Бойцы вспоминают минувшие дни

Для нашего народа нет более святого праздника, чем День Победы, когда почти в каждой семье поминают погибших в той страшной войне

Встречаю я этот праздник обычно на охоте. Особенно запомнилось 9 мая, когда мы охотились на гусей на берегу Онежской губы Белого моря.

Возглавлял нашу компанию Федор Федорович Ануфриев, который родился в тех местах. А еще были два его сослуживца по работе в издательстве «Прогресс», Виктор и Николай, и я в роли случайно примкнувшего.

Весна в том, теперь уже далеком году явно запаздывала. Море еще не освободилось ото льда, и на лодке до нужного нам места добраться было невозможно. Помог местный тракторист: он снарядил трактор с прицепом, чтобы доставить коровкам заготовленное летом на побережье сено, и провез нас примерно две трети пути. Затем, дождавшись отлива, уже в сумерках, по севшим на дно льдинам перешли большой залив. Еще пару километров по берегу, и наконец мы в избушке.

На берегу лежали высокие сугробы, но на открытых местах появились проталины, а в небе – первые стаи гусей и лебедей. Никогда не забуду увиденное там необыкновенное зрелище. Не очень высоко летел клин лебедей, и вдруг они стали издавать мелодичные трубные звуки и кувыркаться в воздухе через голову. По всей видимости, так выражалась радость, что кончился долгий путь над негостеприимной землей и они долетели до моря. Выходит, танцы лебедей бывают не только на сцене Большого театра, но и в природе.

В районе нашей избушки проталин не было, не было и гуся. Вскоре увидели, что гуси летают над Межновкой – заливом Онежской губы, расположенном в паре километров от нас. Там же оказалась и избушка на полозьях из бруса, доставленная когда-то трактором для косарей. Перебрались в эту избушку, благо в ней была неплохая печь. Здесь наша компания встретила День Победы. Накануне мы с Федором добыли по гусю, и Николай сварил их в ведре со всякими специями, которые взял с собой из Москвы. Хотя мы и договаривались о том, что водку в этот поход не берем (и без нее груз набирался большой), но в канун такого святого дня, как 9 мая, каждый сунул в свой рюкзак бутылку. Застолье получилось на славу. Водку запивали клюквенным морсом, приготовленным Николаем, – он был без ружья и поэтому добровольно взял на себя обязанности главного кашевара.

Я оказался в этой компании самым молодым и единственным, кто не воевал. Когда выпили и закусили, уговорил своих товарищей рассказать о своем фронтовом пути. Какой же он у них оказался разный!

Самый короткий рассказ был у Виктора. Он 18-летним мальчишкой попал на Западный фронт при обороне Москвы, и в первой же атаке ему из пулемета перебило обе ноги. На этом его война и кончилась. Дальше пошли скитания по госпиталям, где его оперировали и лечили. Ноги удалось сохранить, хоть они у него и побаливали.

Не много мог рассказать и Николай, несмотря на то, что прошел всю войну, как говорится, от звонка до звонка. Он служил в самой крупнокалиберной артиллерии, их часть постоянно находилась в резерве Ставки и в боях практически не участвовала. По его словам, война для него была не тяжелым трудом, не смертельной опасностью, как для большинства, а своего рода интересным приключением.

Самая удивительная судьба выпала на долю Федора. Вот его дословный рассказ «о времени и о себе».

После призыва в армию меня направили в Архангельск в Борисовское военно-инженерное училище на шестимесячную учебу, а оттуда в начале войны, присвоив звание лейтенанта, – во 2-ю Полоцкую инженерно-саперную бригаду резерва главного командования при 4-й ударной армии. В ее составе я и провоевал до Победы во главе отдельного взвода инженерно-минной разведки, проползши на брюхе через всю Тверщину, Смоленщину, Белоруссию, Литву и Латвию.

Еще учась в школе, я страстно мечтал изучать иностранные языки и на фронте начал учить немецкий, таская учебник в противогазной сумке. Знание языка не раз спасало мне и моим солдатам жизнь, так как на минных полях противника мы часто находили немецкие инструкции по установке и обезвреживанию мин. Я тут же их переводил и использовал в деле. Довольно тупой и трусоватый представитель бригады СМЕРШ, со слов взводного стукача, заподозрил, будто это неспроста, и Ануфриев изучает язык врага с целью драпануть к немцам. Он не давал хода многочисленным представлениям командования бригады к наградам и повышению звания. Только в январе 1945 года пришел новый толковый и боевой контрразведчик. Он настоятельно посоветовал мне, тогда единственному беспартийному офицеру бригады, исправить этот «существенный недостаток» и вступить в партию, причем тут же дал свою рекомендацию.

