Изображение Охота может привести к безумию
Изображение Охота может привести к безумию

Охота может привести к безумию

На Курилах Геологическая судьба до сих пор носила меня по местам, где медведей не было или они были редкой экзотикой. Из среднеазиатских пустынь и гор я в 60-м впервые попал на Курилы, на самый южный остров Кунашир.

Контраст с солончаками Кызылкумов, такырами Устюрта, высокогорными лугами-сыртами Тянь-Шаня и ледниками Памира был огромный.

Экзотические тропические ярко-синие бабочки с размахом крыльев вдвое больше, чем у европейского махаона или аполлона, порхали над огромными цветами шиповника и дикой магнолии.

Плоды шиповника были размером с небольшое яблоко, уплощенные, мясистые и сладкие. Пихта соседствовала с магнолией, бамбук – с кедровым стлаником.

Лианы переплетали все, на них и на всем, что выступало вверх, висели сапрофиты – воздушные водоросли. В лопухах четырехметровой высоты мы вместе с верховыми лошадями терялись где-то внизу. Лист лопуха накрывал лошадь целиком, как попона.

Изумрудно-зеленый мох на земле и буреломе создавал цветовой фон. Ярко расписанные контрастными темно-коричневыми на оранжевом фоне рисунками, безостановочно орущие днем и ночью во всю мочь цикады длиной по 5-6 см (тоже гиганты по сравнению с бледно-серыми сочинскими цикадами размером чуть больше навозной мухи) создавали звуковой фон.

Гамме запахов – от райского запаха цветущей магнолии до адского запаха серы из вулканических фумарол через сотни необычных промежуточных комбинаций – могли позавидовать французские парфюмеры.

Речки и ручьи во время нереста заполнялись лососями до предела. Казалось, что в ручье воды было меньше, чем рыбы. Иногда, пугая нас, из бамбука выползали огромные, толщиной в ногу змеи. Это были безобидные полозы, которых японцы разводили на мясо на специальных фермах.

Война разбила фермы, и полозы одичали. Черные вороны были в два-три раза больше европейских.

Я знал одну пару черных воронов, постоянно проживающих в лесу Домодедовского района, но вороны из Подмосковья были мелюзгой – немногим больше грача. Курильские вороны были гигантами, их вещий крик был слышен за многие сотни метров.

Однако хозяевами острова были медведи, их тропы в тайге (джунглях?) были хорошо утоптаны и переплетали весь остров. В маршрутах мы часто пользовались медвежьими тропами, других проходов иногда просто не было. Однажды на такой тропе мне пришлось столкнуться с медведем нос к носу.

Я поднимался от нижнего фумарольного поля на склоне вулкана, где остались коллеги с оборудованием для отбора проб вулканических газов, к верхнему фумарольному полю. Я шел налегке на первую разведку.

Со мной были только полевая сумка и курковая тулка 16-го калибра, заряженная двумя жаканами. Для самообороны. На всякий случай. Судя по количеству медвежьего помета, которым остров был унавожен более плотно, чем скверики и парки в Москве унавожены собаками, жаканы могли оказаться не лишними. Медвежьи кучи встречались на каждом шагу.

Запыхавшись на крутом подъеме, я сел на подходящий камень, чтобы перекурить перед следующим подъемом. Тулку прислонил сбоку. Крутить самокрутку из махорки не хотелось, решил побаловаться папиросой.

Достал никелированный портсигар, протертый по углам до желтой и даже более глубокой черной основы, на котором с одной стороны была выдавлена пара куропаток, а с другой – сеттер в стойке. В портсигаре папиросы не мялись, не мокли, и туда входила целая пачка папирос «Север», кроме одной, которая выкуривалась при перекладывании. Папиросы были для баловства.

Читайте материал "Охота на Камчатского медведя не представляет собой никакого интереса"

Настоящее курево, купленное на базаре у Павелецкого вокзала в махорочном ряду и рекламируемое мужиками-производителями самосада как «табачок-корешки выворачивает кишки», лежало в резиновом кисете вместе с нарезанной газетой.

Покупалось оно с разговором и пробой, последующее выкуривание тоже было несовместимо с торопливостью и суетой. Я достал из портсигара «северок», начал разминать папиросу пальцами, собрался постучать гильзой по портсигару и продуть мундштук, смяв его после этого гармошкой – это был обычный ритуал закуривания папиросы, и полез в карман за спичками.

В этот момент из-за скалы, под которой я сидел, вылезла седая медвежья морда необъятных размеров. Она загораживала весь тоннель – медвежью тропу в бамбуковых зарослях, и находилась от меня в полутора-двух метрах.

Темно-карие глазки с кровавыми белками смотрели на меня в упор. Внутри меня где-то в животе ёкнуло. Я застыл и отвел глаза вниз на медвежьи лапы – на его когти; медведя видел боковым зрением. Я знал, что медведь не выносит человеческого взгляда.

