Изображение Десять дней, которые потрясли…
Изображение Десять дней, которые потрясли…

Десять дней, которые потрясли…

Федерико, стоя у подножия склона, на который нам предстоит лезть, и глядя на часы (у него они с альтиметром), вдруг спрашивает, какие у нас есть еще варианты. Какие варианты? Бросаем все, тащимся пять часов домой, спим три часа, плетемся обратно — баран нас ждет.

Начало рассказа читайте здесь

Еще какие? Я беру «Блазер» — с ним вернее, — лезу наверх, спускаю барана, если повезет. И все. Больше вариантов нет. Только карабкаться вверх! И вот, прогнав сообща минутную слабость, мы начинаем подъем, вначале цепляясь руками за кусты убогой карликовой ивы, а потом, петляя серпантином (напрямую лезть уже не осталось сил), среди камней по склону.


Каждые десять минут я набираю двухминутную фору, сажусь в ожидании «дона», оглядываю соседние хребты. В один из таких перекуров на открывшейся с высоты осыпи, километрах в двух на восток, я замечаю светлые пятна выбитых баранами лежек и подношу к глазам «Пентакс». Увиденное впечатляет, радует и расстраивает одновременно. В поле зрения поочередно оказываются двенадцать (!) рогачей, большинство из которых крупные, а двое просто огромные. Они стоят неподвижно, опустив головы с тяжеленными рожищами, туши их напоминают двухсотлитровые ржавые бочки с соляркой на непропорционально коротких ножках. Вот где они собрались со всех окрестностей! Федерико приближается медленно, останавливаясь через каждые несколько шагов. Недолго поразмыслив, оставляю американца в неведении относительно своего открытия: нервы его на пределе, вдруг отреагирует неадекватно?


Макушка отрога. Выглядываю осторожнее любого ниндзя. Вот он! Не ушел, ничего не подозревает, спокойно пасется в сумрачном цирке за седловиной, выставив в нашу сторону белую салфетку подхвостья. Давай, Федерико, давай! Оборачиваюсь на сопение подползающего клиента, показываю ему большой палец. Он все понимает по моему лицу и оживляется: «Метровый?» Вопрос касается длины рогов, ему непременно хочется «метрового». Очень щекотливый вопрос, и я отвечаю осторожно: «За 90 сантиметров точно!» «Блазер» ложится на вытолкнутый мною на камни гребня рюкзак, сам я пристраиваюсь левее и заглядываю в дальномер. Двести семьдесят шесть метров. Федерико, ничуть не задумавшись, уверенно щелкает кремальеркой на прицеле и начинает готовиться к выстрелу. Тянется это неимоверно долго. Баран стоит неудобно, потом переступает и слегка поворачивается правым боком. Я успеваю подумать, что стоит он головой в распадок, находящийся в противоположной от нашего лагеря стороне, и, если не положить его на месте, он упадет туда. Но я молчу, боясь отвлечь стрелка. Трах-х! — грохот выстрела трехсотого магнума; обнадеживающе короткое бык! — пуля в тушу; клац-клац! — затвор; дзинь! — выброшенная затвором гильза о камушки; раскатистое ах-х-х! — эхо в распадке справа… Все это в ушах, а взгляды сосредоточены на рогаче. Развернувшись влево, он неуверенно бежит по пологой дуге через седловину в нашу сторону, спотыкается, скользит правым плечом по клочкам осоки, переворачивается и замирает на склоне. Мои манипуляции с эскаэсом под предостерегающее «ноу, ноу, ноу!» Федерико оказываются ненужными.

Изображение ФОТО SHUTTERSTOCK.COM
ФОТО SHUTTERSTOCK.COM 


Только успеваем поздравить друг друга, сгре­­сти рюкзаки и оружие и в нетерпении, почти бегом, начать спуск к трофею, как лежащий зверь вдруг конвульсивно дергается и — ужас! — катится вниз по склону, в исток того самого «не нашего» распадка. Стой! Представляя, чего будет стоить каждый десяток метров подъема с грузом обратно, я неосознанно произношу вслух много чего, пока туша огромным куском холодца, поднимая пыльные клубы, катится уже по каменистому лотку добрые триста метров и застревает наконец там, где мои ораторские перлы материализуются в метровую каменную полочку. Федерико виновато улыбается.


В то время как мы скользим по осыпающейся щебенке к вожделенному трофею под востор­женные междометия по-английски, я начинаю определяться во времени и пространстве: уже девять, скоро темно, а до лагеря добрых 15 километров через два перевала. Да, ситуация! А тут еще приходит на ум высказанное в начале охоты заветное желание «дона» поиметь корякский трофей в виде полноразмерного чучела. Не вопрос! Но в другой бы ситуации!


