Самая первая

Охота на уток для меня, хотя и доступная и, казалось бы, простая и легкая, не потеряет своего смысла и никогда не надоест. Есть в ней что-то особенное, что-то такое родное и неуловимое, что связано с моим рождением как охотника. И всегда в преддверии праздника в моей памяти встает та первая моя охота на утку.

Мне было около четырнадцати. Я с интересом и завистью смотрел на то, как мой папа и дядя Коля собирались на охоту, как заряжали патроны и как вечером уезжали постоять на вечерке на ближайшую мелиоративную канаву. Иногда они приезжали поздно, слегка в подпитии, но радостные и веселые. Иногда с добычей (в основном это был чирок и редко кряква), но часто и без нее. Каждое утро, если  не дожидался их вечером, я бежал в чулан и смотрел, не лежит ли там битая утка. И если находил ее там, всегда любовался, испытывая какое-то волнение, украдкой мечтая попасть на охоту.

Однажды в начале сентября мы приехали на выходные в деревню. День прошел незаметно, и уже наступал вечер. Было очень скучно, и я, набравшись смелости, спросил у отца, могу ли я взять ружье и пойти поохотиться. Надо отдать ему должное: он всегда понимал мои юношеские стремления и доверял мне сначала ружье, а потом, когда подрос, машину. Вот и в этот раз он сказал без лишних слов: «Иди, и будь осторожнее». Я взял курковую тулку и помчался в сторону канавы, забыв даже обуться, но, помню, надел дедову кепку — пеструю, коричнево-серую.

Подойдя к канаве, я, как большой, степенно  зарядил ружье и двинулся вперед. Я шел вдоль канавы, периодически вставал на колени и, не поднимаясь выше травы, подползал к канаве в надежде увидеть сидящих птиц. Так незаметно я подошел к разветвлению канав. Левая была достаточно широка и наполнена водой, а из правой вытекал небольшой ручеек.

Подумав, я пошел налево. Уже начало темнеть, когда я, в очередной раз подкравшись, увидел два утиных силуэта. Что тут началось! Я отполз от канавы, руки дрожали, и сердце, сбившись, уходило  в пятки. Полежав минут пять, я осторожно прикинул, где они могут сидеть, и стал подкрадываться. В тот момент для меня не существовало ничего на белом свете, и я, наверное, был похож на древнего человека, ведомого инстинктом, добывать еды.

Все время, пока я крался, я боялся, что вот сейчас они меня услышат и улетят, но, на мое счастье, утки ничего не заподозрили. Подкравшись к берегу на метр, я взвел курки и стал потихонечку поднимать голову, одновременно вставая на колено. Друг друга с уткой мы увидели одновременно. Я смотрел на нее поверх прицельной планки, а она, заподозрив неладное и решив разобраться, что это за бугорок в виде моей кепки вдруг появился на горизонте, стала отплывать к противоположному берегу.

Какое-то чувство подсказало мне, что медлить нельзя, что утка сейчас улетит, и я выстрелил. Дальше все было как в тумане. Утка забилась на воде, махая одним крылом, а вторая вспорхнула и полетела вдоль берега. Сначала я метнул стволы в улетающую утку, но потом побоялся, что она, подбитая,  нырнет или, чего доброго, убежит, и решил добить ее. После второго выстрела утка затихла. Не помня себя от радости, я прямо в одежде бросился в воду — хорошо, что канава была неглубокая, всего мне по пояс.

Взяв утку и выйдя на берег, я перевел дух. В голове роилась масса мыслей, я находился в какой-то эйфории, понятной только охотникам. Немного посидев и придя в себя, я решил перезарядить ружье и двигаться к дому.

Я шел окрыленный удачей. Надо мной летали утки, но они меня уже не интересовали, ведь в руке я сжимал свою первую и навсегда памятную утку.