Слава… Именно так мы и звали молодого мужчину, жителя поселка Целинный, где ныне расположена центральная усадьба Сантырского охотничьего хозяйства совета Военно-охотничьего общества Забайкальского военного округа. А полное его имя-отчество – Вячеслав Иванович. Фамилия – Климов. Я в то время служил в Чите. Когда наш коллектив начал ездить в Сантыри, гостиницы там не было. Мы останавливались у местных жителей.
Поздним вечером, приехав в Сантыри в очередной раз, мы увидели знакомую картину: в большинстве домов свет уже выключен, в том числи и в том, где мы квартировали последний раз. А мороз в тот декабрьский вечер был под сорок градусов. Хотелось, конечно, побыстрее попасть в тепло. Идущего по улице мужчину восприняли как подарок судьбы. Мы подъехали к нему, остановились. Он сразу подошел к машине. Старший команды Петр Дмитриевич Казаков, сидевший на переднем сиденье восьмиместного газика, открыл дверцу.
– Браток, вот приехали на охоту, восемь человек. Не подскажешь ли, у кого можно переночевать? – обратился он к незнакомцу. – В накладе не оставим, рассчитаемся.
– Я тут недавно поселился, назвать кого-то не могу, – ответил мужчина. – А вот к себе приглашаю. Только чтобы без обиды. Жилье у меня холостяцкое, а дом мой вот, рядом.
Климов работал в Целинном кузнецом. К кузнечному делу его приобщил дед.
В моем представлении Вячеслав Климов своим внешним обликом олицетворял типичного кузнеца, русского мастерового человека. Среднего роста, плечистый. Накачанная мускулатура рук отчетливо просматривалась и через рубашку из плотной ткани. Открытое лицо с мужественными чертами, голубые выразительные глаза, светлые, слегка вьющиеся волосы делали его похожим на доброго молодца из русских сказок.
Манера разговора Славы соответствовала внешности. Фразы короткие, четкие, без малейших недомолвок, попыток схитрить, увильнуть от прямого ответа, затуманить мысль обтекаемыми словами. Это свойство людей прямодушных, бесхитростных. О таких говорят: душа нараспашку.
Обстановка в его доме отражала характер хозяина. Ничего лишнего. Кровать, стол, шкаф для посуды. Запущенности, свойственной нередко холостяцким жилищам, не чувствовалось. Пол подметен, печь и труба побелены.
Мы быстро накрыли стол, решив обойтись без горячего, благо в нашей компании продуктов каждый брал с запасом. Слава присоединиться к нам сначала не хотел: чего, мол, я буду мешать вашим разговорам. Но мы его уговорили. Выпил он за весь вечер не более ста граммов. Из разложенных по тарелкам колбасы, сала, сыра брал самые маленькие дольки. Сказывались, очевидно, природная скромность, отсутствие привычки к каким-либо излишествам.
Хозяин долго не вступал в разговор, но когда речь зашла об охоте, стало ясно, что эта тема ему не чужда. Сказал, что давно «болеет» этим делом. И здесь недавно выкроил время побродить по лесу, зайчишку подстрелил.
Завершая вечерний разговор, мы предложили Славе поехать с нами утром на охоту. Он без колебаний согласился. Достал из-под кровати свою видавшую виды «тулку», приготовил одежду. Я обратил внимание на обувь, в которой он собирался охотиться. Это были невысокие легкие унты, сшитые из камуса, шкуры, снятой с ног изюбря. В Забайкалье было в обиходе и другое их название – камчуры. Чувствовалось, сшиты они были рукой мастера, выглядели элегантно. Оказалось, Слава «сварганил» их сам. Забегая вперед, скажу: на следующий год он, очевидно, запомнив мою похвалу своему изделию, подарил мне новенькие камчуры. Не одну сотню километров прошагал я в них по забайкальской тайге, а сейчас, изрядно поношенные, храню их как сувенир.
Редкий раз из Сантырей мы возвращались без добычи. А в тот день у нас получился рекордный результат: четыре косули, в том числе два гуран – так в Забайкалье называют крупных самцов. И этим мы обязаны в первую очередь Славе, охотнику от бога, в чем мы убеждались не раз и в последующем.
Загоны мы устраивали обычно по небольшим, до двух километров в длину, лесным массивам в долине реки Конда. Зверь в них водился. Привлекало и то, что восьми человек (обычно в таком составе по количеству мест ГАЗ-69 с продольными сиденьями ездили мы на охоту) хватало для загона.
Слава предложил начать с клинообразного выступа сплошного массива леса, что начинался за речной долиной. К загону мы подъезжали обычно почти вплотную, а он оставил машину примерно за полкилометра от кромки леса. Кстати, перед выездом мы сказали Славе, что назначаем его распорядителем охоты и что будем беспрекословно выполнять его команды.
Спешившись, он задал такой темп ходьбы, что мы взмолились: сбавь обороты. Позднее, когда речь зашла о поразительной способности нашего нового знакомого с такой скоростью преодолевать заболоченные низины, заснеженные лесные трущобы, один из нашей команды сказал: «Идет как лось!»
Остановился Слава возле первых лиственниц. Его разгоряченное лицо, оголенная чуть не до пояса грудь дышали жаром. И это при морозе около тридцати! Еще одна характерная деталь экипировки нашего «поводыря» – телогрейка, или как еще называли этот распространенный в прежние годы вид одежды – фуфайка, перетянутая кушаком. Именно в этом одеянии на охоте мы видели его всегда.
