Тракторист, шахтер и трубочист

Вынесенные в заголовок очерка слова на первый взгляд могут показаться скучным перечнем рабочих профессий. Не торопитесь с оценками, друзья мои, за этой рутиной скрыты полные драматизма, всплесков эмоций и захватывающих приключений события. Спешу успокоить впечатлительных читателей – закончилось все хорошо, умерли все, но сколько переживаний.

Были все трое зайцами – очаровательными, предприимчивыми и изобретательными.

Судьбе было угодно столкнуть на одной географической широте нашу охотничью компанию и этих бедолаг.

Охотились мы в этих местах давно, весело, творчески и результативно.

Селекцию среди лесного косоглазого населения провели основательную, изъяв из популяции всех простофиль, недотеп и растетех. Их просто съели.

Так что отбор в этих местах шел исключительно по интеллектуальному признаку, в чем мы немало преуспели. Места эти мы знали хорошо, были у нас классные собаки, действовали мы дружно и слаженно.

Хорошо, что зайцы плодились быстро, прочно усваивая накопленный предыдущими поколениями жизненный опыт.

В качестве лирического отступления скажу, что наш фольклор совершенно безосновательно пальму интеллектуального первенства отдает лисе. Она, якобы, умна, хитра и плутовата. И это в сравнении с дуралеем волком и мягким, пушистым, пугливым, глупеньким комочком – зайчиком.

Любой наблюдательный охотник уверенно подтвердит – лиса глупа, прямолинейна, нерасторопна, совсем не изобретательна и чаще других охотничьих животных попадает под выстрел на коллективных охотах. Но вернемся к нашим героям.

Была пороша. Снега лежали глубокие. Свеженький снежок выпал небольшой, закончился глубоко за полночь и заяц, если и успел наследить, то и залечь должен был недалеко.

Утром наш предводитель, которого мы, обыгрывая киплинговские мотивы, величаем Шерханом, напутствовал нас перед охотой:

– Заяц не будь дурак, далеко шляться по таким снегам не будет. Найдете натоптанный «дворик» – будьте наготове, косой где-то рядом.

Исходили мы в тот день немало, ноги намяли до ломоты – тяжела верста заснеженная. И на исходе дня, двигаясь широкой цепью, захватывая русло и берега небольшой речушки, поросшей по пойме лозовником и камышом, а по бровкам молодым сосенником, вышли уже на окраину старинного белорусского местечка.

Один из наших товарищей, охотник дельный, знающий и страстный, но склонный к меланхолической задумчивости, прозванный за педантичную скрупулезность при съемке шкурок Хирургом, бредет в свои мысли погруженный крайним слева.

И пронзает его вдруг озарение: «Ё-моё» (он выразился сильнее) – топчется он на свежих заячьих следах, на небольшом пятачке, посреди старого колхозного мехдвора, уже частично отвоеванного назад природой.

Двор не очень обширный, завален остатками когда-то передовой советской сельско-хозяйственной техникой, с покосившимися воротами и прохудившейся оградой, еще живой и действующий, но в этот час, тихий и пустынный, казалось, не оставлял места для заячьего убежища.

Неожиданно валяющаяся рядом старая тракторная кабина со срезанной для какой-то надобности крышей взрывается снежным фонтаном от выскочившего русака.

Те, кто пробовал потом этого зайца, не нашли в нем какого-либо машинного привкуса, что не помешало нам изголяться над трагичной судьбой этого «тракториста», уже после заката колхозной эры до последней минуты не покидавшего своего стального товарища.

Метрах в пятистах от описанной выше околицы находится небольшой лесок, в былые времена славный своим звериным изобилием, но в последние годы ставшем пустым и скудным до удивления. Отличался этот лесок одной особенностью. Очень часто лесные жители, пропуская мимо себя загонщиков, уходили «в пяту», в сторону дороги, от которой мы начинали загон.

В чем-то повторяясь, замечу, что так поступали только кабан, косуля и заяц, лисы же перли дуром прямо на номера.

Памятуя об этом, в тех случаях, когда охотников собиралось достаточно, мы оставляли одного-двух стрелков на вероятных путях отхода.

Дорога – это старый грейдер, еще в ранние послевоенные годы была для целей снегозащиты по кюветам обсажена узкими полосками густого ельника. От времени в этих живых изгородях появились проплешины, через которые и норовили уйти длинноухие – они же быстроногие и сообразительные. Там и поджидали оставленные в засаде охотники.

Место подхода к дороге было открытым, что в случае появления зверька давало возможность охотнику своевременно изготовиться и стрелять удобно и спокойно, как в тире.

Александр Казимирович, оставленный в тот день охранять дорогу, пожилой, бывалый охотник, отличающийся не по возрасту импульсивным характером, заметил набегающего зайца своевременно, вскинул ружье и, как линкор орудиями главного калибра, сопровождал стволами зверька, определив для себя стрелять, когда тот покатится через дорогу.

