Ростом кобель в гиганты не вышел, потому как от мамкиных сосцов его оторвали в 25 дней от рождения. Это сейчас он заматерел и стал настоящим помощником на промысле, а тогда, три года назад, когда Шурка впервые привез его на участок, он умещался в хозяйской ладони.
Шурка отправлялся в тайгу в неурочное время. Он только-только вернулся домой из армии, родители умерли, пока он служил, все знакомые пацаны уехали кто в областной центр, кто на материк. Ему же хотелось в тайгу, в сопки, промышлять соболя и жить свободной жизнью, как он себе ее представлял.
Вот и упросил старого друга отца замолвить за него словечко директору промхоза, который покобенился немного (ну не хотел он брать в штат неопытную молодежь), да разве будешь сопротивляться Сотникову, который сдавал два плана по соболю и пользовался непререкаемым авторитетом не только в районе, но и в области? Его даже в Москве знали и как лучшего охотника-промысловика приглашали на ВДНХ, да не поехал он туда, ушел в тайгу. Директор согласился взять Шурку, но с условием, что Сотников (он же Сотник, как звали его все в округе) пару сезонов будет наставником неопытного парня.
Старый таежник покряхтел и дал согласие. А Шурка, лишь услышав это, побежал в геологоразведочную партию. Там у знакомого геолога пару недель назад ощенилась рабочая сука западносибирской лайки, привезенная из Кировского питомника. Сладили с хозяином щенков на удивление быстро, малышей было девять, и хозяин боялся, что всех не пристроит в «правильные руки».
Сотников разумно решил смотаться с Шуркой в тайгу на месячишко-другой, чтобы посмотреть парнишку в деле. Если толк выйдет, то нужно будет для него поставить пару новых избушек: пусть облавливает дальний угол участка, куда Сотник если и заглядывал, то всего-то раза два за сезон. За неделю собрались, вечером перед уходом Шурка забрал щенка и утром явился с рюкзаком за спиной и щенком в руках к реке, где чалились все лодки. Друг отца бормотнул что-то неодобрительное себе под нос, но возражать не стал.
Так и оказался Шурка со своим пушистым дружком в тайге. И он, и Эльгай, как назвал щенка хозяин, вместе знакомились с лесной жизнью, учились и закаляли характеры. Шурка старательно усваивал таежную премудрость, благо наставник был хороший. Требовал, но меру знал. Если что не получалось, не злился, подсказывал, показывал, как лучше. Все дни были заняты работой. Сотников быстро понял, что из парня выйдет толк, и решил ставить две новые избушки.
Что касается пса, то у него первое преодоление себя случилось при форсировании ручья. Видя, как хозяин перешагивает метровый поток и удаляется по тропе, щенок сначала поднял вой на весь лес, а затем, решившись, бросился в воду, выбрался на другой берег ручья, догнал хозяина, отряхнулся, смешно крутя головой, и с гордым видом побежал впереди по тропе…
Вскоре произошла и первая серьезная стычка с дикой природой: медведь пришел к избе на запах свежеиспеченного хлеба. Огромный, злой, агрессивный. На крики людские и ругань не реагировал, на выстрелы в воздух щерился и делал броски в сторону охотников, дербанил хлебную печку. Сотник сказал Шурке, что зверя надо добыть, и дал парню свой карабин. Шурка вспомнил армию, наставления Сотника и одним выстрелом по месту успокоил медведя, чем заслужил скупую похвалу наставника.
У пса дела обстояли куда драматичнее. Мамка-горностаиха, жившая в подполе избы, набросилась на него, когда он попытался поближе познакомиться с ее выводком. Стычка окончилась ничьей. Эльгай от неожиданности плюхнулся на задницу, а горностаиха ретировалась, резонно предположив, что напугала щенка до смерти. После этого она не появлялась в избе, гоняла мышей под полом, и Эльгай не лез к ее детенышам, которые время от времени стрелой выскакивали из дырок в земляной обсыпке нижнего венца и там же стремительно исчезали. Смышленый щенок крепко запомнил свирепость мамки и не стремился обострять конфликт с маленькой ведьмой, предпочитая следить и скрадывать белок на окружающих лагерь листвяках.
