КАК НА СТАРОМ ПРУДУ…

Быль-легенда

Праздник в деревне — Большой день! За деревенскими трудовыми тяготами и не заметишь, как подкрадется красный день к крестьянскому двору, и наступит трудовая тишина. Хоть и любит Бог труд, а только старается мужик в такой день руки к делу не прикладывать. Помолится в избе на красный угол, отобедает «по-праздному», поднимет за здоровье и за помин родных душ чарку-другую и айда на деревенский большак посмотреть что по чем, как народ Большой день справляет. Так и пройдет в праздном покое красный день календаря.
Есть праздники обычные, как говорят у нас в деревне, «властью навязанные», а есть и такие, что отмени власть красную календарную дату, а народ все одно не послушается — гулять будет. Ему тут хоть кол на голове теши, все равно отметит-отпразднует. А уж престольным праздникам на русской землице почет особый. В такие деньки каждый деревенский дом — да что там дом! — каждый жердяк в покосившейся изгороди молодится. С рассвета тишина в избах — бабы на утренней в церкви. А вот с обеда деревня оживает. Слышишь: где-нибудь за дальним околотком гармошка меха растягивает, к себе подзывает. Хоть и редкостное по нашей сегодняшней жизни это явление, а бывает, что и случается — просит деревенская душа праздника. А то кто-нибудь под гармошку и песнь «поднимет», и полетит распев по округе, врываясь в дома живым голосом.
Престольный праздник всегда был особым днем для деревенского жителя. У какой деревни престольным был Никола, а у какой — Спас. А вот у нас испокон века престольной была Троица Великая. Травное лето в самом разгаре, коса по лугу ходит, крестьяне в летних жарких заботах, а тут — вот тебе и на! — праздник. Да еще какой! Любо-дорого посмотреть на дома в Троицу! С самого утра от изб березовым духом потягивает: за оконными рамами, в дверных косяках, в ращепах ворот — всюду свежие березовые веточки прилажены, и так издавна повелось.
Мы, мальчишки, ох как и любили Троицу за вседозволенность, а самое главное, за доступность к воде. Облиться на Троицу было делом обязательным. Только вот не пускали нас на святой праздник — Троицыну неделю до Святого Духова дня — на дальний болотистый пруд, что был в двух верстах от деревни с края поля. Пруд был старый, осокой да рогозом поросший, но с чистой ключевой водой, и водились там жирные караси. В любой другой день пропадали мы на пруду с утра до ночи, а вот на Троицыну неделю не смей, Боже упаси улизнуть на Старый пруд — словно вожжами, держали нас, ребятню.
Не единожды слышал, как бабка говорила, что в неделю после Троицы до Духова дня выходят в мир людской русалки в поисках «женихов суженых». Принимают они человеческое обличье молодых девок — ни за что не догадаешься — и ходят по округе. Бывает, что и в деревни на вечерки заглядывают. А еще могут принимать они животный образ, например, птицы-подранка. Погонится за такой горе-птицей молодец, и заведет она его на прудец или болото, а уж там…
Я тогда ничего не понимал и спрашивал:
— А зачем они суженых ищут?
— А затем, чтобы погубить — забрать с собой в водные глубины.
— А кто такие русалки, откуда они берутся? — не унимался я.
— Русалки-то? О, сынок, это девки-утопленницы, что пострадали от безответной любви. И живут они на старых лесных прудах да лесных болотах. Потому и не ходим мы на Старый пруд, что были там девичьи трагедии, — бабка замолкала и посматривала на меня исподлобья, оценивая, как ее сказ на мою юною душу пришелся.
Одним словом, рыбалка на Троицыну неделю нам была на Старом пруду «заказана». Отходила Троицына неделя, и забывали мы про ужасы Старого пруда до следующего престольного праздника.
А на Старый пруд я любил хаживать. Придешь, устроишься где-нибудь в самой низминке — вокруг тебя камыши в рост человеческий. Шелестит ветерок рогозником, а ты сидишь невидимый, и все внимание твое на поплавок устремлено. Ничего замечать не хочешь, только бы карась «долбанул».
И вот однажды я все-таки ослушался и отправился на Троицыну неделю на Старый пруд ранним утром. Сказал еще с вечера, что на ближнем деревенском пруду буду, а сам ранехонько схватил рябиновое удилище и — на Старый. Зорька едва зародилась, а я уж тут как тут. Расположился, забросил рыболовную снасть поближе к плавающему островку и затих в ожидании клева. Вдруг слышу — на противоположном берегу в камышах непонятные звуки, будто бы кто-то по воде шлепает, а из-под самой кромки пруда, укутанной болотной травицей, легкая волна нагоняется такая, когда теребишь прутцом дождевую лужу. Испугался я, холод по спине мурашками брызнул, в душе неприятно заныло. А шлепки по воде все чаще и чаще раздаются, да и волна все больше подгоняется. А самое главное, все эти звуки по береговой кромке в мою сторону движутся. Выдернул я из воды удилище и бросился опрометью без оглядки домой. Примчался — дух вон. Закинул удилище на сушило курятника и в избу. Отдышался. Хорошо, дома еще спали. О происшедшем никому ничего не сказал.
