На закате дядя Сёма вытащил на подпуск огромного сазана. Рыбина лежала на жирных листьях лопуха и, вытянув трубочкой толстые розовые губы, жадно ловила губительный для нее воздух.
Прощальные лучи солнца грустно отсвечивали на крупной червленой чешуе. Безумно вытаращенный зеленый ободок зрачка косился то на дядюшку, то на меня… Словно молил о пощаде.
А Сёма довольно потирал шершавые ладони и, не скрывая чувств от недавнего волнительного поединка, все приговаривал:
– Смотри, какой поросеночек!.. Хоть сейчас вези его на сельскохозяйственную выставку… Но мы не будем торопиться. Посадим его сначала на цепь.
«Цепью» дядюшка называл крепкий капроновый шнур, служивший ему куканом. Продев через жаберную крышку один конец веревочки с палочкой-страховкой, Сёма бережно отнес свой драгоценный трофей к воде и опустил в мутные струи реки. Рыба сразу же ожила, ударила хвостом.
Дядюшка привязал другой конец бечевы за ветку тальника и довольно произнес:
– Пор-рядочек… Теперь до утра никуда не уйдет!
На рыбалку мы приехали с ночевьем. И когда в небе засверкали первые звезды, перекусили бутербродами, забрались в палатку от комарья и уснули, чтобы встать рано-рано.
Уже перед рассветом мне приснился сон. Я стою на берегу реки. В руках удочка, а там, на леске, бьется большая рыбина. Я изо всех сил тяну ее на себя, а она никак не идет. И тут чувствую, кто-то меня трясет за плечо. Открываю глаза, а это… дядюшка. Эх, такой сон не дал досмотреть!
Сёма явно чем-то раздосадован. Через открытый полог палатки вижу, как он трясет в руке обрывком капроновой бечевы.
– Ушел наш поросеночек, как есть ушел, – говорит дрожащим голосом дядюшка, разве только что не плачет.
– Как ушел?! – остатки сна смело словно ураганом. Я вскакиваю с пахучего вороха камыша, заменившего нам матрац, и выскакиваю наружу.
– Вот, – виновато вздыхает Сёма, как бы оправдываясь. – Обрезал веревку, паршивец, и ушел.
– Как обрезал? – не понимаю я. – У него что – нож?..
– Еще какой! – дядюшка многозначительно поднимает указательный палец к небу. – И как я, старый дурень, не предусмотрел это?!
– Постой, постой, – остановил я словоохотливого Семёна. – Объясни толком, какой нож?..
– Да тот, что зовется плавником, – сказал дядюшка. – Он, пожалуй, поострей ножа будет. Гляди, как чиркнул, словно бритвой.
Обрывок крепкого капронового шнура красноречиво свидетельствовал об этом грустном факте… Вот тебе и «цепь».
Но Сёма был с детства оптимистичной натурой.
– Не вешай носа, племяш, – бодро скомандовал он. – Бери удочку и – айда к реке. Авось, еще подфартит!
Но, увы, в это утро брали одни караси. Мерные, чуть больше ладони. И от этого досада от потери становилась все больше и больше. Это особенно чувствовалось по дядюшке. Он все время прятал в сторону глаза.
Только к полудню, уже за пахучей карасевой ухой, Сёма впервые за долгие часы улыбнулся.
– Я вот о чем думаю, Колюнька, – сказал он. – А хорошо, что наш сазан ушел…
– Это почему же «хорошо»? – от неожиданного откровения дядюшки ложка с ухой у меня даже застыла у рта.
– Покумекай сам, – продолжал рассуждать Сёма. – Пройдет несколько годочков, и сколько от такого сазана-красавца может родиться детишек. Сто, двести… тысяча!
– Верно, – нерешительно согласился я. – Правда, долго ждать.
– Что ты, – засмеялся дядюшка. – Какие наши годы? Вся жизнь впереди! Особенно у тебя.
От его громогласного хохота чайка, пролетавшая над нами, выронила из клюва рыбешку, но тут же поймала ее на лету и шарахнулась в сторону.
«А Ведь прав Сёма, – подумал я. – И чего это мы так расстроились?..» А когда доели уху, я встал с места и первым заспешил к реке.
– Куда? – окликнул дядюшка. – А кто посуду будет мыть?
– Потом помою, – махнул я рукой. – Проверю сначала свою закидушку…
Комментарии (0)