Изображение фото: Fotolia.com
фото: Fotolia.com 

Взгляд глаза в глаза он воспринимает как вызов и старается избавиться от проникновения взгляда человека в свою звериную душу, завернув когтями кожу на голове противника с затылка на глаза.

Вороненые огромные когти почти на таком же расстоянии от меня, как и тулка. Я понял, что ничего не успею сделать. И окаменел. Оцепенел. Другого выхода у меня просто не было.

Медведь потянул носом, потом потянул носом еще раз в сторону ружья. Зевнул мне в лицо, показав огромные желтые клыки и фиолетовый язык. Зловоние из его пасти шло премерзкое. Медведь не без основания чувствовал себя хозяином положения.

Потом он попятился назад и исчез за поворотом. У меня потемнело в глазах, по всему телу выступил холодный пот. Медвежья болезнь со мной не случилась, но была вполне вероятной.

Я достал спички и прикурил. С третьей спички. Две сломались. Первая папироса лопнула под дрожащими пальцами.

Пока я курил, затягиваясь глубже, чем всегда, пот высох. Хотелось убежать вниз, но я пошел вверх, забросив ружье за спину. Я почему-то чувствовал, что медведь знал о вложенных в стволы жаканах и что он простил самонадеянного человека-недоумка.

Потом мы перевалили через остров с тихоокеанского берега на охотский. Охотское море дышало слабее океана, темный ультрамарин океанской воды сменился на серовато-бирюзовый цвет, в море болтались футбольные мячи с усами – головы тюленей-сивучей, вокруг них плавали глупыши и летали «северные попугаи» – топорки.

Бледно-салатные с розовыми прожилками колоколы медуз более полуметра в диаметре и со щупальцами метровой длины валялись вдоль полосы отлива вперемешку с горами морской капусты, раковинами, стеклянными шарами-поплавками от сетей, морскими ежами, звездами, летучими рыбками и другим морским мусором.

Отполированных морем китовых позвонков, в которых так же удобно отдыхать, как в кресле, здесь не было, зато комаров и мошки было гораздо больше. Накомарники, сетки Павловского, пропитанные диметилфталатом, и сам ДМФ помогали ненадолго.

На ночь, спасаясь от гнуса, мы залезли на пограничную наблюдательную вышку – авось ветерком с моря продует. Ветра не было. Но зато ночью было ЧП. В кромешной темноте кто-то внизу под вышкой начал хозяйничать с нашими вещами.

Гремел посудой, ревел дурным голосом, но от вышки не уходил. Спутанные лошади, арендованные нами в рыбколхозе для этого маршрута, паслись где-то в стороне, зверь же был под нами. Все та же тулка с жаканами была наготове, но спускаться вниз, чтобы выяснить обстановку, никто не рисковал.

Читайте материал "Охота на медведя на приваде: правда и вымысел"

До рассвета все угомонилось. Рюкзаки и вьючные ящики оказались целы, посуда была разбросана. Ведро, в котором оставалось больше половины недоеденной икры-пятиминутки и большая, «семейная» кастрюля с ухой из лососевых брюшков были чисто вылизаны. Мы решили, что медведю надоело быть сыроедом и очень захотелось подсолиться.

На следующую ночь заночевали неподалеку на погранзаставе, залегли в спальниках на сеновале над хлевом. Проснулись от объяснений дневального с коровой. Она не хотела давать молоко и переворачивала подойник, он говорил ей все, что о ней думает.

Лежащая рядом со мной девушка-геолог прыскала от смеха в спальный мешок. Дневальный не знал, что на сеновале кто-то есть. Корова маялась животом: половины ведра икры оказалось для нее многовато. В противоположность моей бабушке мы приняли корову за медведя.

Это было простительно: рев был очень похож на звериный, да и кто мог подумать, что в медвежьих пенатах на краю света ночью гуляет корова?

Вероятность встретить медведя на перекате была выше, но стрелять там было опасней; в случае неудачного выстрела медведь легко мог нас достать. Здесь все преимущества были на нашей стороне: перелететь речку он не мог, а в воде мы бы его добили.

Из-за горизонта показался краешек солнца, его лучи осветили небольшой пляж на противоположном берегу, и, как по заказу, на пляж вышел медведь. Он был огромен и прекрасен. В нем было не меньше полутонны. Таких медведей я еще не встречал.

Темно-бурая, почти черная шерсть переливалась муаровым шелком в первых лучах солнца. Я почему-то вспомнил занятия по палеонтологии, всяких там бронтозавров, мамонтов и гигантских пещерных медведей.

