Странные люди

…Андреич стоял в нескольких метрах от меня контрастно высвеченный светом фар. В руках он держал облепленный снегом стальной лебёдочный трос с крюком на конце, а на плече у него болтался и при каждом движении постукивал по спине увесистым шаклом другой трос - корозащитный. Снег доходил ему до середины бёдер, что при его гвардейском росте и соответствующей длине ног свидетельствовало о том, что влипли мы крепко.

Тёмная глыба уазика насупленно висела в коварном плотном сугробе – наш старый верный железный друг наверняка был очень недоволен нами.

- Илюх, а ты не помнишь, на кой нам это надо было?
- Мне интересно стало посмотреть, как машина на лебёдке ходит, я никогда раньше вживую не видел. А ты чего спрашиваешь-то, ты ж и сам не хотел полкилометра до бани снарягу таскать!

Вот это он сейчас с лебёдкой, похоже, накаркал! Ибо то, что происходило в данный момент, оказалось лёгкой забавой в сравнении с тем, что случится месяцем позже, когда мы будем пробиваться к нашему охотничьему хутору с двадцати двух часов вечера до шести утра. Попасть на хутор нужно было до зарезу, а оставалось до него всего ничего. Полтора километра на лебёдке за восемь часов. Ну, явно накаркал! Интересно ему…

Странные всё-таки люди – охотники. В январскую ночь все нормальные мужчины сидели по тёплым квартирам и домам, смотрели телевизоры, укладывались спать в чистые постели, а мы ехали на ЗМУ- пересчитывать зверушек и птичек у себя в угодьях. А теперь уже и не ехали, а пытались вытащить обратно на дорогу нашего увязшего в снегу «патра».

Занесло нас по уши в снег по дури. Можно было оставить машину на расчищенной площадке у домика охраны садоводческого товарищества и в два-три захода перетаскать вещи к Андреичу в баньку, где мы собирались прожить эти двое суток. И давно бы уже «бился в тесной печурке огонь», и сидели бы мы в тепле, поджидая Сашку Алексеева, который должен был позже подъехать на своей «Ниве», и поглощали бы что-нибудь вкусное и горячее. Но дурная голова покоя не даёт – мы решили пробиться поближе к баньке вдоль внешнего периметра садов. Очень странные люди!

Было не холодно, но мокро; от возни вокруг машины я нагрелся и чувствовал, как тающий на джинсах снег пропитывает их и бодрящей водичкой стекает по моим ногам в зимние сапоги. Надо было ещё в городе переодеться «по форме», тогда бы не промок, но всё казалось таким лёгким…

В итоге мы всё-таки вызволили машину, припарковались у домика охраны, перетаскали вещи, затопили печку, развесили мокрую одежду и стали ждать запаздывающего друга. Я разложил и поставил рядом две походные кровати, а Андреич очень уютно устроился на банном полке напротив печки. Почти под потолком.

- Ты как там спать собираешься? – поинтересовался я, ставя на плиту сковородку, - Ноги ж свешиваться будут!
- Зато наверху тепло-о… Мне не привыкать. Здесь, бывало, по десять человек жили.
- Здесь?! – я изумлённо огляделся и уронил в сковородку яичную скорлупу.

Снаружи захрустел снег, стукнули о косяк приставленные лыжи.

- Чудики! – раздался приглушённый стенами бани, но не утративший природной мощи алексеевский бас, - Это вы, что ли там дорогу на въезде разворотили? – Сашка распахнул дверь из предбанника и всунул голову в наше обиталище, - Боря, ты можешь хоть раз проехать так, чтобы за тобой дорога осталась? Я сначала подумал, что это бульдозер такой вал нагрёб.

- Это мы машину боком лебедили, - весело доложил с полатей Илюха.

Алексеев свалил на койку свой огромный, подстать ему, рюкзак, взял лопату и ушёл к воротам равнять дорогу, чтобы утром дачники-садоводы, приезжающие сюда даже зимой на легковушках, не обиделись. О том, что он о нас думает в связи с попыткой проехать по целине, он скажет позже, за ужином.

