На охоту я всегда «за»! А если зовут поохотиться на кабана, тем более! Поэтому уже в девять вечера я открывал дверь дома охотоведа под дружный лай его западно-сибирских лаек. Крепко обнявшись и поприветствовав друг друга, сели пить чай.

 

 — Припозднился ты, Димон! Но если не устал с дороги, можем прогуляться по полям. Оружие у тебя подходящее, не оплошаешь — думаю, толк будет.

 

В 22:30 мы стояли с подветренной стороны поля и смотрели в бинокли. Поле размером триста на пятьсот метров, засеянное вико-овсяной смесью, уходило от нас в низину и упиралось в лес, откуда и ожидался выход кабанов.

Очень скоро на противоположной стороне, в лесу, послышались треск, визг и через минуту кабаны вышли на поле. В бинокль было видно пять свиней, две из которых были с поросятами. У каждой мамаши было по восемь-десять поросят. Сосчитать их было сложно — они постоянно вертелись возле мамок, то исчезая, то появляясь.

— Это не наши, пусть растут! Наш, видно, на подходе. Будем ждать...

Меж тем кабанья семья постепенно сдвигалась к центру поля, жируя и похрюкивая. Наблюдая за ними, я не сразу заметил, как на краю поля, в низине, появился кабан. Словно из-под земли вырос! Тронув Николаевича за плечо, жестом показываю на зверя. Прильнув к окулярам бинокля, всматриваясь в сумрак, он тихо произнес: «Наш клиент!» Секач долго стоял на одном месте, видимо, прислушивался к передвижениям своих собратьев и, убедившись, что ему ничто не угрожает, принялся стричь овес, не отходя от края поля.

— Ветер хороший! Пойдешь краем поля, там набита колея, тише будет! А я здесь постою. Иди!

До кабана было метров триста. Он спокойно кормился, временами замирая и принюхиваясь, слушая. Когда он снова начал скусывать метелки овса, я тихо начал движение. Но пройдя с десяток шагов, понял, что в сапогах подойти не получится: стручки вики трещали под ними. Сев на землю, снял сапоги и в шерстяных носках попытался сделать несколько шагов.

Получалось хорошо, ступня чувствовала малейшую неровность, и я, как кот, плавно ступая, стал приближаться к кормящемуся зверю. Слышу чавканье — иду, тишина — останавливаюсь и замираю. Поднимаю карабин, смотрю в оптику. Кабан темным пятном выделяется на фоне светлого овса, рыло опущено. Крадусь дальше.

Так постепенно я дошел до угла поля, откуда появился секач, но подойти ближе никак не удается Я к нему, а он краем поля от меня! Срежет овес, пожует и пройдет десяток метров. Задерет рыло вверх, принюхается, постоит, послушает и опять кормится. В первый раз в жизни я испытывал такой азарт, схожий с охотой на глухарином току.

Ближе восьмидесяти метров подойти я не смог. Или я не так тихо двигался, или секач был осторожный, но он перестал жевать и, втягивая воздух, повернулся в мою сторону. Смотря в прицел, я увидел темную голову и растопыренные уши. Кабан нервничал, чуя опасность. Еще секунда, и он мог исчезнуть, в два прыжка добежав до леса! Навожу красную точку перекрестия прицела между ушей, затаив дыхание, плавно жму на спуск.

Вспышка от выстрела ослепляет меня, и я пару секунд не могу прийти в себя. Руки трясутся, тело бьет озноб, зубы выбивают чечетку! Сделав несколько глубоких вдохов, перезарядил карабин и пошел туда, где только что стоял кабан. Он лежал там, где его настигла пуля. Облегченно вздохнув, я сел на добытого зверя и, чувствуя его тепло, гладил щетину и благодарил Бога за удачу.

Моргнув фонарем, подошел Николаевич, положил сапоги.

— Молодец! С полем! Неплохой секачик, килограммов сто двадцать будет, законно! Ну как тебе такая охота?

— Класс! — ответил я, светясь от счастья.

На следующий день мы парились в бане, пили чай на травах под нескончаемые охотничьи истории в кругу таких же страстных охотников, как и я. Время остановилось, и, казалось, счастливей меня нет человека на всем белом свете.

Что еще почитать