Американец, скатившись на коленях к туше, выскребает из кармана рюкзака… компактную рулетку и протягивает мне. Я с достоинством достаю из нарукавного кармана свою, дареную, с эмблемой ISHA (Международная ассоциация охотников на диких баранов). Правый — 94, левый — 96, и база неплохая. Федерико не скрывает удовольствия, однако усталость съедает эмоции. После фотосъемки он старательно придерживает тушу за заднюю ногу, пока я подкладываю камни под баранью шею, чтобы трофей не укатился еще ниже…


Размеренно поскрипывает рюкзак. Плечи онемели под широкими лямками, никакие ухищрения с их оттягиванием, сведением и разведением уже не помогают. На исходе второй час ходьбы в кромешной тьме. Тропа то и дело ускользает, иду на ощупь. Эра налобных фонариков еще не наступила, а надежный и мощный, но громоздкий и тяжелый «Маглайт», каюсь, покоится в кармане палатки не по разгильдяйству, а из соображений все той же рациональности. Малюсенький фонарик Федерико моргает позади, я держу темп с расчетом, чтобы он не догонял и не слепил меня, но и не отставал слишком.


 — Вова, а ты уверен, что мы идем в верном направлении? — спрашивает Федерико, а еще минут через десять вдруг останавливается и заявляет, что мы точно идем не туда.
Как можно идти не туда, возвращаясь по дну однажды пройденного каньона, мне непонятно, однако мои пространные словесные схемы никакого впечатления на новоявленного Колумба не производят. И я окончательно убеждаюсь, что сегодня до лагеря нам точно не дойти.


Но и переночевать в этих широтах под открытым небом тоже непросто: из дров здесь только сухие прутики в жидких куртинках ольхача, и одежда наша на ночлег не рассчитана. Дотаскиваю клиента до ручейка, примеченного днем, и объявляю привал. Федерико безучастно опускается на мох. Моя суета с дровами, с закопченным поллитровым котелочком и рюкзаком ненадолго возвращают его интерес к окружающему, но наши продовольственные активы приводят в уныние: пара чайных пакетиков, завалявшихся в кармане рюкзака, несколько карамелек из утреннего сухого пайка, недоеденный в обед кусочек хлеба — всё. Предложенную свежую баранью печень, а позже и шашлык из нее американец без соли пробовать не стал, а выпив чай, прилег, причем лицом к огню. Пришлось уложить его правильно, спиной к костру, и укрыть спереди легкой курткой. Маленький полиуретановый коврик и мой свитер заменяют матрас, и через минуту тяжелейший день для него заканчивается.


На наше счастье, заморозков в ту ночь нет, ветра и дождя тоже. Борясь с навалившимся после ужина сном, я экономно подкармливаю нежаркий огонь каменно-твердыми сухими сучьями кедрача, сушу портянки, свои сапоги и ботинки американца, смотрю на огонь, спину и пятки Федерико. Его короткие, по колено, суконные штаны и ноги в зеленых гетрах уже не кажутся нелепыми и не раздражают, скорее, забавляют. Нормальный мужик! Дров бы еще… ребята в лагере беспокоятся, наверное, не спят… водку оставшуюся выпьют с расстройства…

Изображение РОГА КАК ОРУЖИЕ. 

Главное оружие в турнирных боях 
копытных — их рога. У всех представителей семейства полорогих, к которому помимо баранов и козлов относятся и такие животные, как быки и антилопы, рога представляют собой полые роговые чехлы, сидящие на костных стержнях — выростах лобной кости. В своем поперечном сечении рога не бывают совершенно круглыми, на их поверхности образуются выступающие ребра, характерные для всех видов горных баранов.
РОГА КАК ОРУЖИЕ. Главное оружие в турнирных боях копытных — их рога. У всех представителей семейства полорогих, к которому помимо баранов и козлов относятся и такие животные, как быки и антилопы, рога представляют собой полые роговые чехлы, сидящие на костных стержнях — выростах лобной кости. В своем поперечном сечении рога не бывают совершенно круглыми, на их поверхности образуются выступающие ребра, характерные для всех видов горных баранов. 


Я просыпаюсь от холода, как и уснул, сидя. Костерок угас, сизые угольки помигивают в темноте, слабо освещая зад компаньона, свернувшегося под курткой в позе эмбриона. Шевелю огонь и смотрю на часы: уже четыре. Подъем, Федерико! Кипяток, вместо заварки горсть брусничных листьев. «Дон» вертит головой, возвращаясь в реальность, потягивается и вдруг улыбается, тянет правую руку и показывет мне большой палец: красота, мол, отель «пять звезд»! «Крестного отца» он в этот момент напоминает мало: кепка съехала набок, в седой щетине застряли стебельки ягеля, одежда пропахла дымом.