Мысленно повторяя уже обратный отсчет: 5, 4, 3, 2 секунды. Виснет неожиданная пауза: заяц, подбежавший к обочине, на дорогу не пошел. Нет его ни слева, ни справа. И ни шороха, ни звука.

Вид немолодого человека, давно уже папы и дедушки, в эту минуту напоминавшего ребенка, в недоуменной растерянности наблюдавшего лопнувший воздушный шарик, от которого в руках осталась только ниточка, мог растрогать самое черствое сердце. Потерянно обернувшись, он увидел зайца, улепетывающего уже на почтительном расстоянии от дороги.

Как оказалось, под дорогой была проложена дренажная труба, сильно заиленная и поросшая бурьяном на входе и выходе, ставшая таким образом незамеченной и неизвестной охотникам, но очень удобной для предприимчивого зайца.

И закончилось бы для серенького все хорошо, выслушал бы он только сложную тираду восклицаний и пожеланий от давно обрусевшего старого поляка, сохранившего буйный темперамент и острый язык своих шлехтецких предков, не окажись на тех же сотках Николаша, личность еще более колоритная и куда как более заметная в наших кругах.

Впитав любовь к охоте с молоком матери, обладая одновременно мудростью змея- искусителя, добротой старого волшебника и невозмутимым спокойствием удава, Николаша умеет переплавить эти качества в удивляющее непосвященных чутье охотника на место появление зверя и пути его движения, поразительную меткость в стрельбе и личный охотничий фарт.

И если закрыть глаза на обуревавшую его в прошлые годы, доходившую до неприличия жадность на добычу, слывет он среди нас отличным товарищем, охотником умным, опытным и эффективным. Это не мешает ему оставаться извечной жертвой наших розыгрышей, подначек и веселых проделок.

Николаша сумел вовремя переместиться в нужную точку и уже на предельной дистанции кувыркнул зайца вторым выстрелом, обессмертив его под прозвищем «Трубочист».

Хорошо освоившись в этих местах, не могли мы не выработать своей топонимики отдельных угодий разнообразя названия в меру вкуса и эрудиции. Есть у нас «Клондайк», «Рог изобилия», «Блудный лес», связанные с веселыми происшествиями, «Ленин нос» и «Ушки» и совсем уже прозаические «Камень», «Костел», «Яблоня», «Малинник», «Жерди» и тому подобное.

Лесок, в котором прошел последний акт этой трилогии, невзыскательно именуется у нас «Осинник».
Увертюрой развертывающимся событиям послужили чарующие звуки ярого гона по- зрячему. Работал Гром, русско-пегий выжлец, даже не знаю, за какие такие заслуги ниспосланный нам свыше, но убежден твердо: такие собаки случаются только раз в охотничьей жизни.

Работал он азартно, вязко, скалывался редко, грешил лишь иногда тем, что мог слопать не в меру нерасторопного или подраненного зайца.

Веселым дискантом дополнял музыку гона ягдтерьер Чарлик, когда умудрялся подстроиться на своих коротких лапах под быстро перемещающихся зайца и Громыча.

Звуки гона метались на сравнительно небольшом пространстве зрелого ельника с густым подлеском и сопровождались интенсивной ружейной канонадой. Со стороны можно было подумать о боях местного значения. Позднее было подсчитано, что по несчастному зайцу стреляли 12 раз.

Но вот гон, не умолкая, застопорился и замер на одном месте. Первым там оказался, конечно, Николаша и позднее свидетельствовал: «Стоит Гром на чистой полянке и лает перед собой на пустое место. Лает спокойно, размеренно и убежденно».

Пока Коля топчется в недоумении, подлетает Чарлик, ныряет с лаем под ноги гончаку в оказавшуюся там лисью нору и поднимает внутри отчаянный визг и возню. На звуки этой суеты собираются другие охотники, бурно обсуждая создавшуюся коллизию и подавая советы Николаше, который лежит на животе и, запустив в нору руку на всю длину, держит яга за задние лапы.

Летучий консилиум – тянуть или не тянуть– разрешается однозначным вердиктом: тащи! На свет последовательно извлекаются измаранные песком и глиной Николашина рука, Чарлик и измученный, израненный и уже доходящий заяц.

Не было торжественности и радостного оживления в ватаге охотников, волокущих несчастного зайца к оставленным на лесной дорожке машинам. И недоумевали собаки: отчего невеселы люди, трофей взят, мы сработали четко, слаженно и хорошо, какого же им рожна надо?!

А надо нам того, что отличает охотника от убивца. Слаб человек и страсти его необоримы. Но говорим мы, что зверь добыт или взят, а не убит, затравлен или замучен. Называем охоту прогулкой по лесу в интеллегентной компании и не очень сильно огорчаемся, если обходится без кровопролития. Такие дела.