Искусство охотника

Если где-то еще и сохранился тетеревиный рай, где каждую весну десятки косачей устраивают брачные состязания, не обращая внимания на охотничьи шалаши, то уж точно не там, где жили и охотились Женька с Серегой.

В их краях тетерева тоже не переводились, но были очень строги и места своих токовищ меняли постоянно, перелетая из одного укромного уголка обширного урочища в другой.

К тому же токовали они в основном маленькими группами, а какой правильный охотник станет «бомбить» ток, состоящий из пары-другой петухов?

Это ж не ток, а слезы.

Причем и такой скудный ток сегодня мог быть в одном месте, а сразу после постройки охотничьего укрытия сместиться в другую сторону, вот и созерцай его издалека, лежа в свежем, пахнущем срезанными ветками шалаше.

Набегавшись в предыдущие годы за такими кочующими токами и понастроив без толку добрый десяток шалашей, друзья готовы были заклевать любого, кто счел бы весеннюю тетеревиную охоту простецкой и нетрудовой.

Впрочем, одно перспективное тетеревиное местечко в урочище они все-таки вызнали и теперь четвертый день пытались там застать ток. Но тетерева пропали.

И хотя драгоценные апрельские дни ускользали, уменьшая шансы на успех, охотники не раздражались и не огорчались — им нравилось ловить удачу. Они вообще во многих своих представлениях о жизни были близки: оба умели и говорить, и слушать, и смеяться, и быть серьезными.

Жили они у Евгения на даче, в старом рубленом доме, просторном, крепком и чистом внутри. Дом стоял в середине единственной деревенской улицы, а сама деревенька, почти полностью дачная, была сейчас, в апреле, еще не отогретой и безлюдной.

Днем друзья отсыпались, книжки читали, телек смотрели, беседы вели, а поздно вечером, вернувшись с тяги, тщательно готовили деликатесные блюда из добытых вальдшнепов, а потом на маленькой веранде вкусно и неторопливо ужинали, потягивая красное полусладкое либо опрокидывая пару стопок под селедочку с лучком.

Пили аккуратно, чтобы не размякнуть и к рассвету уйти на ток.

Ток находился километрах в четырех, за полем и нешироким, прорезанным высоковольткой лесом. Ни далеко, ни близко, а именно так, чтобы ходить туда в потемках без надрыва.

Подъехать поближе к току можно было и на машине, но они не желали нарушать предутреннюю магию урочища урчанием двигателя и светом фар. В прошлую весну, накануне закрытия охоты, Женька неожиданно застал там аж два десятка косачей, но охота тогда не состоялась. Собирались на этот ток и теперь, поэтому за неделю до открытия не поленились сюда приехать и проверить.

Знатное оказалось местечко. Участок бывшего совхозного поля, заросшего разнотравьем и реденькими кустиками, почти правильным квадратом вдавался в березняк, разбавленный кое-где темно-зелеными пирамидами елей.

Позади он был обрезан старой грунтовой дорогой, совершенно пустынной в это время года. Квадрат был небольшим, и два шалаша, построенные в кустах по его сторонам, давали охотникам хороший шанс, даже если бы косачи смещались от одного края тока к другому. Но тетеревов не было.

Откуда-то издалека, с мелких токов каждое утро доносилось их чуфыканье и бульканье-бормотание, но Серегу с Женькой этими звуками уже было не заманить, беготней по всему урочищу они были сыты по горло и поэтому терпеливо ждали.  

Однако на пятый день Сергей сказал:

— Неправильно охотимся. Вроде трудились, искали, шалаши ставили, тропу топчем, но все равно неправильно. Не будет удачи.

Евгений глянул на него поверх книжки:

— То есть?
— Да валяемся на удобных кроватях, в чистоте и сухости, баньку топим, новости по телеку смотрим. Не охота, а курорт.
— Что предлагаешь? Дом запереть и в лес уйти?
Сергей поднял указательный палец, констатируя совпадение мыслей…

Они решили ночевать в роще, на берегу маленького пруда, бывшего пожарным водоемом соседней деревеньки, уже лет двадцать как исчезнувшей. Отсюда до тока совсем близко, можно и поспать на час дольше, и в нужное время сесть в шалаши.

Старый пруд притаился в низинке, с трех сторон закрытой лесом, и теперь, казалось, удивленно отражал блики их костра: давненько уже никто не жег костров на уютном берегу. Палатку с собой друзья не потащили, а соорудили из небольшого отреза парниковой пленки и веток двухместный шалаш, пригодный для короткого охотничьего сна.

Расположились на походных трехногих стульчиках у огня и с аппетитом ужинали взятыми из дома припасами. Над входом в шалаш, на одном из сучков каркаса, висели тороки с парочкой вальдшнепов, добытых на тяге километрах в полутора отсюда.

Евгений вдруг расстегнул внешний карман рюкзака, достал оттуда книжицу в мягком переплете и принялся читать в свете налобного фонарика.

Сергей даже жевать перестал от такого зрелища.

—Ты чего это? Книжку с собой взял? Не хватает тебе вот этого всего? Под книгу будешь медитировать?
— Увлекло сегодня днем. Необычно написано и очень нам близко, хотя и на другом континенте.
— Что это?
— «Путешествие в Икстлан» Карлоса Кастанеды. Вот послушай.

«Искусство охотника заключается в том, чтобы быть недостижимым. Я уже тебе говорил, — спокойно продолжал дон Хуан, — что быть недостижимым вовсе не означает прятаться или скрытничать. И не означает, что нельзя иметь дело с людьми.