Этот медведь жил явно не в свое время среди окружающей его «мелочи», он был выходцем из эпох гигантов. Медведь что-то вынюхивал на земле и подбирал добычу. Стоял к нам левым боком. Попасть ему в сердце ничего не стоило, и лучшего момента для стрельбы быть просто не могло.

Я шепнул Леньке:

– Давай, стреляй, я страхую.

Ленька поднял ружье. И опустил, шепнув мне:

– Надо подойти ближе.

Ближе было некуда, но Ленька пошел вперед по пути движения зверя. Я не возражал, но сам стрелять не хотел. Я помнил того медведя на Кунашире, который отпустил меня с миром, когда я сидел у него на дороге.

Он мог меня легко задрать, но отпустил и даже «по-джентльменски» освободил дорогу. Я не хотел остаться в долгу у медведей и потом чувствовать себя неблагодарным подонком. Что чувствовал Ленька, опуская ружье, я не знаю.

Думаю, что он просто испугался – медведь был слишком, чересчур огромным. Чтобы поднять руку на такого великана, нужно настоящее мужество, а не просто амбиции. Это не зайчика застрелить.

Зверь скрылся в кустах, и больше мы его не видели. Прошли вдоль медвежьей тропы к перекату, там медведей не было. Вошли в узкую долину, чтобы по ней выйти к другой медвежьей речке. И тут Ленька исчез.

Он шел по тайге параллельно со мной, метрах в двадцати от меня, я его часто видел. И вдруг потерял. Пошел с ним на сближение и не нашел. Рискуя распугать медведей (мне уже было не до охоты), свистнул, крикнул. Ответа не было.

Читайте материал "Опасные медведи: из леса можно не вернуться"

Тогда я выстрелил в воздух из своего карабина для слонов: раз, другой, третий, четвертый, хотя уникальные патроны были на вес золота. Без них карабин уже не нужен. Выстрелы были, как из пушки, их нельзя было не услышать – Ленька исчез недавно. Но ответа не последовало.

Я вернулся на то место, где видел его в последний раз. Нашел на траве и буреломе его следы: сломанные веточки, смятую траву, в сырых местах – отпечатки рифленой подошвы болотных сапог.

Пошел по следу, он почему-то повернул резко в сторону, поперек долины. Я потерял след на голых скалах на хребте, отделяющем долину от соседнего ущелья. Обошел кругом это место, карабкаясь по камням и бурелому, но больше следа не нашел.

Выстрелил еще три раза в сторону ущелья. Ответа не было. Солнце уже начало клониться к закату, когда я решил бросить поиски и пошел в лагерь.

В лагере Леньки тоже не было. Наступила ночь. Мы с Гунаром и Андреем решали, что нам делать. Самолет за нами должен был прилететь послезавтра, его можно было направить на поиски. Но завтра был еще целый день, его надо было тоже использовать.

Гунар вызвался сбегать в соседнюю геологическую партию за помощью – может быть, дадут людей для прочесывания леса. Всего-то километров двадцать туда и обратно. Пошел ночью через тайгу один, от карабина отказался.

Андрей полез на сопку разводить на ее вершине большой сигнальный костер. Всю ночь я стрелял ракетами, пока они не кончились. С рассветом Андрей должен был превратить костер в дымокур, чтоб дым было виден не хуже, чем извержение пепла из соседнего вулкана. Ночью он заготавливал лапник для дыма.

Я мучился в лагере у второго большого костра на поляне-аэродроме. Перед рассветом вместе с Гунаром пришли ребята из соседней партии. Пришли все, кроме одного дежурного по лагерю, – они остановили работу партии.

Прошли цепочкой через долину, где я потерял Леньку, прочесали соседнее ущелье, куда вели следы. Кричали и стреляли. Больше следов не нашли. День кончался. Оставалась надежда на самолет.

Изображение фото: Fotolia.com
фото: Fotolia.com 

Геологи ушли к себе, поскольку больше ничем не могли помочь. И тут объявился Ленька! Рукава от свитера у него были оторваны, он был мокрый и грязный, но пришел как ни в чем не бывало.

Он не оправдывался, вины за собой не чувствовал; просто объяснил, где он был и что делал. Он ушел через ущелье в следующий распадок, чтоб я ему не мешал охотиться. Мои выстрелы он слышал, но наплевал на них. Потом заблудился.

Однажды влез на скалу и увидел внизу под собой в десяти метрах горного барана, который лежал и грелся на солнышке. Выстрелил и промазал. Потом заночевал в лесу.

В высокие сапоги набралась вода, и мокрые ноги замерзали (ночью были заморозки). Он оторвал рукава у свитера, обмотал ими ноги и улегся во мху, засыпав себя слоем потолще. На животе устроил бруствер из мха, положил на него взведенное ружье, в руку взял нож и так заснул.

Утром начал искать дорогу в лагерь и долго не мог догадаться подняться наверх, бродил понизу. Потом все же влез на сопку и увидел наши дымы от двух костров.