Так что Господь Бог распорядился по-своему. Судьба не украсила мою грудь внушительным иконостасом орденов и медалей, не дала высокого звания, что, разумеется, ущемляло самолюбие вечного лейтенанта, но подарила мне жизнь.

За всю войну, бывая каждый божий день на волосок от смерти, я не получил ни одной серьезной царапины. Только один раз меня контузило взрывом разорвавшегося в нескольких шагах немецкого фугаса-сюрприза в виде пенька, на который сел уставший и потерявший осторожность минер моего взвода. Минера разорвало на куски, а меня подняло в воздух и пронесло через дорогу метров двадцать, припечатав к сосне. Ни пуля, ни бомба, ни мина меня не брала.
А ведь в каких только переделках не побывал.

Однажды в разведке полз по глубокому снегу через немецкое минное поле и обнаружил новую противопехотную мину. Прочитав валявшуюся рядом инструкцию, начал спокойно снимать опасную «игрушку». В этот момент ветки густой ели, мирно дремавшей метрах в двадцати, зашевелились, и на свет явилась фигура здоровенного фрица с ручным пулеметом на брюхе. «Неужели конец?» – подумал, оторопев. И вдруг немец, глядя прямо в мои расширившиеся от ужаса глаза, вместо того чтобы нажать на гашетку, начал безумно хохотать. Прошли жуткие секунды, а неизбежной, как смерть, очереди из пулемета так и не последовало. Я махнул через сделанный самим проход в минном поле в спасительные кусты, где меня ждали верные солдаты. Права поговорка: мир не без добрых людей. Кто был этот славный немец, которому я остался должен на всю жизнь? Безвестный пацифист или антифашист? Этого я, увы, никогда не узнаю и не смогу обнять его по-братски. О случившемся я не мог рассказать даже своим друзьям-солдатам из страха перед вездесущим СМЕРШем – ведь все равно никто бы не поверил в благородство врага, и мне могли припаять связь с немцами, обвинив в измене Родине.

Летом 1944 года во время нашего наступления немцы то и дело попадали в гигантские «котлы» окружения. Однажды ночью неожиданно наступила тишина на передовой. Стало ясно, что фрицы покинули окопы и тихо драпанули. Я поднял свой взвод по тревоге и двинул вдогонку. Так и есть: в окопах пусто, а в блиндажах оставлено «иванам» много шнапса и закуски, чтобы задержать преследование. Подкрепившись, мой взвод разведки, как и положено, рванул вперед.

Прошло утро, наступил день, а мы все топали и топали на запад, не встречая противника. Под вечер, отмахав больше двадцати километров, взвод осторожно вошел в большое село. Но и там немцев не было. Мы расположились в просторной избе, куда пришли несколько местных пожилых мужиков. Шла теплая беседа, согретая добрым белорусским самогоном, как вдруг мирная деревенская тишина взорвалась лязгом танков и гудками многочисленных грузовиков, набитых фрицами: в село с севера, запада и юга вломилась моторизованная пехота в полном беспорядке и состоянии паники. В избу вбежал старый седой генерал в сопровождении штабной свиты и, отдав мне честь, как советскому командиру, заявил о капитуляции дивизии в связи с бессмысленностью продолжать боевые действия, оказавшись в окружении. И мне, внутренне трясущемуся от страха, пришлось принимать капитуляцию. Обрадованный генерал жал мне руку и, ласково благодаря, повторял:

– О, майн юнге лейтенант, данке шен!

Поздно вечером в село вошла еще одна дивизия и ... тоже капитулировала. Однако ночью немцы получили какую-то информацию по радио из своего штаба армии и повели себя как-то странно. Почувствовав, что запахло порохом, я дал команду втихаря смываться по одному на восточную околицу села.

Позднее выяснилось, что на этот раз никакого «котла» не было. В нем, как в мышеловке, оказался мой взвод славных разведчиков, и нам пришлось целые сутки выходить до соединения со своей бригадой, стоявшей на прежнем месте.

Утром взвод, форсированно марширующий к своим на восток, был атакован тремя штурмовиками ИЛами, принявшими нас на вполне законном основании за немцев и сбросившими на наши головы весь свой боевой груз. К счастью, от верной гибели спасли глубокие кюветы.

Здесь мы дали возможность Федору немного передохнуть, выпили за его фронтовую удачу под гусятину, заварили душистый чай с подснежной клюквой. Потрескивала печурка, напоминая моим фронтовикам печурки в землянках и любимую всеми песню о ней. Но долго отдыхать Федору не пришлось – мы жаждали продолжения.

