Костер догорел, и стало прохладно. Пропали назойливые комары, но спать не хотелось. В озере играла рыба, что для начала сентября в этих местах было удивительно.
Мы возвращались на места прежних рыбалок. Вода Малой Суны залила капот «козла» при ее форсировании, как это бывало лет тридцать назад, и невольно подумалось, что, может, и получится два раза войти в одну воду.
Берега Савос-озера заметно изменились: на вырубке сосны образовали молодой бор, слеги и направляющие бревна для сплава древесины почти сгнили и скрылись в белом мху. Темно-коричневые шапки боровиков то и дело показывались на его поверхности. Из брусничника на пригорке взлетел выводок тучных тетеревов, но, вспорхнув на расстояние не более фазаньего перелета, опустился невдалеке.
Разбив лагерь на берегу озера, мы отправились за окунями на ламбу, где по прежней памяти ни разу не случалось сбоев в рыбалке. Вот она. Тот же качающийся моховой покров с клюквой до самой воды, взлетающие утки и запоздалый выстрел.
Едва поплавок оказался на воде, как тут же устремился в глубину. Почти черный окунь затрепыхался во влажном мху. Как и прежде, стограммовые жадины клевали без передышки. Других, мельче или крупнее, здесь видеть не приходилось.
Сон не приходил. Вспомнился приезд на Савос весной, когда еще не сошел лед, и вмерзшие в него огромные пятикилограммовые лещи. Почему они не вернулись в Сямозеро? Может, оказаться в родной стихии им не позволили сети, которыми перегораживали устье Суны. Не раз приходилось видеть, что крупный лещ не идет в сеть, чувствуя ее. Зацепится носом за ячейку и ждет, пока снасть начнут выбирать. А потом, отцепившись под собственной тяжестью, уходит прочь.
С Савос-озера память уводит все дальше и глубже. Тяжелые темно-серые волны Ведлозера. Пытаюсь выровнять лодку, но ветер как назло несет сети на подвесной мотор. Отец проводит верхнюю тетиву снасти под мотором, но ситуацию это не улучшает. Он красноречиво смотрит на меня, от чего мне становится не по себе, и говорит:
— Ну, делай хоть что-нибудь!
Чувство досады от несправедливости вскипает во мне, и я абы как бью веслами по воде. Наверное, в двенадцать-тринадцать лет, сколько мне тогда было, трудно сделать что-то другое.
Наконец пытка кончается, снасти проверены, и отец, трижды поплевав на край сетки, бросает ее в воду. Трехкилограммовая щука, такой же судак и два хороших сига шлепают хвостами на дне лодки.
— Хорошая треска, — примирительно кивает он на судака.
— И селедки ничего, — с радостью принимая примирение, отвечаю я.
Если в человеке имеется азарт рыбака, то он просыпается рано. В Карелии, где быт тесно связан с водой, это происходит еще быстрее. Редкий мальчишка пяти-семи лет не испытал здесь радость первой пойманной рыбы. Впрочем, не все. Мой старший брат, увлеченный авиамоделизмом, чтобы отвязаться от меня, часто говорил:
— Борь, не мешай! Иди лучше покопай червей...
Однажды его взяли на Маслозеро ловить палию и сигов. Как это бывает с новичками, ему удалось поймать двух палий и крупного налима. По моим понятиям, это был верх рыбацкого счастья. Однако на мои назойливые вопросы, как это было, он нехотя отвечал:
— Скука. Стоишь и дергаешь палку. Потом долго тянешь леску с большой глубины, и так целый день. Не, больше не поеду.
Потрясенный таким равнодушием, я только и смог сказать:
— Володь, иди лучше выпиливать свои нервюры для планера!
Город Сегежа. Мы с приятелем учимся во вторую смену, а с утра — на рыбалке. По соседству краном поднимают из воды пригоняемую сплавом древесину. Несмотря на шум, рыбы здесь собирается прилично, она приходит за разными древесными жучками и личинками. Ловить ее лучше с бонов — связанных между собой плотов, образующих карманы для проводки бревен.
В соседнем доке, где экскаватором очищали засорившееся дно, возникло какое-то оживление. Мы, естественно, рванули туда. Там уже собралось много рабочих, оживленно обсуждающих происшествие. Оказалось, что вместе с корой и мазутом экскаваторщик зачерпнул огромного восьмикилограммового леща с крупнейшей чешуей почти черного цвета. До сих пор для меня загадка, как в этих антисанитарных условиях мог вымахать такой гигант.
Заводской гудок извещает об окончании первой смены, а нам с приятелем, к сожалению, надо в школу.
В пятницу вечером позвонил отец:
— Сегодня мы с матерью не приедем, но завтра будем рано утром. Разбери сетки и подготовь удочки.
Звонок расстроил меня, так как срывалась ночная рыбалка — самое романтическое событие в тогдашней моей жизни.
А что, если… Донести мотор до лодки было минутным делом. Еще минут через десять я заводил его, рассуждая про себя: «Мне двенадцать лет, отец дает мне водить машину, на моторке я еще не выходил один в озеро, но отец же никогда не запрещал».
Уже в сумерках, поскольку белые ночи были на исходе, я подошел к скалистому острову. Огромные, нависающие над водой скалы в это время суток выглядели ужасающе. Берега, от которого я отчалил, не было видно. Сомнения, если не страх и раскаяние, охватили меня.
Легкий бриз от острова немного развеял мои чувства, и я начал стравливать груз. Всего лишь в нескольких метрах от берега глубина оказалась около десяти метров. Благодаря бризу сетка спускалась легко и в нужном направлении. Поставив две «сороковки» и не решившись из страха поставить «финку», я поплевал на конец тетивы и отправил снасти в пучину.
Солнце уже взошло, когда мы с отцом очутились на месте моих ночных бдений.
— Давай сетки, — сказал он.
Вместо них я протянул ему «кошку».
Отец задумчиво посмотрел на меня и, ничего не говоря, опустил ее в воду.
В сетях оказалось семь приличных пелядей — разновидность сигов. Отец заметно повеселел.
— По ветру ставил, наверное? — спросил он.
Я промолчал, скромно опустив голову. С тех пор моторка поступила в мое полное распоряжение.
Рыбалка на Савос-озере закончилась, и мы возвращались в Петрозаводск. Стояло ясное морозное утро, бодрящее душу и поднимающее настроение. Вдали на березах расположились косачи, недосягаемые для выстрела. Пройдет зима, и они вылетят токовать на озера, закрайки на которых не позволят приблизиться к ним. Воистину умная птица!
Грунтовая дорога вошла в крутой поворот, на выходе из него водитель резко затормозил. Перед нами открылась чудесная картина: огромная реликтовая птица, веером раскрыв хвост, собирала гальку с обочины дороги. Глухарь изредка поднимал голову, но будто не замечал машины.
— Ружье, ружье давай! — зашипел водитель.
Достали ружье. Приоткрыв дверцу, охотник выставил его наружу.
— Курки взведи, — шепнул кто-то.
Раздался сухой щелчок. Глухарь застыл, подняв голову.
— Осечка, — в досаде сказал незадачливый стрелок и нажал на другой спусковой крючок.
Вторая осечка в гулком морозном воздухе показалась громче выстрела. Презрительно повернув к нам бородатую голову, красавец стал на крыло и тяжело пошел в сторону леса. Все рассмеялись, а наш охотник, переломив стволы, не увидел в них патронов.
Все хорошо, что хорошо кончается...
Комментарии (0)