Утром я отвёз их на маршрут. Начальная точка была запланирована по-умному, рядом с дорогой, идущей к заброшенному пионерскому лагерю, в котором теперь жили какие-то рабочие. Дорога была хорошо накатана.

- Тебе не скучно будет? – посочувствовал мне Илья
- Не фиг скучать! – Саша был на позитиве, - Если не лень, пробей лыжню с конечной точки к садам, а то мы к вечеру будем уже никакие.
- Покажи на навигаторе.
- Не надо навигатор! – откликнулся Илья, - Помнишь, где мы с тобой осенью гоголятники вешали? Вот прямо оттуда. Мы с Сарафанихи как раз к ним выйдем. Проверь их заодно, хотя бы ближние.

Я долго смотрел, как мои друзья исчезают в узком бесконечном тоннеле просеки, а потом поехал обратно. В баньке разогрел чайник, положил в рюкзак бутерброд, термос. Выбрался из садов и углубился в лес. До болота Сарафаниха не далеко, прогуляюсь без спешки.

Люблю глухозимье! Безмолвие. Беззвучие. Неподвижность. Казалось бы, скудость красок, но ничего подобного! Целая палитра: белый снег, чёрные кусты, тёмно-зелёная хвоя; оранжевые стволы сосен, красные ягоды рябины и шиповника. На каждой ягоде белая шапочка. Широкие лыжи с мягким похрустыванием подминают снег, оседают в нём. Глубоко!

Вспомнилось, что ещё в детстве, катаясь на лыжах по сосновому бору, в котором стояла спортивная база и были накатаны беговые маршруты для районных соревнований, я всегда уходил с лыжни в овражки и ельники или спускался к Оке, туда, откуда манила не тронутая таинственная целина, где с веток елей и с кустов не были сбиты лыжниками тяжёлые снеговые покровы… Вот и сейчас поморщился, увидев выходящую справа из чащи хорошо набитую лыжню. А параллельно ей собачий след, туда и обратно. Кто-то из местных жителей накатал, а что им сейчас в лесу делать? Браконьерить? Ну, да Андреич по моей лыжне пойдёт – увидит, возьмёт на заметку.

Как ни растягивал удовольствие, медленно переставляя ноги и любуясь каждой деталью пейзажа, уже через сорок минут подошёл к знакомой старице. Вон там, у её изгиба должен быть первый гоголятник, закреплённый на стволе старого дуба. Протоптал лыжню в ту сторону: точно, вот он висит, с огромной снеговой папахой на крышке. Всё в порядке. Времени в запасе полно, можно и остальные осмотреть, но если этот домик, который недалеко от тропы, цел и невредим, то другие точно в сохранности.

Я сбил снег с лежащей берёзы и удобно уселся, не снимая лыжи. Налил чай в крышку термоса. Как же вкусен всегда самый обычный горячий чай среди сугробов! Нигде больше так не вкусен.

С веток на плечо пушисто упал снег. Я поднял голову.

- Фьюить! - сказала синичка.
- Чего кидаешься?

Сидеть бы здесь и сидеть; можно даже костерок разжечь и сделать бутерброд горячим и ароматно пахнущим дымком. И увидеть уставших друзей, выходящих из низинки. Но банька тогда не встретит их теплом и вкусными запахами. Не правильно это. Надо идти.

В бане я наколол дровишек про запас, растопил печку и занялся приготовлением ужина. Пока варился суп, решил поэстетствовать: соорудил целую тарелку маленьких бутербродиков с салом, аджикой, маслинами и маринованными огурчиками. Осмотрел этот «шедевр», улыбнулся – Андреич любит такие штучки.

Щёлкнул выключателем, переключив жёлтый электрический свет на серый полумрак зимнего дня. Прилёг поверх спального мешка на раскладушку и с наслаждением вытянул ноги. Тепло. Не настолько, чтобы лежать в одной футболке (откуда-то из-под пола не сильно, но предупреждающе тянет февралём), а вот во флисовой рубашке хорошо. Взгляд остановился на печке. Дверца прикрыта не плотно и красно-жёлтые сполохи мелькают то тут, то там в тесном пространстве банного сруба. Постепенно они превращаются в звёздочки и искорки, и очертания печки размываются, плывут вверх, к потолку… Ни сон, ни явь.

