Енот как трофей

Получив с почтой очередной номер «РОГ», всегда радуюсь как мальчишка. Сначала прочтешь-проглотишь торопливо, потом уже, как правило, во второй раз, смакуя удачные места, повторяешь, пережевываешь, дивишься-радуешься за автора и как бы вместе с ним.

Разволнуешься, ночь не спишь – ворочаешься, вспоминая свое минувшее, и вдруг начинаешь замечать, что мысли твои приобретают форму строки, а память рождает эпизод за эпизодом. И тут уж вовсе не до сна; встаешь – чайник на плиту, а сам за стол, поскольку картины, возникающие в голове, укрыть одеялом уже не получится.

Охоты. Сколько их было: и по утке самотопом, и на лодке, на утренних и вечерних зорях, с собакой и без, по пушнине и по копытным, в засидках и облавах, в одиночку и компаниями, весной, осенью и зимой. Охота привлекала и затягивала, будоражила и успокаивала, расстраивала и радовала, интриговала и разочаровывала ненадолго, с добычей и без нее; с уходом из дома затемно и возвращением так же затемно, с ночевками и без, порой с легкими скандалами и дома, и на работе (ну сколько можно отпрашиваться и перепрашиваться, умолять-требовать отпуск именно тогда, когда тебе этого хочется).

Однажды за месяц отпуска с 1 декабря, приуроченного к открытию зимнего сезона охоты, я пропустил только три дня, не поехав на охоту. И каждый раз жалел, что остался сегодня дома. Это было невыносимо. Это был период, когда я пристрастился к охоте по пушнине, что было даже выгодно немного, так как приносило кое-какие деньги. Хотя надо признать, что дурили нашего брата-охотника местные заготовители по-страшному, охмуряли, давая, по сути, копейки за пушнину, подменяя сорта и выдавая малый порок за средний, и безбожно сбрасывали цену.

Но все равно – был азарт, был какой-никакой интерес, а главное – была охота, и уже не важно было, на сколько тебя обдурил заготовитель, даже на эти копейки покупались дробь и порох, капсюля и прокладки, а однажды на вырученные деньги мы купили супруге приличные замшевые сапоги.  

У меня тогда был Барклай, крупный кобель, западносибирская лайка, работающий практически по всему, за исключением куницы, оставаясь равнодушным к ее запаху. Его страстью были белки, хорь и норка. Летом и осенью мы с ним охотились на утку, брался он и шел за копытными, но вязкостью особой не отличался.

Так уж случалось, что добыть енота, а иногда и сразу двух, доводилось в основном по чернотропу. Чем теплее и длиннее по срокам осень, тем дольше енот остается на ногах, тем больше вероятность столкнуться с ним, тем удачнее охота. Случалось это и во время затяжных зимних оттепелей, когда еноты выходят из гонов или каких-либо еще укрытий, чаще всего это лисьи брошенные норы или полые стволы поваленных деревьев. Поэтому охота на енота носила скорее попутный, случайный характер.

Разумеется, есть охотники, которые с целью добывания енота используют даже ночное время. Для этого необходимы как минимум хорошая собака, работающая по зверю, хороший – надежный фонарь и прежде всего превосходное знание местности, умение ориентироваться в лесу ночью, хотя собаке, наверное, отводится и роль проводника, и только в расчете на то, что она обнаружит зверя, и заставляет выйти из дома в лес ночью. Ну и, прежде всего, необходимо знать возможные места обитания енота, и тогда пути охотника и зверя обязательно пересекутся.  

Однажды в начале декабря вдвоем с соседом Шуриком и с четырьмя лайками, на мотоциклах с колясками, еще затемно, мы подъезжали к месту, где предполагали поохотиться. Собаки Шурика, отлично работающие по пушнине, и мой Барклай, взятый мной скорее за компанию (ну в самом деле, не оставлять же его дома, отправляясь на охоту), уже нетерпеливо царапали землю лапами, катались по земле, поскуливали, всем своим видом, поведением выражали нетерпение, пока мы собирали ружья и одевали рюкзаки.  