Прошли годы, но в памяти та история отпечаталась на всю жизнь. Как только оказывался на подходе к Старому пруду, так сразу и вспоминал то утро Троицыной недели, когда бежал сломя голову со Старого пруда. Вроде бы и ружье за плечами, а все одно как-то не по себе. Даже на вальдшнепиной тяге не вставал на многочисленных разбросанных в березняке полянах — Старый пруд был рядом. Замечал, что и местные охотники обходили его стороной: недобрая народная молва отпугивала.
С годами Старый пруд все больше зарастал с краев, обсыхал, мелел, и в сильно засушливые годы воды в нем становилось столько, что местная детвора, засучив до колен штаны, прохаживалась по нему, отлавливая прожорливых ротанов, появившихся в пруду непонятно откуда. Мелел, но полностью никогда не высыхал. А к осени, когда жара отступала и дожди чувствовали себя вольней, Старый пруд поднимался под самые кромки берегов.
С той поры, когда случилась со мной та история, прошло много лет, но в деревне на Троицыну неделю по-прежнему никто на Старый пруд не ходил.
Однажды, выбравшись на вальдшнепиную тягу, я решил подождать зорьку у костерка, который разложил на самой бровке лесной опушки. И до чего же тяготеет человеческий взгляд к живому огоньку костерка. Играющее пламя словно ворожит взор, навевает думы. Задумавшись, не заметил, как подошел ко мне незнакомый охотник. Рыжий спаниелька, что был при нем, сунулся было к костру, да, почувствовав сильный жар, отбежал прочь, засуетился возле нас на открытой полянке. Поздоровались. Оказалось, что охотник в общем-то местный, из соседней деревни, что в трех верстах, забрел сюда в поисках хороших тяговых мест.
— Вот охотники! — начал он. — Тут одного горемыку, зятя моей соседки, спрашиваю: «На тягу ходишь?» А тот глаза свои на меня выпучил и говорит «А зачем?» Вот охотники пошли! Не слыхивали отродясь, что такое тяга! Им всем лося сразу подавай! А я вот в своей округе все исходил, теперь думаю подальше отойти — новые места всегда притягательней.
Я не прерывал монолога своего нежданного гостя, чувствуя родственную охотничью душу.
— Везде я тут у вас прошелся. На Стрелках в прошлую вечерку отстоял. Все хорошо, да вальдшнеп там высоко идет. Я люблю, когда длинноносый низенько тянет, вполдерева, а для этого нужны лесные поляны-протяги. Вот там-то самая тяга и будет. Был я и на полянах у Старого пруда. Сильно они заросли за последние годы. Вальдшнеп в самую штыковую идет. Это не дело! Да и место там нелюдное. Дурной славой с тех мест веет.
Я молчу — понимаю, о чем речь идет, но не встреваю, слушаю, что дальше скажет.
— Мне мои дома так и наказывали: у Старого пруда не становись! Хоть и не Троицына неделя, а все одно — место нехорошее. Теща сказывала, как повстречала там прошлым летом девку. Все бы ничего, говорит, под стать их деревенским девка, да вот только глаза у нее чистый малахит — так и светятся зеленым отливом. А потом вечером теща ее в деревне у колодца встретила. Тихая, степенная. Но видно, что «ненашенская». После того теща ее больше и не видела. А слыхал про Сашку из соседней деревни, что утонул в Старом пруду прошлым маем, аккурат на Троицыну неделю?
— Слышал! Во всех окружных деревнях судачили, жалели парня.
— Жалели! — воскликнул мой собеседник. — Говорят, это русалочьи проделки. На кого глаз положит, то всё, живым не уйдешь. Вот и пострадал паренек! Вскружила одна девушка парню голову. После деревенских встреч все тянула к Старому пруду. Все не шел. А девушка упрямится. Тянет к пруду. Вот и утащила в конце концов в омут с головой, там и «женила» на себе. Вот так! Хочешь верь, а хочешь нет! Вот теперь болтают, что косари на утрах частенько видят на росном лугу, в окрестностях Старого пруда, парочку — молодого парня и красавицу-девушку. Появятся неожиданно, да так и скроются незамеченными. Кто такие — никто не знает. И что на земле ищут? Может, свое потерянное земное счастье?
Замолчал мой собеседник. Призадумался. Молчал и я. А что тут скажешь против народной молвы, что из уст в уста легенду передает. Может быть, оно и верно: не ходи куда не надо в святой день, не болтайся попусту — праздный день для дома. Потому и не пускали нас в пору младой юности на Старый пруд в неугодный день, чтоб не растеряли мы там своего будущего взрослого счастья, не обронили бы его где-нибудь невзначай малой крупицей.