Большинство непроточных водоемов до сих пор стояли подо льдом, реки не напитались талой водой и не вышли из берегов.
В лесу снегу было по колено, и как бы ни хотелось, взяв с собой ружье и корзинку с пернатыми помощницами, вырваться на природу, разум останавливал: еще не время.
Успокаивало то, что по новым правилам с подсадной уткой можно охотиться до 10 мая, так что времени на охоту у нас еще будет предостаточно.
А пока, набравшись терпения, мы ежедневно выезжали в угодья для мониторинга и вызаривания подсадных уток.
С каждым днем снегу на полях становилось все меньше. Вода в реке Нерской прибывала на глазах.
Разливаясь, она постепенно затапливала прибрежный кустарник, растущий в пойменной низине, и через несколько дней из скромной речушки Нерская превратилась в серьезную реку с сильным течением шириной до полукилометра…
Выезжаем на разведку, чтобы осмотреться и найти подходящие сухие места для постройки шалашей, а заодно оценить количество утиной братии.
Надуваем одноместные лодки, специально приобретенные для этой цели.
В нашем арсенале, конечно, есть лодки бóльшего размера, но весной гораздо удобнее именно такие, потому что помимо лодки приходится тянуть на себе много других вещей, без которых не обойтись на охоте с подсадными утками, и порой на приличное расстояние, так что в данном случае размер и вес имеют значение.
Красота и ширь затопленной поймы впечатляют. С нынешними зимами такие разливы случаются редко. Последний раз река так разливалась восемь лет назад.
Спускаем лодки на воду и, преодолев русло с быстрым течением, уходим в сторону леса, находящегося на противоположном берегу, в четырех сотнях метров от нас. Лавируя в затопленном кустарнике, мы то и дело поднимаем на крыло потревоженных уток.
Пары, тройки и стаи до десяти крякв с недовольным кряканьем взлетают в нескольких метрах от лодки.
Вокруг множество камышовых куртин, травяных бугров с затишками, откуда взлетают утки, но, подплыв ближе, мы понимаем, что шалаш в этом месте не установить: слишком влажно, и, похоже, завтра этот островок будет под водой.
Но тут наше внимание привлекает нагромождение сосен, которые оторваны от основного леса на полсотни метров. Направляемся к ним, подозревая, что это небольшой островок.
И действительно, протиснувшись через плотные ряды затопленного кустарника, мы, к своей радости, видим песчаный остров шириной пять и длиной двадцать метров. Он идеально подходит для постройки шалаша. В левом углу — четыре большие сосны, ровно посередине — с десяток сосенок в человеческий рост.
На противоположном конце острова кусты ивняка, так что проблем со строительным материалом нет. Шалаш располагаем в левом, более открытом углу острова, рядом с одной из сосен, чтобы обзор и угол обстрела были в три стороны. Уток решаем высаживать с противоположных берегов, чтобы они не видели друг друга и постоянно перекликались.
Монотонное серое небо, сыпавшее с утра мелкую водяную пыль, вдруг меняет цвет, приобретая гуталиновый оттенок, что не предвещает, конечно, ничего хорошего. Мгновенно усилившийся ветер разрывает пунцовые тучи, из которых, словно из рваной подушки, белыми хлопьями валит снег.
С каждой минутой ветер набирает скорость, но мы не обращаем на него внимания, занимаясь каждый своим делом. Через сорок минут шалаш готов. Наше просторное укрытие идеально сливается с окружающим ландшафтом.
Грузимся в лодки и плывем дальше, подыскивая место для очередного шалаша, который должен быть не ближе трехсот метров от первого, чтобы мы не мешали друг ругу охотиться. Маленькими веселками грести против ветра, да еще и против течения — занятие малоприятное, но делать нечего: охота пуще неволи.
Почти два часа мы боремся с силами стихии, но, к сожалению, подходящего для второго шалаша места найти не можем: всё в воде.
Руки в мокрых перчатках замерзли так, что пальцы не держат весел. Плыть дальше нет смысла, кругом лишь затопленные лес да кусты.
