Из глубины сада тянет грибной сыростью, слышно, как падают яблоки, шлепаются о землю, катятся в побуревшую гущу травы. В большой палатке завошкались:
— Костер бы надо распалить, шулюм
подогреть.
— Какой на фиг шулюм, рано еще…
Я давно не сплю, но вылезать из теплого спальника тоже не хочется. Сбрасываю капюшон, вдыхаю порцию свежего воздуха, пытаюсь восстановить в памяти вспомнившееся ночью: «Поздняя осень. За окном моросит дождь. Редкий, холодный. Дождь усиливается, переходя в ливень. Приходит с работы отец. Снимает почерневший от влаги плащ, неспешно моет руки, тщательно приглаживает ладонями волосы к затылку, садится к столу. Сумерничаем. Мама накрывает на стол. На ужин дикая утка — вчера отец принес с охоты.
— Не понимаю, — говорит мама, — как можно в темноте подстрелить и найти?
— При свете луны видно, как днем, а вода, как молоко, утка упадет — круги расходятся, — отвечает отец.
«Разве вода на озере цвета молока?.. — закрадывается в мою голову. — Но это же неправда, вода черная, вот и сегодня я видел…»
Больше шестидесяти лет прошло — почему я впервые вспомнил об этом сегодня, в день начала охоты на пернатую дичь? Отбрасываю в сторону все мысли, вылезаю из спального мешка. Кроссовки тотчас разбухают от жирной росы.
Лагерь разбили на краю заброшенного хутора. Бурбули — так называют его местные. Вот уже четверть века, как ушли отсюда люди. А хутор, судя по всему, был крепким, да и место уж больно красиво. Еще сохранились стены бывшего клуба, магазина, пустыми окнами зияют полуразвалившиеся дома, торчат из земли полусгнившие столбы прясел. Несколько железных крестов сиротливо возвышаются на сельском кладбище, да ели на бывших усадьбах тоскливо раскинули разлапистые ветви, будто зовя в гости, на пепелища, своих хозяев.
Правда, один человек здесь бывает, хотя и наездами — охотник Игорь из Киева с двумя сеттерами. Восстановил домишко, отстроил баньку. Охотится.
Проходит еще полчаса. Развиднелось. Вот встал один, за ним другой. Говор, смех, лагерь зажил своей жизнью.
Бледно-сизая полоса на востоке все ширилась, наливаясь кумачом, уже отчетливо видны деревья, туман с двух сторон полукольцом густо обрамлял наше прибежище, прядями обволакивал кустарник. Наконец выглянуло из-за деревьев солнышко, с каждой минутой увеличиваясь в своей округлости, заливая вокруг себя пурпурным светом — рождался новый день.
Приехал Молчан, привез мясо на шашлык.
— Отчитаюсь за каждую копейку, чтобы не было кривотолков, — он достает из кармана не то накладные, не то чеки.
— Ты нам мясо давай, а не бумажки, шашлык пора готовить, — осаживают его, — а сам прими чарку.
Молчан по-детски улыбается, соглашаясь, что давно пора выпить.
Незаметно подошло время собираться. Бригада разделилась. Одни останутся на каналах, другие поедут на озера, что в нескольких километрах от лагеря. Я в числе последних.
Когда-то здесь было хлебное поле. Стрекотали тракторы, обрабатывая землю, гудели комбайны, сновали машины, груженые зерном. Потом поле забросили, поделили на паи. Образовалась луговина, заросшая травой, деревьями-самосаженцами. К радости охотников, что бывает не часто, низменности заполнили грунтовые и другие воды, образовав озера, на которых стала активно гнездиться утка.
И вот мы здесь. Температура за тридцать. Зной. Со стороны озера тянет горячим воздухом.
В прорезиненном комбинезоне быстро упрел, такое чувство, будто нахожусь в чане, наполненном парным молоком. Пот катит градом, камуфляжная рубаха — хоть выжимай. Ругаю охотничьих начальников, назначивших охоту на шестнадцать часов. Отродясь такого не было. Чем руководствовались, ума не приложу. Могут сказать: «А кто тебя заставляет лезть в болото?» Так-то оно так. Вот только кто из охотников будет ждать, пренебрегая назначенным часом?