Охотник обращается со своим миром очень осторожно и нежно, и не важно, мир ли это вещей, растений, животных, людей или мир силы. Охотник находится в очень тесном контакте со своим миром, и тем не менее он недоступен для этого мира.

— Но тут у тебя явное противоречие, — возразил я. — Невозможно быть недоступным для мира, в котором находишься постоянно, час за часом, день за днем.
— Ты не понял, — терпеливо объяснил дон Хуан. — Он недоступен потому, что не выжимает из своего мира все до последней капли. Он касается его слегка, оставаясь в нем ровно столько, сколько необходимо, и затем быстро уходит, не оставляя следов».  

Несколько минут друзья молчали, взволнованные гармонией, созданной книгой, потрескиванием костра и тишайшей апрельской ночью.

Грубоватый в речах, но очень чуткий к вещам духовным, Сергей, прищурившись, постукивал попавшейся под руку веткой по горящим поленьям, выбивая миниатюрные фейерверки искр, и примерял на свои жизненные устои только что услышанное.

Крутил и переворачивал так и сяк звучащие в памяти фразы, стараясь понять свои ощущения.

— М-да… Ну, у нас здесь своя философия, ты б вон те кругляши подтащил, охотник. Прогорает, а на огонь ночью смотреть — наипервейшая из медитаций.

Женька встал со стульчика, убрал книжку и отстегнул с подвесов рюкзака коврик. Аккуратно уложил в костер несколько толстых сучьев, расстелил коврик рядом с костром, скинул с ног «хаски» и растянулся на боку.

Дым от костра, до этого поднимавшийся строго вверх в неподвижном воздухе, незамедлительно наклонился и игриво потянулся к лежащему человеку.

— Отстань! – Женька махнул на костер рукой. — Гори как горел, нечего крутить!

Серега усмехнулся в усы и аппетитно захрумкал свежим огурцом, заедая им бутерброд с поджаренной на костре сосиской. От огурца исходил радостный аромат летней свежести, приправленный дымком.

Все эти запахи, вкусы и звуки, живущие внутри освещенного костром круга, были настолько чисты и ярки, что у Женьки даже глаза пощипывало, но не от дыма, а от безбрежной благодарности судьбе за то, что все это есть в его жизни.

Хор-хор-хор послышалось вдалеке справа. Охотники одновременно подняли головы. Звук, словно умышленно созданный природой для таинства весенней ночи, приближался. Над крайними деревьями неторопливо протянул вальдшнеп. Его силуэт был хорошо виден на фоне звездного неба.

— Смотри-ка, тянут еще, да как близко!
— По такой погоде до утра могут мотаться.

Друзья проводили кулика радостными взглядами.

Утром с восходом солнца они удачно отстрелялись. У каждого были разрешения на двух косачей, но они взяли по одному. Не дала охотничья душа внести разорение в невеликий, всего-то в дюжину голов ток.

Все случилось быстро. Женька не стал любоваться на весенний тетеревиный ритуал, хотя еще накануне мечтал об этом больше, чем о выстреле.

С первых минут тока понял, что стоит засмотреться, очароваться, и сдавит горло восторгом, не поднимется рука, чтобы взвести курки старенькой, еще отцовской двустволки. А добыть надо.

Хотя бы одного за несколько лет после таких-то физических затрат. И он выстрелил первым, быстро и аккуратно, по крайнему молодому петуху, чтобы не зацепить самого матерого токовика. Ну и Серега тут же отстрелялся из другого шалаша.

Ему было труднее, от его укрытия птицы были на пределе верного выстрела, но все получилось. Природа наконец приняла друзей как охотников и наградила достойной добычей.

— Ничего не забыл?
— Нет. Подожди, я шалаш разберу. А потом до второго дойдем.
— Утиные ж не разбираем.
— Сравнил! Если здесь оставить, какой-нибудь залетный стрелок просечет тему, выбьет ток. Да и тетеревам без шалашей спокойнее.

Евгений скинул с каркаса пучки травы и ветки, разрезал стягивающие остов хомуты. Разбросал траву, ветки оттащил вглубь рощи, жерди засунул в кусты. Отряхнул руки, взглянул на друга, молча наблюдавшего эту картину, усмехнулся с некоторой неловкостью.

— Искусство охотника состоит в том, чтобы касаться мира вокруг себя с осторожностью. Помнишь?
Взгляд Сергея был серьезен и глубок.
— И уходить тихо, не оставляя следов?
— Да.

Они закинули за плечи рюкзаки и ушли березовым перелеском, обходя ток по широкой дуге.
На следующее утро друзья уехали в город. Тронулись рано, едва стала видна желтая полоска на востоке, чтобы добраться к своим квартирам до дневных пробок.

— Ты куда? — удивился Евгений, когда сидевший за рулем машины Серега на выезде из деревни повернул не к мосту через Линду, а выключил фары и с одними противотуманками поехал полем к высоковольтке.

— Проверить хочу, неужели распугали?

Он остановил уазик, не доехав немного до пруда, выключил двигатель, открыл дверку. Светало и становилось уже все видно вокруг. Они просидели минут пятнадцать в полной тишине, разбавляемой только звуками далекой железнодорожной станции.

Серега вдруг радостно улыбнулся, пихнул друга локтем: чуфф-фышш донеслось со стороны поля, где вчера стояли их шалаши…