Изображение Когда преследуют волки
Изображение Когда преследуют волки

Когда преследуют волки

Лет десять тому назад я служил в Энске помощником лесничего. Для заядлого охотника служба по лесному ведомству имеет много прелестей, в особенности если лесничество богато дачами и изобилует дичью. Есть где отвести душу!

К счастью, под Энском насчитывалось до 30 тысяч казенных дач самого разнообразного характера.

Не говоря уже о пернатой дичи, в них водилось много лосей, гнездовали волки и лисы, держались местами рыси, а зайца-беляка была масса, и охота за ним в зимнюю пору могла доставить громадное удовольствие.

Я был страстным поклонником заячьей охоты и с гончими, и по пороше, держал в то время пару дивных гонцов, которые даже в самую глухую зимнюю пору по глубокому снегу работали без отказа по целым дням, гоняли отлично по лисе, были злобны и нелюдимы и никогда в лесу к чужим собакам не приставали.

Правда, собаки эти стоили мне очень дорого, нескоро привыкли ко мне, но затем освоились, а главное, стоили затраченных денег.

К сожалению, я не мог похвастать избытком свободы: мое непосредственное начальство в лице престарелого лесного ревизора редко посещало казенные дачи, и вся работа по распределению делянок, аренде оброчных статей была возложена на меня.

В силу необходимости приходилось нередко по целым неделям во всякую погоду странствовать из одного конца уезда в другой, ведя кочевой образ жизни.

Охотился я хоть и запоем, но урывками, между делом, когда выпадали свободные от поездок и канцелярской работы деньки, которые, конечно, я всегда проводил в лесу, отдаваясь всей душой любимой страсти, в особенности с гончими.

И правда, дружная работа моих гонцов по белой тропе, в лесной глуши, при сказочной зимней обстановке производила на меня чарующее впечатление; сидя на пне среди лесной дремы, я по целым часам наслаждался своеобразной музыкой, находясь в созерцательном настроении и часто позабывая о ружье.

Компаньонов у меня мало было, и, откровенно говоря, я не особенно сожалел об этом. Среди целого штата объездчиков и лесников было несколько человек дельных охотников, и они, конечно, пользовались моей дружбой, всегда сопровождали меня в охотничьих экскурсиях по уезду и доставляли ценные сведения о токах, тяге, появлениях зверей и пр.

Из лесной стражи наибольшей моей симпатией пользовался лесник Антон Бобылев, страстный охотник и следопыт, проводивший большую часть года в лесу с ружьем и своей кривой лайкой.

Будучи дельным охотником, Антон отлично знал все окрестные леса, много добывал всякой дичи и зверя и жил припеваючи. Антон был женат, но бездетен, имел деньгу и жил в небольшой трехоконной хате деревни Софьино на окраине большой казенной дачи.

Бывая каждую неделю на базаре в городе с дичью или шкурками зверей, Антон всегда заезжал ко мне и усиленно звал на охоту. Я любил бывать у Антона.

Его небольшая, но чистенькая хата с развешенными по стенам пучками различных пахучих трав, лосиными рогами и самодельными чучелами птиц была очень уютна и производила отрадное впечатление. Чем-то патриархальным веяло из каждого уголка ее.

Изображение ИЛЛЮСТРАЦИЯ ИЗ АРХИВА ПАВЛА ГУСЕВА
ИЛЛЮСТРАЦИЯ ИЗ АРХИВА ПАВЛА ГУСЕВА 

Вот с этим-то Антоном у меня однажды и вышел случай, о котором я хочу рассказать.

В описываемый год обстоятельства так неблагоприятно сложились, что с лета и почти до Рождества я был сильно занят и не мог часто охотиться. Осень промелькнула незаметно, наступила зима, и я не успел оглянуться, как подошли двадцатые числа декабря.

Работы мои временно заканчивались, и я мог располагать целой неделей полнейшей свободы.

Предстоящие праздники меня, человека одинокого, не занимали; все помыслы свои я устремил на то, куда бы забраться с своими гонцами отвести душу. А зима в тот год стояла славная, теплая, снегу не очень много было, и ход на лыжах в лесу был легкий.

Антон как бы угадал мои намерения: накануне сочельника, после обеда, по обычаю он завернул ко мне звать на охоту. После первых приветствий я усадил Антона за чай, поставил графинчик с водкой и закуску. Началась задушевная беседа.

