Дом у Петра Егорыча основательный, хотя далеко не нов. Еще отец строил, готовясь к самостоятельной жизни. Но крепок – простоит не один десяток лет. Фасадом, как водится, на улицу, за которой блестит Илекса, на южный простор, а задом с широким, как дорога, взвозом – в поле, за которым темнеет зубчатая кромка леса.
Везде, в ровно уложенных в поленницу дровах, в добротных постройках, видна крепкая, хозяйская рука. Нет в России жилища удобней, теплей, чем дом в северной стороне, если у него справный хозяин.
Но нет угрюмей такого дома, когда он покинут. Заглянешь в щель забитого окна – тяжелый сумрак висит в избе, на еле видной лавке у стены, столешнице – войлок пыли, лишь белая, приземистая, с закопченным челом печь просматривается отчетливо. Улетает молодежь из родительских гнезд, некоторые и своих стариков прихватили, кто в леспромхозовский поселок, кто в Малошуйку, а то и еще дальше, в Онегу.
Уехали с семьями и дочь с сыном. Сразу после переезда они уговаривали Егорыча с Настасьей, под стать мужу здоровой, плечистой, перебраться к любому из них. Привыкшие к размеренной деревенской жизни они, несмотря на то что разменяли шестой десяток, категорически отказывались:
– Что нам у вас делать? Внуков нянчить? Они выросли. На танцы, в кино нам не ходить, у телевизора сидеть недосуг. В магазинах у вас только тресковые хвосты, ржавая селедка, карамель, только обухом расшибешь, да еще водка в продаже. А здесь все под рукой: картошка, моркошка, капустка и прочая овощ – в огороде, рыба – в реке, ягоды, грибочки – в лесу. Вы с внуками почаще навещайте нас, а мы пока ноги носят, никуда не поедем.
СЕВЕРНЫЙ БЫТ
У северных деревень есть одна особенность. Повседневный образ жизни здесь сплел воедино лесной, охотничий, рыболовный промыслы. В годы Великой Отечественной войны Егорыч наравне со взрослыми валил лес, потом до самой пенсии работал на трелевочнике. Охота и рыбалка служили подспорьем.
Настасье хватало хлопот по хозяйству: растить детей, ухаживать за огородом, скотиной, обихаживать дом. По части варений, солений она большая мастерица. Очищенные от хвои, травинок грибы раскладывает по кучкам: подберезовики, подосиновики, белые, маслята, что постарше – в сушку, остальные – в жаркое.
Самые молоденькие белые нанизывались на нитки отдельно и душистыми снизками развешивались в устье печи. В отдельной кадушке был разноцветный, разновкусный букет. Выбирай по вкусу, хрусту, цвету.
Подосиновик тут побелеет, свинушка станет темно-темно-бурой, а черный груздь – вишнево-фиолетовым, с волнушек и сыроежек сойдет цвет, а лисички останутся прежними. Можешь подцеплять грибочек со шляпкой и ножкой. Эти «целыши» – украшение грибного букета. Грузди и рыжики солились каждые по отдельности.
Отдохнувший после рыбалки Егорыч наблюдал за хозяйкой, собиравшей ужин. Ее огромная тень металась по стенам. В избе пахло печным теплом, рыбой, сухим деревом. За окном была тишина, какая бывает только в спящей деревне, и темнота настолько черная, что казалось – в рамах нет стекол.
– След за дождями и теплом грузди должны пойти, – отхлебывая чай, проговорила хозяйка, – не сходить ли нам, отец, за грибами.
БЕРЕЗНЯКИ, СОСНЯКИ, ЕЛЬНИКИ
Решив идти на дальние вырубки, грибники неспешно углублялись в лес. Легко шагается под легким, светлым небесным шатром, по мягкому расписному ковру. Лист опал наполовину, разделился поровну – над головой и под ногами. Каждая черная крапина четко видна на белоствольных березах.
Сочными гроздьями рдеют рябины. Из-за реки, грустью ударяя по сердцу, слышен крик журавлей. В этой перекличке угадывается грустная нота – прощания с родным краем. Скоро в дальнюю дорогу.