Тут я вспоминаю, что, когда мы отошли от острова метров на триста – четыреста, я между кустов увидел кусок чистого берега с небольшим обзором, который можно использовать для постройки шалаша. Но тогда я надеялся, что найдется место получше, а теперь, похоже, альтернативы нет, и мы плывем назад.
Наконец наступает миг, когда мы нетвердой походкой выходим на твердую землю. Спину ломит от усталости; ноги в резиновых сапогах как чужие; обледенелые перчатки на руках приняли форму рукоятки весла. А место на первый взгляд выглядит привлекательно. Слева и справа, между затопленными кустами, два чистых плеса с небольшим течением, здесь можно высадить наших уток.
Решаем поставить шалаш у двойной березы, стоящей в двух метрах от воды. Чтобы разогнать застывшую кровь, сразу приступаем к постройке укрытия.
Окружаем березу десятком ольховых кольев, втыкая их так, чтобы оставался узкий проход со стороны леса, затем маскируем остов шалаша сосновым лапником и прошлогодней травой, обматываем все суровыми нитками, чтобы сильный ветер не раскидал маскировку, — и все, укрытие готово.
Садимся в лодки и возвращаемся к машине. По пути я делаю несколько заломов на кустах, чтобы в темноте, в гуще затопленного кустарника без проблем найти засидку. Собрав силы в кулак, мы делаем последний рывок и доплываем до противоположного берега.
Сдуваем лодки, грузим в кузов и с чувством удовлетворения едем домой, где нас ждет жаркая баня и вкусный обед…
Предрассветная мгла встречает нас ясным, полным звезд небом. Воздух морозен и свеж. Под ногами хрустит ледяная корка. Быстро погрузив все необходимое, выезжаем к реке. Утки сидят в корзинках, но, почувствовав воду, подают голос.
Не суетясь, накачиваем лодки, грузим подсадных, прочий скарб, закидываем чехлы с ружьями за плечи и, оттолкнувшись от берега, растворяемся в темноте. Через полминуты глаза привыкают к мраку, и мы с Алексеем плывем к шалашам, стараясь как можно тише грести веслами.
То тут то там с тревожным кряканьем поднимаются застигнутые врасплох утки. Вскоре на фоне темнеющего леса появляется отколовшийся остров. Алексей остается на нем, а я огибаю его и плыву дальше. С напарником мы договорились, что он высадит своих подсадных, когда я доберусь до шалаша.
Гребу против течения, огибая кусты. Вода шелестит о борт лодки и приносит с холодными быстрыми потоками еле уловимый запах рыбы. На глазах темнота отступает и взору открывается красота весеннего разлива.
По оставленным на кустах ориентирам я легко нахожу свой шалаш. Вот моя лодка упирается в берег, я выгружаю корзинку с утками и прячу свое плавсредство за упавшим деревом недалеко от скрадка. Включаю рацию, говорю Алексею, что на месте. Еще рано, поэтому высаживать уток на воду не тороплюсь.
Спокойно достаю из чехла свою любимую одностволку, собираю ее и, зарядив самокрутом, ставлю в шалаш. Раскладываю стульчик, примеряюсь внутри засидки, чтобы ничего не мешало, расширяю амбразуры, вскидываюсь…
Порядок! Теперь пора. Высаживаю своих красавиц на заводи и исчезаю внутри шалаша. Утки сразу подают голос. Та, что справа, работает азартнее и осадки отдает намного чаще. Эхом несется по воде гулкий выстрел со стороны напарника.
— Готов! — слышу по рации довольный Лешкин голос.
— С полем, друг! — отвечаю ему, радуясь его успеху.
Жвяканье селезня и осадка заставляют собраться. Сквозь амбразуру замечаю низко летящего кавалера, который идет на посадку к правой утице.
Но, как ни странно, не плюхается прямо перед ней, а пролетает мимо и шумно приводняется в соседней прибрежной заводи. Изгиб береговой линии мешает его видеть, но я все равно взвожу курок и жду, уверенный, что он обязательно появится.