— А я ведь за вами, барин, — проговорил Антон, — пора бы к нам завернуть... Зайцев сила по лесу, да и лисичек пара с неделю возле нашей деревни шляется.
— Ну?
— Сам видал. Знатно погоняем! Рысей не видно, а лоси есть — в Горелом болоте стадо держится. Одного бычка Бог привел свалить на Введение...
— Счастливец ты, Антон! И большого?
— Нет, негораздо велик — четырнадцать пудов вывесил. А под Островом волки объявились, целая стая шатается. Собак уж всех переловили, а теперь и ко дворам подбираются. Страсть озорничают! Островский-то Иван три капкана наладил, да что-то ни одного изловить не может. А у нас, слава Богу, тихо, не слыхать.

Сведению о волках я не придал особого значения.

— Так как же, барин? Едем?
— Конечно! — ответил я. — У меня давно все готово. Ты пока закуси, а я живо соберусь.

Через час мы выехали. Уже вечерело. В городе засветили огни. Погода стояла славная: выпавший мягкий снег ровным слоем покрыл все предметы, обещая на утро печатную порошу. Дорогой я выспрашивал Антона о его последних охотах с лайкой.

Лежа на сене рядом с накормленными до отвала Звонилой и Тревожной в поместительных санях Антона и покуривая, я отлично себя чувствовал. Попутчиков не видно было: очевидно, крестьяне уже успели разъехаться из города по своим деревням. До Софьина, резиденции Антона, считалось двадцать верст пути.

Первые пять верст дорога идет полями через поселки, затем непрерывно на восемь верст тянется болотистый ольховый плотняк с покосами, носившими среди крестьян название Пустоплесья и изрезанный мелкими родниковыми ручьями, которые чуть не через каждые полверсты пересекали дорогу.

На этих местах были перекинуты жалкие мостики, которые находились всегда в убийственном состоянии. Проехав деревни, мы втянулись в мрачное Пустоплесье. Зимняк шел зигзагами, ломаясь то вправо, то влево. То и дело попадались горбатые мостики, обозначенные столбиками.

Постоянно, когда мне приходилось проезжать это унылое Пустоплесье, меня охватывало какое-то тоскливое, гнетущее чувство. И на этот раз я не мог избавиться от него. В эту минуту я совершенно случайно вспомнил рассказ Антона о волках. В голове зародились разные мысли.

Изображение ИЛЛЮСТРАЦИЯ SHUTTERSTOCK
ИЛЛЮСТРАЦИЯ SHUTTERSTOCK 

— Антон, вот ты о волках давеча говорил. Не слопали бы они завтра на гону наших собак. Бывали такие случаи?
— Где там! — возразил он. — Я уж вам докладывал, что у нас не слышно их. Вот здесь, под Островом, шибко балуют, окаянные.
— Ну а по дорогам не нападают?
— Храни Бог! — уже не столь уверенно ответил Антон. — Вы бы, барин, на случай ружье-то поближе держали. Не ровен час...
— Чего же ты заикаешься? Разве нынче и на этой дороге нападали? Эх, напрасно мы к ночи поехали! И, как на грех, темно...
— Правда, двух собак нынче отняли у мужиков. Одну-то так под носом из дровней выхватили.

У поленовских. Оно бы, правда, днем куда спокойнее доехали...

Слова Антона, произнесенные необычно равнодушно, произвели на меня невеселое впечатление. Тревога невольно закрадывалась в душу отчасти лично за себя, но боле за своих собак. Тут я припомнил о различных проделках волков за прежние годы.

Воображение стало рисовать одну картину за другой борьбы с серыми разбойниками. На всякий случай я достал из футляра ружье, заложил единственную пару патронов с мелкой картечью, а патронташ положил под руку. Попробовал прикинуть ружьем вправо и влево — стволов не видно было, стрелять можно было наугад.

— Антон, гони вовсю! Надо бы поскорее проехать это проклятое Пустоплесье.

Антон заработал кнутом, подбодряя лошаденку, которая шустро бежала, но мне казалось, что мы едва двигались.

Не проехали мы Пустоплесьем и двух верст, как лошадь стала проявлять признаки сильного беспокойства: зафыркала, замотала головой и сбавила шаг. Я стал зорко поглядывать по сторонам, но ничего подозрительного не было видно.

— Ну! Ну! Чего дикуешься? — покрикивал Антон. — Барин, сзади, сзади гляди! Вон их сколько! Стреляйте! Ишь, проклятые — учуяли собак!