За 10 дней до Победы я получил приказ провести глубокую инженерно-минную разведку фортификаций знаменитого Курляндского «котла», где было заперто более 300 тысяч немцев и 30 тысяч власовцев. Ночью с семью лучшими минерами взвода переползли передовую. Десять дней в разведке говорили только шепотом, передавали команды, подражая птичьим голосам. Первая ночь прошла вполне успешно. Группа вклинилась в немецкую оборону километров на шесть. Помог проливной дождь и то, что обычно называют солдатской смекалкой. В направлении движения группы, как по заказу, шла большая колонна пехоты, и я принял весьма рискованное, но очень удачное решение: пристроиться в хвост колонны, благо мы были одеты в непромокаемые и легкие немецкие маскировочные плащи. Вместе с немецкой колонной быстро преодолели наиболее опасную часть пути. Все шло гладко, пока не подошел немец и не попросил у меня прикурить. Подойди он к кому-нибудь из моих ребят, которые по-немецки знали только «хенде хох» да «Гитлер капут», шансов уцелеть у нашей группы не было бы никаких. Усталый фельдфебель, поблагодарив за огонек и обменявшись со мной замечаниями о проклятой погоде, пошел догонять своих, а я, не искушая больше судьбу, тихо увел группу в сторону. В который раз спасло знание немецкого.

На рассвете залез на одинокую негустую ель, чтобы сориентироваться и, закрепив антенну, передать по рации добытые сведения в штаб бригады. Тут, видимо, засек меня часовой латышского батальона СС, расположенного, как мы установили, поблизости. Днем, когда группа продвигалась вдоль болота, поросшего по берегам густым высоким камышом, меня повалил на землю обладавший идеальным слухом и богатырской силой поляк Добролович, шепнув, что слышит лай овчарок. По моей команде все зашли в воду и замаскировались в камышах. Вскоре увидели цепочку эсэсовцев с овчарками на поводках. Пришлось воспользоваться старым известным способом: дыша через срезанную тут же камышинку, погрузиться в ледяную воду с головой. Удача не покидала нас – группа поиска сбилась со следа и вернулась. Когда опасность миновала, встал вопрос, что делать дальше? Возвращаться на восток, к своим? Но при этом мы могли легко натолкнуться на латышских эсэсовцев. Оставался один путь – на запад, в глубь «котла». Кое-как вылив воду из сапог, отжав и подсушив на себе одежду (развести костер было бы равносильно самоубийству), разведгруппа двинулась дальше. Удалось сохранить рацию – перед погружением успели замаскировать ее на выступавшей над водой ондатровой хатке.

Находясь в тылу врага, группа разведала все три линии немецкой обороны, определила минные поля, обнаружила подземные склады с продовольствием, обмундированием и боеприпасами. И тут по рации нам сообщили о долгожданной и радостной Победе. Теплым ранним и солнечным утром, съев последнюю банку вкусной американской тушенки, группа, соблюдая осторожность, дабы не нарваться на латышей-эсэсовцев или власовцев, двинулась на восток. Днем в родной части нас ожидала торжественная встреча и самый роскошный за всю войну стол, уставленный трофейным шнапсом и всякими деликатесами. Вскоре последовали и награды – мне «Отечественная война II степени», а всем ребятам по «Красной Звезде».

Федор закончил свой рассказ, а мы, взволнованные испытаниями, выпавшими на долю такого замечательного, я бы даже сказал, легендарного, и вместе с тем очень скромного человека, долго не засыпали. А потом во сне мне все мерещился хохочущий фриц с ручным пулеметом на брюхе.

После 9-го мая весна стала стремительно вступать в свои права. Солнце, сиявшее с утра до вечера, быстро растопило снег на открытых местах, занятых обширными плантациями клюквы, очистилось ото льда море. Днем было тепло, мы загорали, раздевшись до пояса. Пустынное побережье оживало на глазах. Появились осторожные кроншнепы, облетавшие открытые пространства с пронзительными криками. Впервые я увидел там кулика-сороку и множество токовавших на кочках забавных турухтанов. Рядом с нашим домиком поселилась большая красивая чайка, которая добровольно взяла на себя роль уборщицы, подбирая отходы нашей кухни. По утрам воздух гудел от токования тетеревов. Гусей с каждым днем прибывало, и их добыча больше не представляла труда. На охоту теперь отправлялся с ружьем и с ... ведром. Собирал клюкву на краю поросшего редкими сосенками болота, а ружье лежало рядом. Услышу «га-га-га», встану под крайнюю сосенку, приготовлюсь к стрельбе, добуду одного гуся и больше не стреляю.