Сюрпризы инистых протоков

День проходит в поисках мелкой рыбешки – живцов. А там и засерело небо. Пора искать крышу. Ночуем в землянке, которые есть почти на каждом острове. Настоящее логово бирюка-отшельника напоминает это жилище. Заросло оно поверху мхом, ярко зеленеющем на фоне снега. А внутри, на закопченных столбах, подпирающих крышу, пустила корни стайка древесных грибов. Потрескивает, гудит печурка, краснея раскаленными жестяными боками. В оконце, затянутое пленкой, смотрит лунная ночь. Где-то в протоках ухает ломаной трещиной лед. Мягко дремлется в тепле землянки...

По утру выставляем жерлицы, обживляя их в основном колючими сопливыми ершами за неимением другого живца. Но о, чудо! Вот и первый вскид алого флажка. Катушка жерлицы шевельнулась и медленно закрутилась. После подсечки из лунки выполз... красноперый окунище за полкило. Шлепая брезгливо выпяченными губами, заворочался он на инистой крошке. Красивая и первая серьезная рыба! А потом и совсем завеселело, распогодилось. Стали попадаться на мормышку и блесну окуни-окунишки. Изредка мягко поднимала кивок и серебристая сорога.
Щучьи выходы начались часам к десяти. В морозном воздухе отчетливо слышались щелчки пружин. И трепетали на утреннем ветерке флажки жерлиц. Щука брала некрупная, до двух килограммов, но была резва и зло упряма. Сразу после подъема флажка катушка, сделав несколько оборотов, начинала бешено раскручиваться. Тут не зевай, иначе быть твоей снасти в коряжнике.
С утра уходим в протоку между островами. У жерлиц стеречь хватку остается Володя. Он не любитель ходовой ловли. Предпочитает посидеть у снастей, глядя в небо, пуская дым, философствуя и неторопливо дергая время от времени мелюзгу, годную на живца. Но едва «загорится» флажок над льдом, куда только девается его неторопливость?! Несется к жерлице, разметая снег, и только «уши» лохматой шапки развеваются на ветру, хлопают по плечам, словно у спаниеля.
Мы же с Сергеем решаем поискать окуня. Переходим через остров по просеке – летнему переволоку для лодок. Вначале блесним на чьих-то готовых лунках. Но, видимо, место засвечено – не берет. Сергей бурит на середине протоки, а я ухожу к обрывистому берегу. Здесь поглубже. Лед под обрывом имеет свой рисунок: от темного пятна в центре расходятся по спирали круги-разводы. Видимо, здесь обратное течение. Вода ходила кругом, а потом, с морозами, так и застыла.
Я смело шагаю в центр этого водоворота и... замираю на месте. Лед под ногами трещит и прогибается. На него уже откуда-то выступает вода. Пешня почти без удара проваливается вглубь. Э-э, да тут толщина льда не более трех сантиметров! Еще немного – и купаться бы мне в ледяной купели. В последние годы и в надежный ледостав случаются промоины в протоках и между островами, особенно в оттепели.
Не дыша, скользящими шагами возвращаюсь обратно, а вслед мне бегут трещины и догоняет вода. Сергей видит мои маневры.
– Ты чего крадешься? – кричит.
– Рыбу не хочу пугать, здесь ее немерено. Вон, прямо подо мной об лед бьется!
– Привет ей передай! Будешь тонуть, вытаскивать не стану!
Сергей, посмеиваясь, шагает по протоке, глядя в мою сторону, и вдруг плавно опускается куда-то вниз. Только голова чернеет над серой гладью. Осторожно подбираюсь к нему, готовя шнур с тяжелой гайкой и буйком на конце. Но товарищ, фыркая и вспоминая местную шишигу со всеми водяными и их дальними и близкими родственниками, выползает на лед сам.
– Как водичка? – бодро спрашиваю и на всякий случай берегу нос. Мне почему-то не нравятся Серегины глаза...
Вскоре на острове полыхает пожар. По-другому не назвать кострище, который запалил товарищ. От Сергея клубами валит пар, видимый даже со льда. Я копаюсь в рюкзаке и, взобравшись на остров, отдаю Сергею фляжку.
– На, погрейся, только не делай из водки культа. День впереди.
– Плавали, знаем, – ворчит Серега.
– Я видел, как ты плавал...
Вслед мне летит корявый пенек.
Я устраиваюсь на середине протоки у топляка, торчащего во льду словно крокодил. Бурю сразу две лунки. В одну опускаю мотыля на медном «глазке», а в другой полощу желтую блесенку с бусинкой на крючке. Вверх, вниз ко дну, пауза... Опять вверх... Поднять не успеваю. Леска тяжелеет и упирается. Из лунки выползает ощетинившийся окунь с полторы ладони. Сбрасываю его на лед и снова в азарте опускаю блесну в лунку. Она, планируя и блестя на изгибе, уходит в сторону и, не успев остановиться, снова попадает в чью-то жадную пасть. Пошло!..
Про удочку с мотылем забываю. А зря... Лишь когда она нырнула в лунку, хватаю снастъ. На крючке-» заглотыше», подвязанном выше мормышки, бьется крупная сорога. Наживляю мотыля, опускаю тандем из мормышки с крючком под лед и снова берусь за удильник-»блеснилку». Обманка уходит в лунку, и я снова подергиваю ее, делая паузу секунды в три-четыре в нижнем положении.