Солнечное утро легко растопило тонкий иней и все кругом мокрое, блестящее, лишь в тени сереют стылые пятна. По привычке подосиновики еще встречаются на полянах, но все больше и больше жмутся к елочкам, забираются под них.
А улетит по ветру последний лист с осины – заглядывай, не заглядывай под них, а там пусто. На березе лист держится крепче, и грибы в березняке растут дольше. Грех пройти мимо ельника, не завернуть в сырую низинку, где кто-то расставил темно-зеленые пирамиды елей. Возле них, как раз там, куда по веткам скатывается дождь, в траве, влажном мху – высыпали поблекшие рыжики, вперемешку с молодыми, яркими.
И скоро веселый, рыжий огонь запылал в корзине. Одурманенные пряным рыжичьим духом, даже не заметили, как оказались на коленях, предусмотрительно обвязанных от сырости клеенкой, уже не ходили, а ползали.
Старый сосняк чистый по пригоркам, а ниже замшелый до колена, стоял величественный. Далеко слышно, как шуршат неугомонные поползни.
На краю заросшей вырубки наткнулись на высыпку посланцев осени – черных груздей, не красавец, а каков на столе!
Глянешь сверху – загорелый до черноты, на шляпку налипло крошево лесного мусора, земли, а снизу совсем другой вид – пластинки кипенно-белые, плотные, оттененные темно-зеленой короткой ножкой. Крепостью, грузностью вызывает уважение. Напитанный едким соком, он не жалует грибного червя.
Даже старый, с тарелку, и уже без сока, редко червивеет, а если и заберется пагубник-червоточий – обычно вдоль пластиноки очень мало. Посмотришь на них и сразу ясно: хороший или плохой, вырезай потемневшее место от края шляпки до ножки и смело клади в корзину.
Увлеченные сбором грибов они не заметили, как набежавший ветерок низкими тучами плотно укутал небо.
– Давай, мать, отдохнем и к дому двинемся, – приглядывая удобное местечко, сказал Егорыч. Устроились на поваленной вековой сосне. Настасья развязала узелок с большим куском рыбного пирога, шаньгами, огурцами и
хлебом.
– Набрала на бригаду, – проворчал Егорыч.
– Ничего, еда брюха не расколет, пошутила супруга, зная аппетит мужа.
Трезорка, крупный, серой масти кобель, вдоволь набегавшись, лег рядом и заискивающе посматривал на хозяйку.
БОЛОТНОЕ НАВАЖДЕНИЕ
Поев и отдохнув, пошли к дому, удовлетворенно ощущая за спиной тяжесть корзин. Через час ходьбы лес стал приветливее, несмотря на пасмурный день. Реже стали завалы, обход которых отнимал время, да и правильное направление часто терялось. Идти стало легче. Впереди показались просветы.
– Скоро дома будем, – уже представляя себя за столом с мурлыкающим самоваром, бодро проговорил Егорыч, оглянувшись. Настасья без видимых признаков усталости шла следом.
Но вскоре под ногами зачавкало, тут и там светлым, недобрым глазом сквозь лезвистую осоку проглядывала вода. Вернувшись назад, Егорыч безотчетно взял круто влево и опять угодили в топь. И куда бы он ни поворачивал, они снова оказывались в болоте. «Что за наваждение? Куда идти?», – бились у него в голове лихорадочно мысли. Такое с ним случилось впервые.
Во рту пересохло, уголки губ спеклись, кровь пульсировала в висках. У крепкой валежины, сняв корзины, которые уже не радовали отборными грибами, сели отдохнуть. Руки дрожали, прикуривая, сломал несколько спичек. Дымя папиросой, хмуро смотрел на сплошь затянутый низкими тучами небосклон. «Только дождя и не хватало», – подумал он.
