Папа - как много в этом слове

Белый пух, словно снежинки, медленно опускался на водную гладь весеннего разлива. Шурка многозначительно посмотрел через плечо туда, где прятался Егорка, соседский парнишка, семи лет отроду.

— Ну что, видал?

— Ага-а-а, — протянул мальчонка, с завистью разглядывая покоившегося на воде красавца селезня.

— Шурк, а Шурк. Пойдем домой, а то у меня ноги замерзли, — заканючил малой, но Шурка и виду не подал.

— Ну пойдем, а?

— Ну и нытик же ты, Егор, — совсем по- взрослому ответил Шурка, в очередной раз зарекаясь брать мальчишку с собой. Это уже не в первый раз, когда они тайком от взрослых уходили на разлив пострелять селезней.

Шурка просто бредил охотой, с того самого дня, когда отец взял его впервые на весеннюю охоту.

Было ему тогда не больше семи лет, однако отец позволил ему выстрелить из своего ружья по кряковому селезню. Шурка промазал и заплакал. Отец его успокоил и пообещал, что они еще не раз побывают на охоте и много чего настреляют в своей жизни. Через год отца не стало…

В дом пришел другой мужчина, который охоту не любил, да и к Шурке особой любви не испытывал, запрещая ему ходить в лес и на речку.

Шурка скучал по отцу. По его крепким заскорузлым рукам, по его запаху и звонкому смеху, по обещанной охоте.

Тайком сбегая из дому порыбалить карасей и плотвичек, он часто брал с собой выстроганную отцом рогатку и, выцеливая в камышах зазевавшихся уток, стрелял по ним камушками, издавая звуки, похожие на выстрел. Бывало, что и добывал.

Ему нравилась охота, и он дни считал до того времени, когда станет большим и ему не нужно будет отпрашиваться у отчима на охоту, а еще он сможет купить себе ружье.

И вот однажды Шурка полез в темный чулан за квохчей, которая никак не хотела жить вместе с остальными курами и неслась в дальнем углу сарая.

Пробираясь сквозь разный хлам, он за что-то зацепился ногой и никак не мог освободиться. А когда нащупал на голени какой-то ремень и потянул за него, то вытащил на белый свет отцовское ружье. Вытаращив глаза, он не сразу понял, что это, а когда пришло понимание, слезы побежали по щекам…

С того самого дня Шурка регулярно лазил в чулан, где холил и лелеял отцовское ружье. Он протирал его, заглядывал в стволы, а иной раз, положив ружье на колени, гладил железо и мечтательно улыбался.

Настала осень. Вторая осень без отца. Шурка немало подрос за это время, вытянулся и сильно стал похож на отца — так ему говорили все, кто его знал.

Однажды, сидя на берегу озера, Шурка увидел Петра Аристарховича — двоюродного деда по материнской линии, с которым его отец часто ходил на охоту. Жил Петр Аристархович на соседней улице, но в гости почему-то, как и многие другие, кто знал покойного Шуркиного отца, не захаживал.

— Привет, внучок! Ну как поживаешь? — спросил дед, подходя к Шурке.

Шурка ничего не ответил. Его взгляд впился в ружье, висевшее на плече у родственника.

— Чего молчишь? Не узнал, что ли? — спросил дед;

—Узнал, — ответил Шурка и добавил, — а вы на охоту?

— Да какая охота, внучок. Так вот, вышел пройтись. Тяжело стало ходить-то, да и не с кем. Мы ж с твоим ба… — и дед споткнулся на полу слове. Замолчал. Достал попиросину. Закурил. Мутным взглядом обвел озеро. Шмыгнул сизым носом и, опершись на клюку, уставился на водную гладь.

— Дед Петь! А можно я с тобой на охоту пойду? У меня ружье есть, — пролепетал Шурка и вдруг испугался, что дед сейчас отнимет отцовское ружье.

— На охо-о-о-ту? — почему-то спросил протяжно дед, как будто и не слышал про ружье.

— Можно. Отчего ж нет! Пойдем, я тебе отцовские места покажу, — ответил дед и, когда Шурка вытащил из камыша ружье отца, улыбнулся в свои седые с рыжиной прокуренные усы и похромал вдоль берега.

Вот так Шурка стал охотником.

Дед всю осень водил его по местным озерам, речкам. Показывал, где прячется утка, как правильно подходить к этим местам, а зимой с первым снегом приехал на санях к дому, и о чем-то пошептавшись с матерью, позвал Шурку и вручил целый ящик с охотничьими принадлежностями.

С той поры прошло два года.

Шурка научился метко стрелять влет. Манил кряковых в одну ладонь, да так умело, что нередко подманивал и охотников. Охота на утку стала его страстью, а вот по зайцу он не ходил — зверей было жалко всем сердцем.

Дед Петр сильно болел и уже давно не брал в руки ружья. Шурка же ружье из рук не выпускал. Всю зиму втайне от отчима он готовил патроны и откармливал подсадную утку, которую ему подарил дед.

И вот он на разливе. Первым же выстрелом добыл красивого селезня, а его уже зовут домой.

— Шур, мож пойдем, а? Замерз, говорю, — вновь заныл мальчуган.

— Егор, возьми в мешке сухие портянки и жилетку, — ответил Шурка и отвернулся.

Подсадная подняла к небу свою маленькую головку и разразилась страстным криком.

Осадка была мощная, непрерывная, яростная, и селезень, взявшийся ниоткуда, не смог остаться равнодушным и плюхнулся в паре метров от подсадной.

Шурка привстал из-за клочка камыша. Селезень вытянул шею, крутанул зеленой головой, резко развернулся на воде и мощными взмахами нарядных крыльев оторвался от водной глади.

Одинокий выстрел покатился по озеру.

«Молодец, сынок», — пронеслось в голове Шурки, и он вздрогнул.

— Папа... — прошептал он…