, крадучись, берегом, ожидая каждую секунду появления рыжего зверя то ли на чистине, то ли внизу у кромки воды, просматриваемой местами через голые кусты. Впереди что-то заплескалось в воде, видимо, утки шарахнулись из-под кустов на быстрину, значит, лисица где-то близко. Я удваиваю внимание и вскоре застываю, пораженный увиденным: лисица по-собачьи переплывает реку. Выйдя из воды, она отряхивается, взлетает по крутому берегу наверх и застывает в картинной позе, глядя вперед.
Место натуралиста в моей душе быстро сменяет охотник: привыкшие к своей работе руки вскидывают ружье, палец давит на спуск, и бездыханный зверь падает как подкошенный. И тут только я понимаю, что добыча лежит на той стороне быстрой реки.

Я бегу к приятелю. Уж он-то хорошо знает эти места, он подскажет, где есть брод.

— Нет здесь брода, до ближайшего километров семь. Да и зачем он тебе?
— Лисицу подбил на том берегу! Слышал выстрел?
— Я думал, ты по уткам стрелял. Да не переживай! — успокаивает меня приятель. — Граф достанет.
Мы останавливаемся напротив места, где лежит лисица. Граф, причуяв свежие следы, юлит обрубком хвоста, бегает туда-сюда. Николай, найдя палку и позвав собаку, кидает ее на тот берег — благо река шириной всего в два десятка метров — и командует Графу: «Подай!» Пес без раздумий бросается в реку, переплывает ее и, найдя лисицу, начинает трепать ее так, что у меня сжимается сердце. Так продолжается с минуту. Затем пес, видимо подустав, бросает лисицу на землю и смотрит на нас.
— Подай, Граф, подай! — снова командует хозяин.

Граф внимательно выслушивает его, стоит несколько секунд в раздумье и наклоняется над добычей…
— Сейчас принесет, можешь не волноваться.

Но Граф вновь с остервенением треплет рыжую, которая летает из стороны в сторону, как тряпка, а затем бросает ее и плывет назад.
Дав собаке немного отдохнуть, лесничий тем же способом вновь посылает ее на тот берег. И вновь все повторяется, как и в первый раз. Затем делается еще одна попытка, не увенчавшаяся успехом. Насколько охотно граф подает уток, настолько категорически отказывается приносить лисицу.

Я не привык бросать добычу и переспрашиваю приятеля:
— Сколько, ты говоришь, до брода?
— Километров семь. Ну, может, чуть меньше…
Семь да семь, итого четырнадцать, — начинаю я прикидывать в уме. — Это часа два с половиной быстрого хода, а может, и все три. А тут всего двадцать метров.
Вспомнилось, как по молодости мне пришлось в такой вот ноябрьский день доставать утку на озере, как плыл я к ней метров двадцать. Но там вода была стоячая, а здесь вон какой поток — темный, свинцовый, быстрый. Тогда стояли морозы, у берегов был ледок, а сегодня градусов пять тепла, — спорит мое второе я. Но когда это было? Лет двадцать уж прошло, молодой был, горячий. Так можно и костер развести, вон сколько сухих палок в кустах — не унимается мой внутренний спорщик.

— Николаевич, а какая здесь глубина?
— По грудь, наверное, будет, на середине, может, и больше.
Что же делать? Переплыть или обойти? — задаю я себе в очередной раз вопрос и, взглянув на сидящую рядом собаку, произношу с укором:
— Подвел ты меня, Граф, подвел!