Центральная изба была поставлена в разреженном старом лиственничном лесу, тропка выводила к речке аккурат в том месте, где течение подмывало правый берег и русло под углом 90 градусов поворачивало на восток. Бьющими в берег струями вымыло приличную яму, в которую по осеням с верховий скатывались тысячи харюзов. Рыбы было так много, что лениво наловить спиннингом двухсотлитровую бочку хариуса на засолку можно было за два-три часа, а заброшенная самодельная блесна, сделанная из желтой гильзы мелкашечного патрона и гвоздя, падая ко дну, стукалась о спины стоящих рыбин, пока какой-нибудь экземпляр не хватал ее. После этого следовала резкая подсечка, сидящий на гвозде хариус свечой взлетал в воздух и по дуге плюхался за спину рыболова, в воздухе слетая с гвоздя. Так ловили рыбу все: и местные оленеводы, для которых рыболовный крючок был большой редкостью, и пришлый на эти земли люд. Местный таежный народ тяготел к мясу, воды побаивался, хотя и не избегал, но рыбу ловил толково и умело.
Поселок стоял на берегу Реки, бегущей к холодному морю, по весне топился половодьем, поэтому в низких местах люди ходили по поднятым на двухметровую высоту мосткам-тротуарам. Пока шел сенокос, в местном магазине царил сухой закон. Без записки директора совхоза или председателя сельсовета купить спиртное можно было только по паспорту в день рождения. Такой жесткий порядок вводился из-за того, что каждую страду на сенокосах погибали люди: кто горел пьяным в балагане, кто тонул по той же причине...
У большинства промысловиков были свои участки, расположенные вверх по долине Реки. Заходили они туда на лодках в сентябре, выходили же по высокой воде после вскрытия реки. Некоторые проводили в тайге по 8–9 месяцев, и лишь перед Новым годом по участкам пролетал участковый охотовед или директор госпромхоза, привозил пару бутылок водки, муку, сахар, консервы, газеты, письма, забирал добытую пушнину. После Нового года основной промысел заканчивался. До возвращения в поселок надо было еще дожить, не сойдя с ума в послесезонном одиночестве.
Спасала работа, которую в тайге не переделать во век. Возвращения с промысла ждали все: сами охотники, начальство, семьи, а также поселковые бичи, которые «помогали» охотникам спускать тысячи рублей на спиртное.
Как уже было сказано, и парень и щенок, оказавшись в тайге, вместе росли и мужали, набираясь сил и опыта. Через два месяца Шурка уже мог самостоятельно жить в тайге, знал, как капканами ловить пушнину и обрабатывать ее. В начале августа Сотник сказал, что хватит с него леса, пора вернуться в поселок. И они вернулись, пробыли там август, а в начале сентября дружно решили снова идти на участок.
В сентябре Эльгай впервые сработал соболюшку. Знакомство вышло «на расстоянии»: губить ценного зверька ради натаски пса Шурке претило. Зато ему стала понятна будущая специализация лайки. Найдя соболька и посадив его на дерево, пес зашелся так, будто его кто-то душил с особым остервенением и жестокостью. Хозяин, бросив все, поспешил на его лай. За излишнюю горячность и прыжки на ствол дерева подросший пес получил нагоняй, запомнившийся ему навсегда. Так что впредь он не позволял себе терять самообладание ни под посаженным зверем, ни при подборе сбитого зверька.
С того дня Эльгай предпочитал соболя другим зверушкам, а их в округе было в достатке. В ноябре начались снегопады, ударили морозы за тридцать, и золотая пора охоты с собакой в тайге закончилась. К тому времени на стене избушки уже висело на правилках два десятка хвостов. С переходом на капканы Эльгай хоть и сопровождал Шурку, но больше семенил по лыжне, наступая на пятки. Охотники разошлись по разным углам участка, и каждый ставил капканы в своем углу. За Шуркой были закреплены новые территории, аккурат там, где они поставили две новые избы.