Надо сказать, что мой рюкзак к тому времени представлял собой не только необходимый атрибут. В нем, как правило, лежали складная лопатка, топор, гвозди, пара капканов, небольшой котелок на пару кружек чаю, сварганенный из небольшого ковшика, целлофановый мешок, всякая мелочь, которая может пригодиться в такой охоте, ну и, естественно, кружка с ложкой, сахар, бинт с йодом и что-нибудь перекусить – всего теперь и не упомнишь. Охотились мы тогда в основном по белке, но тут же забывали о ней, если встречались следы куницы. Попутно собаки и мы вместе с ними копали хорей, норку, выгоняя из-под корней деревьев на ручьях. А если повезет – добывали и енотов или лисицу в гонах. Славное было время.  

Уже хорошо рассвело, когда мы вошли в лес, и собаки сновали туда-сюда, принюхиваясь к чему-то, подбегали по очереди и снова исчезали ненадолго. Это были мать и две дочери. Шурик всегда оставлял себе пару щенков от своей суки, особо не заморачиваясь натаской. Примером молодым служила старая уже, седая Пурга. Того щенка, который присматривался к поведению матери, проявляя интерес к охоте, к зверю, и доводили до конца, поэтому особого обучения как такового и не потребовалось.  

Снега, выпавшего немного с вечера, на траве уже не было, температура была плюсовая, в лесу под ногами было не очень шумно, самое то. Пара белок была уже отстреляна и облуплена, тушки скормлены лайкам, и мы не спеша двигались по избранному направлению, когда одна из молодых лаек Шурика сделал набрешку. Сначала раз, другой крутилась она при этом под высокой разлапистой и густой кроной елки. Потом все громче и увереннее, задрав голову вверх.

 Сценарий был один и тот же, правда, в данной ситуации, чтобы стронутый зверек дал себя обнаружить, необходимо было вырубить колот, ведь только его использование могло помочь добыть зверька. Я уже доставал из кармана рюкзака топор, чтобы вырубать колот, подыскивая глазами подходящее для него деревце, когда Шурик удивленно заметил, что нет Пурги. Обычно на лай одной собирались все остальные, а тут этого не произошло. Это обстоятельство заинтриговало и меня, и, почти забыв о молодой, обрехивающей елку, мы стали прислушиваться к лесу.  

И тут неподалеку услышали сначала взвизгивание, а следом и отрывистый лай Пурги. Шурик поспешил на голос собаки, еще ничего не понимая, следом двинулся за ним и я. Пройдя каких-нибудь двадцать-тридцать метров, мы увидели следующую картину. Пурга бегала и лаяла вдоль большого, уже с отгнившими сучками длинного ствола дерева, лежащего на земле, и, становясь то тут, то подальше на него лапами, не переставая уже при виде нас, лаяла, а мой Барклай грыз зубами ствол, царапая его лапами и подкатывая землю под стволом, отбрасывал ее далеко назад.

 Подвалили и остальные две лайки, что тут началось! Старая брешет, стоя передними лапами на стволе, Барклай копает и грызет мягкую полуистлевшую древесину, одновременно одна из молодых пытается догрызть оставшийся сук, вторая мешает или ей, или Барклаю, путаясь у нас под ногами. Образумились, успокоились и, достав лопату, я начал подкапывать под деревом землю; мы почему-то решили тогда, что зверь под стволом дерева. Копая, я, видимо, пробил лопатой древесину, и, ткнув во что-то мягкое, подумал, что дерево было совсем гнилое.

Собаки в этот момент совершенно ошалели, бегая вдоль и по стволу, суетясь и мешая друг другу, и вдруг мы увидели выскочившего из ствола дерева, как потом выяснилось, представлявшего собой ничто иное, как трубу, где он и нашел себе пристанище, енота, который мгновенно был схвачен собаками. Вот так удача!  

Отобрав енота у собак, я засовывал уже его в рюкзак, когда Шурик закричал: «Второй! Смотри, второй!» И точно, второй, вышедший следом енот успел отбежать уже метров на десять и благополучно улепетывал; собаки, сконцентрировавшие свое внимание на первом трофее, поначалу не обращали на крики Шурика никакого внимания, и только тогда, когда Шурик кинулся бежать следом за енотом, крича и размахивая руками (ружья стояли или висели, не помню), только тогда старая Пурга все поняла и, обогнав хозяина, довела приключение до счастливого конца.

 Та, такая теперь далекая, осень принесла нам семь отличных трофеев – семь енотов.