Ленька взахлеб смаковал свои приключения, а я молча смотрел на него и думал: что это? Непомерный эгоизм, перешедший всякие границы, или психическое заболевание?

Я не был психиатром, но Андрей, ходивший раньше с Ленькой в турпоходы, говорил, что он всегда был компанейским парнем, весельчаком, певуном и душой коллектива. Это как-то не вязалось с его поведением во время нашей злополучной охоты.

Читайте материал "Женский взгляд на нож"

Утром прилетел самолет, и мы начали грузиться. В это время я заметил, что Ленька со своим ружьем пошел в сторону, к лесу. Я окликнул его: «Ты куда?» Не отвечая и не оглядываясь, он шел вперед. Я бросил очередной ящик, который нес к самолету, и помчался за ним, Гунар за мной.

Леньку мы догнали на опушке. Он повернулся ко мне, скинул ружье с плеча, взвел курки, и на меня почти в упор глянули два черных глаза двустволки. За ними виднелись побелевшие от злости Ленькины глаза и сжатые до желваков скулы.

Ленька смотрел только на меня – я олицетворял для него все зло мира, с которым он готовился расправиться. Подбежавший сбоку Гунар выбил из его рук ружье ногой, я одновременно поднырнул под стволы и сбил Леньку с ног.

Два выстрела над моей головой слились в один. Мы навалились, выкрутили ему руки за спину, потом связали ремнем. Он бился в истерике, изо рта шла пена.

Мы довели его до самолета, связали ноги и, положив на траву, взялись за погрузку остального груза. Два летчика, наблюдавшие нашу возню и ничего не знавшие о ее предыстории, были в недоумении:

– Он что, хотел в тебя стрелять?

– Не знаю. Пошел не вовремя на охоту.

– А на хрена он вам нужен? Хотел уйти, пусть идет. Тайга его или сожрет, или научит. Бросьте его к едрене фене! Зачем с таким возиться? Ну хоть морду набейте, чтоб неповадно было!

Бросить его я не имел права не только по приказу N№1, но и по элементарному чувству человечности. А вдруг у него временное психическое расстройство, и я брошу больного?

Мы положили Леньку поверх груза и привезли в поселок, откуда летали рейсовые самолеты до Петропавловска. Здесь его развязали. За время полета он успокоился, но я ему больше не верил и не спускал с него глаз. Ружье и нож мы, конечно, у него отняли. Я пытался даже наладить с ним нормальные отношения:

– Лень, в поселке на каждом третьем заборе висят медвежьи шкуры. Медведей тут ловят проволочными петлями. Купи своей девушке шкуру, отправим вместе с экспедиционным грузом, деньги я дам. Или купи ей бочонок икры, здесь почти задаром.

Со мной и Гунаром он не разговаривал – обиделся. Но уже не психовал. Мы прилетели в Петропавловск, занялись отправкой груза. Груз должен был плыть до Владивостока с сопровождающими, а дальше надо было отправить его контейнером по железной дороге.

Но вначале мы полетели на запланированную экскурсию по облету вулканов. Это было зрелище, достойное богов! Ленька полетел со всеми, ахал и охал около иллюминаторов, щелкая фотоаппаратом, изливал восторги Андрею, но со мной по-прежнему не разговаривал.

И тут мое терпение лопнуло. Я понял, что он не заболел и что санитар-надзиратель ему не нужен. Заболел я: язва, успешно зарубцевавшаяся после прошлогодней голодовки, раскочегарилась вовсю. Тащить Леньку с собой через океан, два моря и материк мне не хотелось.

В Петропавловске я начислил ему зарплату и полевые надбавки, вычел подоходный налог и налог на холостяка, отсчитал деньги на авиабилет до Москвы и суточные в пути и написал приказ N№ 2:

«В связи с окончанием полевых работ отчислить из состава геологического отряда...»

И поставил печать. Копию вместе с деньгами вручил Леньке. Он расписался в ведомостях и под приказом и ушел не попрощавшись.

Читайте материал "Тайна якутского ножа"

Через несколько лет мы с ним встретились. Он вел себя так, как будто ничего тогда не произошло: балагурил и рассказывал, как мы с ним ходили на медвежью охоту. В его интерпретации если бы я не испугался и не помешал ему выстрелить, он того медведя обязательно бы завалил.

Среди своих друзей-туристов он слыл медвежатником. Его так и называли: Ленька-медвежатник. Он, как и раньше, был душой коллектива.

У меня дома нет медвежьей шкуры, которую может есть моль. И мне это даже приятно – чище не только в квартире, но и в душе.

На днях я спокойно смог заглянуть в ласковые карие глаза медвежонка уличного фотографа на старом Арбате, и он не отвел глаз.

Что еще почитать