Стайка, видимо, отошла, пока я с сорогой возился. Но все равно упрямо машу удильником. Подойдет, полосатый!.. И тут кивок вздрагивает, а на леске виснет что-то вялое и увесистое. Вываживаю это нечто и беру в лунке рукой. На льду лениво и тяжело бьется еще более крупная сорога. На скоромное потянуло лицемерку-вегетарианку!.. Это, конечно, не новость, что крупная «белая» рыба хватает блесну, но по льду это у меня впервые. Засеклась рыбина не багрением, а по всем правилам, заглотав блесну чуть ли не до жабер.
После поимки сороги на блесну опять начали охотиться окуни, ровные, как на подбор: не крупны и не мелки, все те же – с полторы ладони. На десяток таких рядовых окуней попадался, видать, «сержант» граммов на четыреста.
Увлекшись ловлей, я не замечал ничего, но тут со стороны острова послышался треск. Это «морж» Серега, так и не просохнув, ломился через кусты на лед. От него за километр разило водкой, пар валил, кажется, изо всех отверстий, а из ноздрей, как мне привиделось, даже вылетал огонь. Глаза его смотрели вроде бы и на меня, и одновременно в разные стороны. Я понял, что не зря взял еще одну фляжку... И еще мне причудилось, что рядом завизжал бензиновый ледобур. В один момент я оказался в двойном кольце лунок. Даже под моим стульчиком чернела дырка...
– Он без меня окуней, ах-ха!.. Ох-хо, да я... Сейчас-сейчас... – страдал Сергей. А я с тоской вспомнил старое правило: когда обурят, то уже не поймать ни тому, кто обурил, ни тому, кого обурили. Но к моему удивлению, окунь тоже, видимо, был «навеселе» и хватал как мою блесну, так и Серегину...
Следующее утро потеряли на поиск окуня в протоке. Но рыба, видимо, ушла. Не было поклевок ни на мормышку, ни на блесну. Решаем с Сергеем перебраться на другую сторону острова. Володя накануне хоть и не «надрал» там мешок хвостов, но взял три щучки да в придачу килограмма два мелочи надергал между делом. Возвращаемся к переволоку и выходим на широкое ледяное поле, которое упирается уже в коренной высокий берег, заросший сосняком и ельником. По всему этому левобережью раскинулись деревеньки, теперь уже волжские. Вода сама пришла к ним, затопив сначала низинные селения.
Володя одиноким пингвином чернеет рядом с жерлицами, выставленными правильными широкими квадратами. Эстет... Но он прав. И обзор свободней, и участок облавливается более обширный. Это лучше, чем теснить жерлицы в кучу с расстоянием между ними в десять метров,
– Как дела? – кричим.
– Два подъема, но только живца сорвала!
Кружим поодаль от жерлиц, не приближаясь, чтобы не пугать хищника. Дырявим лунками лед. На мормышку попадаются мелкие окунишки и такие же сорожки. Уходим к двум маленьким островкам. Пробуем ловить под самым берегом и на свале в ямку.
На желтую узкую блесну длиной сантиметра три не берет, и я решаю испытать мельхиоровую малышку чуть более сантиметра. Выше подвязываю крючок с красной шерстинкой и кембриком. Тук!.. Окуни заклевали, но какие... Со вчерашними «сержантами» не сравнишь, впрочем, с «рядовыми» тоже. Они чуть крупнее тех, что садились на мормышку. Но на безрыбье эти недомерки – тоже рыба. Главное, поклевывает! На протоке поутру и этого не было. Правда, берут окунишки, надо сказать, капризно и порционно.
Пробурил свежую лунку, выдразнил блесенкой пару-трех окунишек – и все. Отрезало. Снова дырявишь лед, пусть в метре, но если лунка свежая – берет. Вот так с Сергеем мы и насверлили чуть ли не с полсотни лунок, словно диковинной шрапнелью садануло по льду. И у каждой лунки лежит по кучке «матросиков». И тут взяла меня тоска, холодом легла на сердце от монотонного вываживания мелочи, словно на работе. Наваждение какое-то... Нет, так жить нельзя, ловить, то бишь...
Поковырявшись в коробке, нахожу уловистую белую «змейку» с красными бусинками на крошечном тройничке. Много она в свое время подарила мне крупных окуней, но у нее оторвалась дужка-проволочка, к которой привязывается леска. Поковыряв кончиком ножа под этой самой дужкой, кое-как делаю отверстие в плоскости узенькой блесны и привязываю леску. Вторую жизнь обрела обманка...
Блесна действительно змейкой юркнула в лунку и... «рядовые», «капралы-ефрейторы», «сержанты» словно только того и ждали, набросились на нее, кокетливо-хищно изогнутую, заставляя трепетать кивок и мое сердце, усталое от тоскливого монотонного выдергивания колючей шелухи.
В обед мы варим на берегу уху. Потом, сытые, лежим на лапнике и благодушествуем. Оттепельную дымку третьего дня разорвало и сквозь нее, теперь кисейную, проглянуло неяркое солнце. Опал ветер, и березняк на низкобережьях сразу остыл, притих и вспыхнул на солнце хрупким серебристым инеем...