Светает. Зыбкий купол уютной полусферы света и тепла от костра растворяется, мы торопливо обуваемся, сидя на кочках посреди ровной, чуть покатой к ручью тундры.
Путь до «нашей» реки не занимает много времени. Едва выйдя в ее долину, видим, как вдалеке начинает подниматься дымок — повариха готовит ранний завтрак для поисковой команды. Сворачиваю левее под сопки, на ровную ягельную тундру — здесь нас скорее увидят, — пару раз с интервалом стреляю в воздух. Смотрим в бинокли. Нас замечают, стоят на краю увала, собравшись у трубы на треноге. Теперь идем не спеша, американец даже на ходу заводит разговор «за жизнь». Прошедшие сутки сблизили нас, и я пытаюсь отвечать про семью, профессию, работу и Горбачева с Ельциным — это же самый верх откровенности! На левом берегу Энычаваяма, напротив лагеря, ломаю отработанный порядок форсирования водных преград: вешаю рюкзак и карабин Федерико на себя спереди, он сам по команде, ухватившись за раму, с изумлением карабкается на мой рюкзак сверху, устраивается, упершись коленями в торчащие в стороны бараньи рога, а на середине реки начинает что-то говорить, заглушаемый шумом потока, пока я, часто переступая, сопротивляюсь течению. Смысл сказанного становится ясен, когда я протягиваю ему карабин на правом берегу: зря я, мол, Вова, разрешил тебе, такому лосю, резать трофей на медальон — надо было в полный размер снимать и тащить! Пропускаю этот комплимент мимо ушей.


Мы с достоинством поднимаемся по тропинке на увал, к палаткам. Остальные с искусственным спокойствием ждут у стола. За несколько шагов до него видим две бараньи головы на земле за «кают-компанией». Я поворачиваюсь спиной (трофеем) к аудитории под ее одобрительные реплики.
 — Сколько у тебя, Пол? — скрывая напряжение, задает вопрос мой клиент и, услышав ответ: «Восемьдесят восемь», вдруг хохочет во весь голос, показывает беззлобный «фак» соотечественнику и орет:
 — Мой — девяносто шесть! — и тут же:
 — Фаина! Водки мне!
Последняя реплика крайне удивляет всех, поскольку до сего момента потомок итальянцев употреблял исключительно редкостное португальское красное сухое, извлекая периодически заветные бутылки из своего обширного кожаного чемодана. Видимо, сейчас наш напиток показался ему более уместным. Повариха, подхватив со стола едва начатую поллитровку, чуть мешкает, отыскивая подобающую случаю посуду, но Федерико, не мудрствуя лукаво, подсовывает ей чайную чашку, а когда та, налив положенный «дринк», пытается отнять горлышко бутылки, он придерживает его пальцем, пока чашка не наполняется почти до краев. Я уже освободился от рюкзака и приготовился скромной дозой вместе с остальными поддержать самого удачливого члена нашей команды. Короткий тост из его уст не заставляет себя ждать, и посуда мгновенно опустошается. Ни я, ни «дон» не могли, конечно, знать, что последняя водка была выпита «конкурентами» вчера вечером под свежую печеночку, поэтому сейчас мы пробовали уже крепчайший напиток домашнего производства. Выпив, мой компаньон по-гусарски крякает, медлит с закуской, опускается на раскладной табурет и вдруг начинает падать лицом вниз. Сто пятьдесят граммов качественной поварихиной самогонки на пустой желудок срубают его, измотанного трудной охотой, как беспощадный удар меча, направленного тренированной самурайской рукой, так что Пол с Сашей едва успевают подхватить тело.


Я смеюсь над хлипкостью гостя, расспрашивая заплетающимся языком товарищей про их охоту и пытаясь рассказать им про нашу, но после второго тоста коварный меч настигает и меня…


Выбираюсь из палатки я уже к вечеру. Тень от ближнего хребта только что накрыла лагерь, а левый край долины еще играет всеми красками ранней осени. Отпрепарированные трофеи лежат рядком на досках у костра, засоленные шкуры — рядом с палаткой-кухней (ребята, понимая мое состояние, сделали и мою часть работы). Стол накрыт, запах жареного бараньего сала с луком вышибает слюну. Напряжение последних дней растворяется без следа, на смену ему приходят удовлетворение достойно выполненной сложной работой, покой и такая желанная, долгожданная беззаботность. Далеко впереди (только завтра после обеда) маячат вертолет и бонусы, а сейчас — уйма времени для безмятежных разговоров о прошедшей охоте и дюжина мерных тридцатисантиметровых хариусов, которых я успею соблазнить самодельной незамысловатой мухой собственного производства из красного петушиного пера. Мы скушаем их наутро малосолеными под пятьдесят грамм блиц-настойки на золотом корне — его Михаил Александрович со знанием дела крошит сейчас в бутылку НЗ. А грибы-ягоды… Что ж, подождут до следующей охоты!

Что еще почитать