И верно: селезень неторопливо выходит из леса, смешно переваливаясь с боку на бок. Я беру его на мушку и спускаю курок. Дробь, выбив пух из ухажера, кладет его на месте. Ну вот, я тоже открылся. Переломив ствол, достаю стреляную картонную гильзу и с наслаждением вдыхаю кисловатый запах сгоревшего пороха. Вставляю новый патрон.
— Ну что, можно поздравить? — слышу Лешкин голос.
— Поздравляй!
— С полем!
— Спасибо!
Между тем серые предрассветные полутона меркнут с каждой минутой. Воздух становится прозрачным, холодным и звонким, разнося призывные голоса крякух далеко по разливу реки. Апрельский утренник леденит открытые пальцы и щеки.
Хорошо, что, высадив уток, я сменил резиновые болотники на полиуретановые сапоги и мои ноги не мерзнут. За спиной краем леса, хоркая, пролетает длинноносый лесной отшельник. Проснувшись, щебечут лесные пичуги, на разные лады восхваляя пришедшую весну. Где-то в стороне гомонят гуси, но я, как ни стараюсь, не могу разглядеть в небе их высоко летящую стаю.
Так что вновь сажусь на стул и с упоением слушаю концерт, который выдают мои пестрые напарницы. Мягкий свист утиных крыльев трудно с чем-либо спутать, а долгожданное жвяканье селезня я различаю из тысячи голосов.
В этот раз зеленоголовый не торопится к зовущей его утке, а осторожно приглашает ее к себе, прячась в кустах за пределами выстрела. Утки, заслышав кавалера, засыпают его чередой осадок, стараясь привлечь на свою заводь, но он, несмотря на их старания, лишь обозначает себя голосом. Ну что ж, так даже интереснее. Посмотрим, чем все закончится.
Сосредоточив все свое внимание на правой амбразуре, я устремляю взор вглубь затопленных кустов, где жвякает хитрый селезень в надежде, что тот не выдержит и приплывет осмотреться. Так все и происходит.
Сначала я вижу легкое волнение воды, затем саму птицу, плывущую с частыми остановками. Может, селезень уже встречался с нашим братом и поэтому очень осторожен? Я с интересом наблюдаю за действиями утиного профессора, не прикасаясь к оружию.
Наконец-то он видит утку, однако, оставаясь на недосягаемом расстоянии, под прикрытием кустов, продолжает настойчиво звать ее к себе, даже не думая приближаться. Заметив ухажера, Дашка, выдает осадку за осадкой, вставляя одну-две квачки между очередями.
Левая Машка не видит селезня за густыми кустами, но прекрасно его слышит, поэтому не уступает сестре и голосит во всю Ивановскую. Но низкий, бархатный, томный голос правой Дашки привлекательнее высокого и дребезжащего Машкиного, поэтому через пять минут уставший от прелюдий зеленоголовый франт тянет поперек течения к зовущей его утке.
Надо сказать, эта игра порядком поднимает адреналин в моей крови и, увидев приближающегося селезня, я дрожащей рукой, тянусь к ружью. Плавными движениями просовываю ствол в амбразуру шалаша, тихо взвожу курок и беру на мушку выплывшего из кустов селезня.
Как только он, миновав участок реки с сильным течением, приближается к подсадной утке на пару метров, я стреляю.
Вода вокруг селезня вмиг «вскипает», свинец выбивает пух и перья из птицы. Битый селезень роняет синевато-зеленую голову в воду и кружит вокруг своей оси, постепенно смещаясь на струю. Я выбегаю из шалаша, хватаю лодку и мчусь вдогонку за стремительно уплывающей добычей.
Через сто метров нагоняю битого селезня и спешу в свое укрытие. Если бы я промедлил чуть дольше, трофей, скорее всего, был бы для меня потерян. По пути забираю второго селезня, прячу лодку и замираю внутри шалаша, поглаживая свою добычу и любуясь ею.
Между тем утки берут небольшую паузу и занимаются утренним туалетом. На востоке загорается алая заря, покрывая бегущие воды реки оранжево-розовым перламутром. Птичья мелочь, усилив звук, радостно щебечет, встречая показавшееся солнце.