Оставлять пса одного у зимовья Шурка не хотел, да и вдвоем веселей. Шурке шел 25 год, и он еще не заматерел, как Сотник, в таежном одиночестве настолько, чтобы молчание стало привычным состоянием...
Зима в тот год выдалась такой морозной, что даже одетый в зимнюю шубу пес временами скребся лапой в дверь зимовья, просясь внутрь. Хозяин держал характер и, помня наставления старых промысловиков, пса в тепло не пускал, лишь в особо морозные ночи увеличивал мясную пайку, благо на лабазе была уложена разрубленная туша сохатого да еще в придачу расчетвертованная туша приличного медведя, которого бить пришлось у самого лабаза.
Хищник пришел к жилью уже в самом конце октября, когда все нормальные медведи спят по берлогам. Охотник к тому времени соболевал с мелкашкой, оставив карабин в зимовье. Зачем таскать лишнюю тяжесть, если шанс встретить медведя минимальный, а мяса на весь сезон заготовлено впрок загодя? На след медведя Шурка вышел в пойменной тайге и бегом поспешил к избушке, опасаясь, что зверь разорит лабаз. Поспел вовремя. И изба, и мясо оставались целы, лишь один из трех стволов, на которых был оборудован лабаз, был подран медвежьими когтями. Однако зверь от лабаза уходить не собирался, на лающего пса, который толком не знал, что делать с огромным шерстяным мешком, особого внимания не обращал, хотя несколько раз и бросался на него, пытаясь достать лапой. Поэтому, опасаясь за неопытного пса и не допуская разбоя медведя, Шурка стрелял из того, что было.
Если бы раньше кто-то сказал ему, что такое возможно, он бы не поверил. Но уроки Сотника дали ему самое главное — знания, что и как делать в любой ситуации, и уверенность в том, что он это может сделать. Вот и с медведем вышло так, как учил Сотник. Пришлось отойти от лабаза, чтобы ненароком не переключить на себя внимание зверя, вытащить пули из мелкашечных патронов и, ссыпав порох из одной гильзы в другую, обжать зубами полученный усиленный заряд.
Сделав четыре таких патрона и зарядив магазин эмцешки, прячась за стволами лиственниц, Шурка подошел на расстояние 25 метров и тремя выстрелами в голову успокоил непрошеного гостя. Поверженный шатун еще пытался подняться, а Эльгай уже то вцеплялся в его гачи, то заскакивал ему на спину и ярился, пытаясь ухватить за шею. И если раньше при встрече с косолапыми он опасливо обходил их стороной, то после первого битого зверя «включил» их в список интересных для хозяина зверей.
С медведя Шурка нарезал сало, мясо залабазил, зная, что медвежатину с радостью заберут вертолетчики, с которыми прилетало промхозовское начальство перед Новым годом. Они же, он знал, привезут втайне от начальства пару литров спирта в обмен на левые «хвосты», и мотанется тогда Шурик к Сотнику в центральную избу, которая находилась в долине Реки километров за сорок.
Туда же по традиции на праздники приходили и братья Караваевы. Охотились они по соседству уже много лет, охотники были справные, однако могли запросто загулять на неделю-другую, поэтому на промысел спирт не брали вовсе: кабы чего не вышло по пьяной дури. Но Сотник держал всех в строгости, и потому Шурка не боялся брать с собой алкоголь. Знал, что за три дня праздника спирт уйдет весь до капли без последствий…
Промысел катился своим чередом: обход путиков, разбитых вокруг избушек, обработка добытой пушнины, ежедневная готовка и уборка в избушках и вокруг них. Шурка помнил наставления отца, что настоящий мужик даже в одиночестве и в глуши должен блюсти себя и оставаться человеком. А еще он насмотрелся на то, как выглядела тундра рядом с палатками оленеводов, и жить в окружении помоев не хотел.
Сотник в глубине души гордился своим учеником, не без повода считая, что большая доля Шуркиного охотничьего фарта — результат его наставничества. Натаскал он Шурку за два первых года охоты изрядно, научил многим хитростям и премудростям жизни в тайге…
Комментарии (0)