Ухнуло несколько выстрелов, и все стихло. И снова жара, и снова надоедливая мошка.
Минут через сорок, после того как зашли в болото, я увидел, как Святослав медленно, еле переставляя ноги, направился к машине. Я поплелся следом. А подойдя, достал куртку, бросил в траву, повалился на нее коренастым телом, раскинув руки и ноги в стороны. И я повторил его действия. Так лежали несколько минут, не разговаривая. Подошли остальные, каждый с уткой на удавке. Жадно глотали воду, потом так же попадали на траву.
Лежим. Близится вечерняя зорька, забухали одиночные выстрелы. Переезжаем на другое место. Расходимся.
За канавой, наполненной водой, которую я благополучно перешел, раскинулось озерцо, по краям тронутое ряской — настоящее утиное. Настроение поднимается. С каждым шагом прибавляется вода, иду неспешно и не шумно, радует, что сапоги не грузнут, упираются в твердое дно. Все внимание на окраек камыша. Там, в его закутке, может находиться крыжень, прилетевший на ночлег.
Предчувствие не обманывает, правда, поднялся не крыжень, а чирок и тянет над камышом. Стрелять не имеет смысла. Другой взлетел, словно по моей команде, когда я встал в кружок торчавшего желтого камыша, под цвет моей камуфляжки, осмотрелся и был готов к стрельбе. Чирок упал в двадцати метрах. Пошел забирать.
Вернулся в круг камыша, опустил голову, приторачиваю на удавку. Вдруг слышу свист крыльев — стайка, пронзая воздух, шумно идет на снижение. Не выпуская из руки птицу, целюсь, не попадая глазами на мушку, суматошно даю холостой дуплет. Утки взмыли вверх, скрываются за камышовой грядой. В тысячную долю секунды мозг отреагировал на допущенную оплошность. «Раззява, дался тебе этот чирок, нет, чтобы бросить в камыш», — корю себя за растяпистость. Именно она, а не жадность дает повод для недовольства.
До дичи я не жадный, но и неравнодушный. «Успокойся, в жизни такие дела творятся, а ты разнервничался из-за утки», — отыскиваю дополнительные аргументы, дабы почувствовать себя более комфортно. Успокоение приходит после очередного выстрела. Вот в штык на посадку идет одиночка «ракетоносец», «да кто вас направляет сюда, крыжня бы…», чирок гулко шлепается о воду за куртинкой тростника, пролетев над головой. «Хорош выстрел!» — мысленно аплодирую себе.
Канонада доносится со всех сторон озера. Давно не видел такого лета!
Сумерки все гуще. От легкого ветерка покачивается, шелестит тростник, пригибаясь к воде, болотный запах щекочет ноздри. На небе молодой месяц с острыми краями, будто отрезанная острым охотничьим ножом скибка арбуза со съеденной мякотью.
Загустились звезды на млечном пути — яркие, приветливые. Такими звезды увидишь только в августовскую ночь. От лунного света то меркнет, то светлеет вокруг. Отдает молочным цветом вода, в прогале камыша покачиваются силуэты крякашей, утки вытягивают свои длинные шеи.
Всеобъемлющее чувство любви наполняет мое тело. Я забываю о ружье. Ничто в мире жизни не является для меня таким важным сейчас, как это озеро, напоминающее другое — озеро моего детства. В степном краю, на Алтае, за тысячи километров отсюда. С песчаными берегами, высоким обрывом, напротив школы на угорчике, где я учился, густо заросшей камышом восточной стороной, куда на линьку прилетали утки и где мой отец охотился той холодной и дождливой осенью пятьдесят третьего. И будто наяву вижу отца, мать…
Постояв в раздумьях, медленно пошел к машине, откуда уже «сигналили» фарами, через несколько шагов останавливался, оборачиваясь, смотрел на воду, сонный камыш… Чувствовал себя помолодевшим на тридцать лет.
Комментарии (0)