Прослезившись, подрезанные ветки старой березы роняют сладковатые капли сока на мою куртку. Наступает временное затишье. Мои пернатые «сирены», получив кровавую дань, успокаиваются и с чувством выполненного долга отдыхают.
Временами они чистятся, смазывая перо жиром с копчиковой железы, или, выбравшись на прогретую мель, шумно цедят оттаявшую ряску. Над разливом с треском и свистом проносятся стайки чирков; детской свистулькой отзываются свиязи; где-то за спиной гогочет очередная стая белолобых гусей.
Природа живет своей размеренной, привычной жизнью, пробуждая в душе щемящее, позабытое чувство детского наивного счастья. Я закрываю глаза и наслаждаюсь наполняющими пространство звуками и тончайшими весенними ароматами…
И вдруг по поведению подсадных уток я понимаю, что за стенками шалаша что-то происходит. Прилипаю к амбразуре и вижу… кабанью голову. Вернее, так мне кажется — настолько голова огромна.
Однако через секунду я понимаю, что это больших размеров бобр. Он пристально осматривает невесть откуда взявшийся шалаш, возможно, отдаленно напоминавший бобровую хату. Через мгновение он приближается к шалашу на пару метров, осмысленным взором осматривает мое сооружение, уток, выскочивших при его появлении на берег.
Возможно, он меня учуял, так как спокойно поплыл дальше вдоль берега, где в сорока метрах правее лежала в воде сваленная им огромная осина. Пользуясь, случаем, я вылезаю из укрытия, чтобы размять ноги и распутать запутавшихся в траве уток.
Сухую Дашку оставляю на воде, где она давно приглядела себе мелководный бугорок, на котором можно стоять, замочив только лапки, при этом она хорошо была видна со всех сторон, словно модель на подиуме.
Намокшую Машку переношу на песчаный обогреваемый солнцем берег, за шалаш, чтобы утки не видели одна другую. Моя рокировка срабатывает, и молчавшие уже минут двадцать утки снова работают.
Неожиданно с Лешкиного острова раздается выстрел. Жму на гашетку рации, поздравляю друга с полем. Слышу в ответ довольное спасибо. На часах восемь утра. Сладкая зевота разрывает рот, а ухо улавливает знакомый звук «шаркающего» селезня, и тягучую дремотную усталость сдувает, словно туман набежавшим порывом ветра.
Крякаш, заложив вираж, пролетает над утками, которые, увидев кавалера, на разрыв пытаются переманить его к себе. Но, похоже, это тертый калач. Сделав над шалашом несколько кругов, селезень приводняется на открытую заводь в восьмидесяти метрах и зовет уток к себе. Этот полный любви и страсти концерт можно слушать бесконечно.
Длившаяся минут пятнадцать утиная перекличка привлекает более решительного кавалера, который, не мешкая, приближается к вошедшим в азарт уткам. Плотная стена затопленных кустов слева пока надежно скрывает селезня от моих глаз, но близкое жвяканье подсказывает, что он вот-вот появится в поле зрения.
И правда, вскоре меж веток мелькает светло-серый утиный силуэт. Селезень застывает у края плеса и осматривается, водя из стороны в сторону зеленой головой. Затаив дыхание, я слегка надавливаю на спусковой крючок, плавно, без щелчка взвожу шершавый курок одностволки.
Крыжень двигается вдоль заводи, прикрываясь кустами. Осторожный, он не выплывает на открытый плес у шалаша, а решает обойти меня с левого фланга, но…
Там чистая полоса воды, отделяющая кусты от берега, шириной не более сорока сантиметров. Здесь я и жду селезня. Как только он показывается на чистине, сноп дроби простегивает его поперек, вспенив вокруг воду. «Отлично!» — хвалю сам себя.
А секундой позже это делает и Алексей. Мы с ним договорились, что посидим до десяти утра.
Достав третьего битого селезня, я вытаскиваю стул наружу и, пригревшись на весеннем солнышке, продолжаю наслаждаться первым прекрасным охотничьим утром.
Комментарии (0)