– Отец, это нас леший кружит, – с дрожью в голосе проговорила испуганная Настасья, – чтобы найти дорогу домой, стельки переложить задом наперед нужно, тогда сапоги сами дорогу найдут, а еще куртки вывернуть наизнанку. Так мы нечистого заморочим.
– Вечно ты со своими выдумками, – сердясь, пробурчал Егорыч, но уступил ее настойчивым просьбам. Пока переодевались, Настасья наговаривала: «Иду боком, домой вернусь, не заблужусь. Как сюда пришли, так отсюда уйдем. Аминь».
Отдохнув, Егорыч пошел наугад. Шагал широко, не разбирая дороги, хрустя валежником, натыкался на деревья, порой оглядываясь на усталую, не теряющую бодрость супругу. Через полкилометра под ногами опять зачавкала смрадная жижа. Впереди, как он и предполагал, оказалась небольшая возвышенность.
Ручей, точнее канава с желтоватой, взмученной водой преградила путь. Она была неширока, но достаточно глубока, чтобы перебраться на ту сторону вброд. Подмытые ольхи, осины опрокинулись в воду, иные были мертвы, на других еще была зелень, но по ним не перейдешь. Оставалось медленно продвигаться по торфянистому, заросшему высокой крапивой берегу.
Показался просвет, который с каждым шагом становился шире. «Опять болото, будь оно неладно», – мысленно выругался Егорыч, но это была большая поляна. Выйдя на опушку, огляделся. В небольших островках мелкого березнячка, поросшего буйной крапивой и малиной, угадывались остатки строений.
Решив подойти поближе, сделал несколько шагов, и обо что-то запнувшись, чуть не упал. Под ногами в несколько рядов тянулась колючая проволока, а вон и сгнившие столбы, на которых она когда-то висела. Да ведь это бывший лагерь заключенных!
– Ну, мать, скоро дома будем, – весело сказал Егорыч подошедшей Настасье.
ПРОВОДНИК ТРЕЗОРКА
После короткого отдыха они пошли по опушке, внимательно всматриваясь в стену леса, чтобы не проглядеть дорогу. Та оказалась сильно заросшей, местами еле заметной, но она вела к людям! Повеселевшие, усталость как рукой сняло, они бодро зашагали по ней.
Хмурый день потихоньку переходил в ночь. Меркла зелень хвои, листьев, травы. Стволы берез подернулись серым. Из чащи медленно выползал бесформенный мрак. В сгущавшихся семерках супруги потеряли малоприметную дорогу. Ничего не оставалось, как заночевать в лесу.
Доев остатки дневной трапезы, молчаливо сидели у костра, думая каждый о своем. Веселые огоньки пламени не радовали. Настроение хозяев передалось Трезорке, порой он тяжело вздыхал. Егорыч строго на него прикрикнул:
– Завой мне еще, перестань!
Как только забрезжил рассвет, голодные, усталые стали искать потерянную вчера дорогу. Бродили около часа, но безрезультатно. Как и вчера по небу плыли сплошные, чуть не задевавшие макушки островерхих елей, тучи. «Когда путник на лошади собьется с пути, он дает ей свободу, и она находит дорогу, – рассуждал Егорыч, – а что если...» Он подозвал понуро бредущего сзади Трезорку и, глядя в его умные глаза, требовательно сказал:
– Веди нас домой!
К удивлению Егорыча и Настасьи тот затрусил вперед. Не спеша, дожидаясь кое-где отставших хозяев, он их вел по лесу. Через полчаса или чуть более они вышли на дорогу. По ней тянулась свежая машинная колея.
Плача от радости, стоя на коленях, Настасья обнимала Трезорку, сдерживая слезы, не веря в свое спасение, смотрел на них Егорыч. В какую сторону идти? Собака уверенно пошла направо. Не колеблясь, пошли за ней.
Часа через три впереди замаячила светлая точка. Едва передвигая ноги, с пустыми корзинами, грибы они высыпали на месте ночлега, они не замечали, как точка становилась окном в пасмурном дне. Лес будто вытолкнул их из себя. За редколесьем виднелись крыши деревни.
Комментарии (0)