Слава предложил организовать охоту так. Он останется на острие выступа, двое удалятся от него по обеим сторонам метров на пятьсот и потом начнут вместе с ним движение. Остальные с подветренной стороны пройдут вдоль кромки леса вперед на полтора-два километра и перегородят выступ его основания.
Я оказался в числе номеров, которые должны были совершить глубокий обход. Устали мы изрядно. Идти пришлось на подъем, да и снег здесь был глубже, чем в долине. Но в назначенное время, а на маневр нам был отведен час, были на месте. Этот марш-бросок нам дался, конечно, нелегко. А каково пришлось Славе и двоим нашим товарищам, вынужденным час топтаться на таком морозе?
И вот донеслись голоса загонщиков. В такую холодную погоду косули нередко выходят на номера в первые же минуты гона. Никогда не забыть сладостные мгновения ожидания. Все твое существо пронизывает трепет, волнение. А уж если увидел мелькание между деревьев – сердце замирает.
Слышу выстрел, второй. Потом еще дуплет. И вновь всплеск эмоций. Бьется мысль: есть трофей или промахи?
До подхода загонщиков все остаются на номерах. Но вот Слава приближается к линии стрелков, и я с обеих сторон слышу крики товарищей: звали к себе, чтобы помогли тащить косуль.
Итак, в первом загоне две головы: гуран с великолепными рогами и козочка. Лежат на снегу красавицы с лоснящимися темно-серыми шкурами, белые платочки сзади – чудесное творение природы! Эта красота остается в памяти человека с pyжьем как неотъемлемая часть охоты, усиливает привлекательность ее эстетической составляющей.
В тот день мы взяли еще двух косуль. Были традиционный костер, свежая, тающая во рту печенка, разговоры с воспоминаниями об охотах минувших и надеждами на будущие.
За зиму мы приезжали в Сантыри раза три-четыре. И неизменно останавливались у Славы, встречая с его стороны искреннее радушие. Он все больше нравился нам своим бескорыстием и открытостью души.
Слава продолжал холостяковать, хотя, уверен, женщины на него заглядывались. Но то ли по причине дефицита невест в тех краях, то ли потому, что однажды обжегшись на женщине, он решил основательно осмотреться, образ жизни его не менялся.
Перемены наступили с появлением в доме осенью следующего года щенка восточносибирской лайки, подаренного ему охотником из старинного русского села Романовка, что привольно раскинулось на берегах Витима, чуть дальше по трассе Чита – Улан-Удэ. Приехав в Сантыри на открытие сезона на копытных, мы увидели другого Славу – преобразившегося, просветленного. Щенок, которого он назвал именем таежной реки-красавицы Витим, стал предметом его неописуемой гордости и благоговения. Хозяин смотрел на него счастливыми глазами. Он напоминал в эти минуты нежного отца, лицезревшего своего первенца.
Через год Витим стал могучим псом. Увидев его, все деревенские собаки поджимали хвосты. Слава натаскивал его по крупному зверю – лосю, изюбрю. Он рассказывал нам, как его любимец загнал на отстой (так называют место у края отвесной скалы, где изюбри обороняются от волков или собак. – Г.К.) здоровенного рогача и держал его там до подхода хозяина.
Прошло еще два года, Приехав в очередной раз, мы застали своего друга в таком состоянии, что хуже некуда.
– Витим погиб, – с трудом выдавил из себя Слава.
За ужином, выпив больше обычного, Климов со слезами на глазах глухим, дрожащим голосом поведал нам о своей трагедии.
Он шел по лесу в поисках следа изюбря. Витим крутился неподалеку, потом вдруг исчез. И тут на пути след крупного секача. Сердце охотника екнуло от недоброго предчувствия: быть беде. Так и случилось. Собака увязалась за кабаном. Охотник пошел по следам, и вскоре взору его предстала страшная картина. Окровавленный Витим лежал на истоптанном снегу и виновато смотрел на хозяина. Казалось, в глазах его читалось: ты уж прости меня, что я не соизмерил силы, доставил тебе огорчение.
Клыками секач пронзил пса почти насквозь. Рана была смертельной. Но могучий Витим держался. Донести его до деревни хозяину было не по силам. Слава взял его на руки, дотащил до ближайшего стога сена, вырыл в нем углубление и поместил туда пса. Рядом для отпугивания волков положил две гильзы. А сам почти бегом устремился домой, чтобы вернуться на лошади и забрать друга.
– Подъезжаю. Витим смотрит на меня, а в глазах смертельная тоска. Подхожу к нему, опускаюсь на колени, – тут голос Славы прервался рыданием, из глаз брызнули слезы; немного успокоившись, он продолжал: – Витим положил голову мне на колени, закрыл глаза и перестал дышать.
Слава встал и стремительно выскочил на улицу, очевидно, не желая, чтобы мы видели его плачущим.
Когда я вспоминаю эту сцену, у меня начинает щемить сердце. Я не припомню другого случая, когда бы человеческое горе, страдания обнажались с такой полнотой.
Вскоре Слава уехал из Сантырей. Куда – не знаю. Что сталось с ним? Хотелось бы верить, что у этого замечательного русского человека хватило сил распрямиться после обрушившейся на него беды.
Комментарии (0)