В голове ещё крутятся обрывки каких-то мыслей – планы, мечты, но засыпающее сознание уже уступает чему-то глубинному, не связному, не распознанному… Люблю это зыбкое, качающееся состояние, когда нет необходимости глубоко заснуть, отключиться и обязательно выспаться. Когда можно позволить себе побалансировать на этой тонкой грани сознательного и бессознательного…

Мы с другом Мишкой идём по сентябрьскому лесу, кое-где просвеченному солнцем, пробивающимся между облаками. Друг пригласил меня закрыть лицензию на глухаря, и мы ищем осинники. Мне неприятно это воспоминание, но отбросить его уже не получается - я вижу всё так, будто и в самом деле иду по лесу, а значит, это уже сон. Но сон не абстрактный, а в точности воспроизводящий былое. Сон-воспоминание. Я смиряюсь с этим: что ж, пусть будет сон, может, хоть в нём всё случится не так, как было в реальности – и проваливаюсь…

В осиннике глухарей нет, мы расслабляемся, ставим ружья на предохранители и идём дальше по лесной дороге. И вдруг справа из тёмной кроны ели срывается огромная чёрная птица и летит над дорогой, пересекая наш маршрут. Вот он, мошник! Я вскидываюсь, сдвигаю предохранитель…эх, не успеть, просвет над дорогой узкий, по бокам матёрый лес, для выцеливания нет ни доли секунды.

Верхний ствол выкидывает заряд дроби, и в этот момент глухарь влетает в луч света и от него летят перья. Но в солнечном свете они не чёрные, как должно быть, а рыжие – копалуха! Глухарка бита чисто и камнем падает сквозь ветви по другую сторону дороги, а мы с Мишкой растерянно смотрим друг на друга.

В его взгляде умирает галактика, а в моём, наверное, вселенная. Копалуха! Мы подбегаем к ней. От огорчения у меня дрожат пальцы, когда я вынимаю из патронника гильзу, и дрожит голос, когда говорю то ли себе, то ли Мишке, а скорее всего этому застывшему в испуге лесу: «Всё, этой осенью я отстрелялся!». И когда я просыпаюсь и уже наяву говорю: «Вот ведь, вспомнилось, ети его…» голос у меня хриплый и срывающийся.

Сколько же я спал? Дрова в печке ещё потрескивают – не прогорели, значит, не больше получаса. Натягиваю шапку и куртку, выхожу наружу, захватив в предбаннике лопату. Сашка просил расчистить тропинку к туалету, уважу-ка я его. Снег отваливается плотными не тяжёлыми блоками, я с удовольствием прорываю в нём целую траншею. Со снежным бруствером она мне по пояс. Я так увлекаюсь, что вздрагиваю от Сашкиного баса: «Боря, я сейчас заплачу от умиления! Ты собрался отражать атаку?». Андреич за его спиной усмехается своей тонкой, непередаваемой усмешкой.

Им конечно, очень нравится тарелка с бутербродиками, Сашка сразу подхватывает один из них, но Илюха толкает его под руку: «Куда ты… Не можешь подождать, пока за стол сядем и нальём?» После ужина мы с Алексеевым растягиваемся на раскладушках, а Илья лезет на свой полок и начинает развлекать нас чтением старых газет. Есть такой старый способ повеселиться – читать только заголовки. Я с удовольствием поддерживаю разговор, а разомлевший с устатку и начинающий дремать Алексеев бурчит, заткнёмся ли мы когда-нибудь или нет.

Но я точно знаю, что меньше всего на свете он сейчас хочет, чтобы мы заткнулись. И каждый из нас думает о том, что завтра будет ещё один такой же день с пятнадцатью километрами маршрута ЗМУ и тесным, полутёмным уютом баньки, и радуется этому, и не хочет ничего иного. Странные люди…