Я быстро повернулся к задку саней. Шагах в двадцати за нами, на дороге, виднелись три волчьих силуэта. За ними заметно было еще что-то темное.

— Поезжай потише, — скомандовал я не своим голосом Антону, и когда сани приостановились, я раз за разом выстрелил.

Волки были близко. За дымом нельзя было судить о результатах выстрелов, да и лошадь напугалась, рванула и понесла вскачь. Я упал в сани и придерживал одной рукой ружье, другой собак.

— Антон, сдерживай, а то вывалимся!

Изображение ФОТО ALFRED WIERUSZ KOWALSKI
ФОТО ALFRED WIERUSZ KOWALSKI 

Но ошалевшая лошаденка неслась во весь мах, как ни натягивал Антон вожжи. Так промчались мы шагов пятьсот. У одного из горбатых мостиков сани раскатились, ударились с размаху о тумбу, соскочили с косогора, опрокинулись на бок, и мы, как горох, посыпались в снег. Лошадь встала.

На секунду мы не могли прийти в себя, барахтаясь в снегу. Я упал на собак, которые отчаянно завыли. По счастью, ружье оказалось цело.

— Антон! Подбирай скорее все! Надо удирать!..
— Ах ты! Беда какая случилась! — причитывал Антон, подымаясь на ноги.

Энергично работая, мы подняли сани, наскоро поклали свои пожитки и собак, помогли лошади выбраться на дорогу, сели и поехали. Антон во всю глотку заухал, стараясь голосом отогнать волков. Я оглянулся: волки виднелись близехонько сзади...

— Ну-ка, держи крепче вожжи! Я их опять угощу.
— Стреляйте, стреляйте! — советовал Антон. — Они выстрелов боятся. Ишь, проклятые, как глазищами светят.

Отерши кое-как полой шубы вываленное в снегу ружье, я схватился заряжать, но патронташа не оказывалось. Лихорадочными руками я обшарил все сани, перебрал сено, но патронташ как в воду канул.

Скандаль! У меня мороз по коже пошел. При той обстановке, в какой мы очутились, остаться без патронов было ужасно: как я пожалел тут, что не надел на себя патронташа!

— Антон! Мы патронташ потеряли у этого проклятого мостика. Должно быть, в снег затоптали. Что делать? Далеко ли нам до Поленова-то?
— Версты четыре осталось. Ну, барин, держитесь, надо удирать от этих дьяволов.

Кнут опять заработал вовсю, и мы понеслись. Антон орал, как говорится, благим матом. Собаки, прижавшись ко мне, дрожали. Я решил во что бы то ни стало отстоять своих любимцев. Ружье пришлось засунуть в футляр как бесполезную вещь.

На всякий случай я вооружился лыжиной: ничего подходящего под рукой боле не было. Волки кучей бежали шагах в тридцати сзади саней, а один бочил справа от нас целиною. Чтобы попугать их, я пережег целый коробок спичек, пробовал жечь пучки сена, но оно, отволгнув на воздухе, не горело.

Постукивая лыжиной по задку саней, я последовал примеру Антона и начал что было голосу кричать. Волки то отставали и терялись в ночной темноте, то опять догоняли нас, но в открытую атаку не решались броситься. Признаюсь, были минуты, когда у меня шевелились волосы на голове.

Так, не жалея голоса, мы домчались до самого Поленова. Наконец Пустоплесье кончилось, мы пересекли небольшое польце и с нескрываемой радостью увидали спасительные огоньки в избах.

На поле волков уже не видно стало: они бросили нас преследовать. Мы с Антоном вздохнули полной грудью, сняли шапки, истово перекрестились и так оживленно заговорили, как будто не видались много лет.

Конечно, мы заночевали в Поленове у знакомого мужичка. На утро чуть свет Антон съездил домой за своим ружьем и лайкой, а когда ободневало, мы отправились на лошади в Пустоплесье, разыскали место нашей ночной катастрофы, нашли в снегу мой патронташ, а затем, пользуясь порошей, в полуверсте от злополучного мостика и шагах в ста от дороги, идя следами сильно раненного волка, нашли его уже мертвого: пущенная мною наудачу картечь сделала свое дело.

Трофей был особенно для меня дорог, и шкура его цела до сих пор. Вернувшись с такой редкой добычей в Поленово, мы захватили собак и лишь в сумерки добрались до Софьина. Я пробыл у Антона три дня и, кажется, никогда в жизни так дивно не чувствовал себя.

Что еще почитать