Я же лишь безрезультатно расстрелял магазин эмцэшки по огромной стае, неверно определив расстояние, нас разделявшее.
Помню, вскочил на ноги, но запутался каблуком сапога в сетке.
Лихорадочно пытался выбраться из тенет и, делая выстрел за выстрелом, дивился, почему никто не падает — ведь неба за птицами не было видно.
Конечно же я напрочь забыл о лапках, которые должен был ясно видеть перед выстрелом, а потому впустую обсыпал птицу дробью.
Однако в плане нашей сегодняшней беседы мой охотничий опыт должен меньше всего интересовать вас, ибо мы посвятим ее кулинарной ценности прекрасного весеннего трофея, а именно гуся.
И тут, каждому понятно, значимость обретает опыт кулинарный, который, похвастаюсь, имеет место быть. Начало он берет во днях моей молодости, когда, возвращаясь из обязательной в те времена осенней командировки в колхоз, мы с приятелем приобрели двух гусей по пятерке за штуку.
Приятель решил выкормить птицу на своем балконе, а я за неимением такового договорился с родственниками, имевшими частный дом в Кускове, но не жившими там, о содержании своего выкормыша в их сарае.
Естественно, все заботы по уходу и кормежке легли на мои плечи. Приятель не мог нарадоваться своему приобретению: мало того, что живая душа в доме, так еще и нечаянная радость — гусь был высокопроизводительной фабрикой помета, что для владельца садово-огородного участка стало выигрышем в лотерею.
Приходя с работы, он затаривал продукты жизнедеятельности прожорливой птицы в пакеты, и в его душе укреплялась уверенность, что грядущей весной он непременно одержит победу в битве за урожай на потучневшей земле своих шести соток.
Меня же гусь попросту «достал», вынуждая делать с работы неблизкий круг для кормления, получасового выгула, заготовки травы, смены воды и пр. и пр. К тому же этот паразит при случае не забывал пребольно щипнуть за ногу, не ощущая даже капли благодарности к хозяину и кормильцу.
Я уже начал подумывать о досрочном прекращении наших отношений, когда вдруг вспомнил о прочитанном где-то методе откорма гусей в подвешенном состоянии.
Воспоминание пришло как нельзя кстати. Раздобыв сетку-мешок из-под картофеля и распоров ее, я подвесил гуся в сарае. Спеленутый по крылам и ногам, он имел неограниченную возможность вертеть длинной шеей. В зоне ее досягаемости на двух колодах я обустроил пару тазов, в один из которых закладывал корм, а в другой заливал воду.
По всплывшей в мозгу методе откорм обездвиженного гуся производился в 3 этапа, на первом из которых в течение 2 недель птице задавался пшеничный хлеб, размоченный в молоке, на втором, неделю, — молотые каштаны, а на заключительном, третьем, тоже недельном, — орехи.
Последние два я откинул без колебаний как эстетские происки зажравшихся французов, к тому же, где мне было взять каштаны, а на орехи самому не всегда хватало. К первому же приступил незамедлительно, благо и хлеба, и молока было вдосталь, да и зарплата позволяла.
Заряжал я моему гусику эмалированный таз тремя килограммовыми лаптями белого хлеба, что по 28 копеечек за краюху, и литром разливного молока ежедневно. Уминал он мой корм за милую душу и тягчал на глазах.
Но вот незадача — ударили морозы, хлебо-молочное месиво стало смерзаться и над птицей нависла угроза голодной смерти. Выручила соседка, с исконно отечественной любознательностью ежедневно наблюдавшая за моими упражнениями. Водилась у нее всякая живность, были куры, коза, но вот, чтобы гусь в мешке под потолком, — такого не видала.
Ну и привлек я ее в порядке дележа прогрессивным опытом к вскармливанию моего гуся. Последний стал иметь постоянно теплую пищу, а соседка — на практике осваивать чуждый советскому человеку метод няньканья с бессловесной тварью, который возмечтала внедрить на своем подворье в ближайший сезон. Я с радостью снизил частоту своих визитов к птичке до 2 раз в неделю.
Питание явно шло ему на пользу, единственно, что смущало, это конические горы смерзшегося помета, возвышавшиеся, что называется, до самого «выходного отверстия». Мне приходилось разворачивать сетку и фиксировать ее растяжками в новом положении, одновременно передвигая колоды с тазами.
Но вот закончился откормочный месяц и пробил час «икс». Добрая соседка категорически отказалась от заклания птицы, и мне не оставалось ничего, как самому взяться за исполнение столь неприятной миссии. Нужно ли говорить, что, не имея никакого опыта, я выполнил ее крайне неумело и в довершение всего перепачкался кровью с ног до головы, чего до поры и не замечал.
Тушку я передал соседке для ощипа и потрошения, а сам, кое-как в кромешной тьме почистившись снегом, отправился домой. В электричке мне показалось, что попутчики косо поглядывали на меня и как-то сторонились, а в метро при входе на эскалатор дежурная пулей залетела в будку.
Внизу меня уже ожидали два блюстителя порядка, оповещенные ее звонком. Из милицейской комнаты при станции Курская я был этапирован на мотоцикле в отделение Курского вокзала и помешен в «обезьянник».
Мне инкриминировали по минимуму нанесение тяжких телесных увечий, а по максимуму убийство в извращенной форме, предлагая при этом отвезти их на место преступления. Чтобы окончательно сломить мое упрямство и склонить к чистосердечному признанию, принесли зеркало.
Да, на меня глядело лицо хладнокровного убийцы с каплями засохшей крови на щеках и подбородке. Красные бусинки обильно покрывали рукава пальто и поблескивали на плечах. Манжеты светлой рубашки и запястья рук в багровых разводах, ворс на полах пальто — в розовеющих на свету зализах от поспешной чистки снегом.
Напрасно я в десятый раз пытался рассказывать историю о способе выкорма гусей в условиях нежилого частного дома. Пожилой майор с тяжелым, звероватым взглядом всякий раз обрывал меня на полуслове, многозначительно изрекая: «Соседям по нарам будешь рассказывать свои байки. Лучше колись, парень».
Спасла меня белая пушинка, чудом зацепившаяся под воротником и замеченная одним из стражей порядка. Ее долго исследовали на принадлежность к гусю и единодушно пришли к выводу, что с ходу выдумать такую историю мне было бы не под силу.
Мне вернули жалкое содержимое карманов, и, вволю нахохотавшись, ввиду поздней ночи отправили домой на раздолбанном милицейском газике.
Через день я вез своего красавца, чисто ощипанного и умело опаленного, завернутого в холщовую тряпицу, домой. Он был столь впечатляющих размеров, что не вместился в приготовленную мной авоську, и я, подобно Паниковскому, вез его под мышкой, постоянно меняя руки.
А на следующий день собрались друзья, и венец моих пятинедельных трудов был съеден, как выражались тогда в многотиражных газетах, целиком и полностью.
Комментарии (0)