Отец и сын вышли со двора задолго до рассвета. Была тихая морозная поздняя ночь. Над темными зубчатыми громадами гор за рекой висела серебристая дужка луны, обрамленная в светлый круг. Значит, мороз больше сорока градусов. На темном небе голубовато и равнодушно подрагивали холодные звезды.
Через спящий поселок Егор Петрович вел связку оленей в поводу. Следом шагал невыспавшийся Женька.
Спустились на реку, на укатанную нартовую дорогу. Егор Петрович еще раз обошел связку оленей, проверил, надежно ли закреплены упряжные лямки, прочно ли связаны между собой упряжки. Олени были запряжены попарно в нарты, которые шли следующим порядком: на передней нарте находился Егор Петрович, на второй – Женька, на третьей и четвертой нартах прочно было увязано снаряжение охотников. За последнюю, четвертую, нарту был привязан и девятый, запасной, олень.
– Ну что, устроился, таежник? – окликнул Женьку Егор Петрович.
– Угу! – с нарты отозвался сын.
– Тогда поехали! – и, обращаясь уже к передним оленям-передовикам, крикнул: – А ну, родимые, пошли! – и вожжами энергично подхлестнул передовиков.
Упряжки рванулись. Сначала вразнобой, потом выровнялись, равномерно ускоряя бег. Егор Петрович бежал некоторое время возле упряжки. И, когда олени набрали скорость, запрыгнул на нарту.
Рассвет застал упряжки охотников, когда они отмахали не менее трех десятков километров. Женька, поглощенный стремительной ездой, не заметил, как все вокруг стало мутновато-серым, матовым. На востоке небо наливалось густой синевой. Чуть позже там появилась узкая розовая полоса. Она расширялась, становилась красной, в то время как синева отступала, блекла в посветлевшем небе. Величественно и четко проступали на фоне багровой зари черные зубцы Станового хребта. В горах скрылся серп луны, стало морознее. Вот из-за склона сопки показался краешек большого красного солнца. Оно скоро оторвалось от гор и поплыло навстречу короткому зимнему дню.
Около устья горной речки Егор Петрович остановил оленей. Женька скатился с нарты, чтобы размять затекшие ноги. В оленьей дошке, мехом наружу, в мохнатой собачьей шапке, в больших теплых рукавицах и в унтах с длинными, выше колен, голенищами восьмиклассник Женька выглядел настоящим пастухом-оленеводом. Так, на эвенкийский манер, одевались все, кто имел дело с тайгой, охотничьим промыслом, а следовательно, и длительными переездами по лютому морозу.
Женька подошел к курившему на нарте отцу.
– Далеко еще ехать? – ему не терпелось поскорее добраться до места их будущей охоты.
– Часа через четыре должны быть на месте.
Отсюда предстоял путь вверх по речке до гор, выступающих над вершинами леса. До них было километров двадцать. Теперь большую часть пути охотникам приходилось идти пешком: оленям по бездорожью было тяжело тянуть груженые нарты. То и дело охотники пересекали четверки беличьих следов. Их собака – лайка Берта нашла одну за другой пять белок, которых Егор Петрович снял из тозовки-мелкашки. Пули попали белкам точно в голову. Попадались парные следы горностаев и колонков.
Женькин отец не ошибся: действительно, часам к двум дня вышли к избушке, неожиданно показавшейся из-за изгиба речки. Вскоре охотники подходили к ней.
– Ну, вот наша центральная база, – сказал Егор Петрович и стал распрягать оленей.
Женька тем временем, отставив в сторону палку, которой была подперта дверь, вошел в избушку и стал рассматривать обстановку охотничьего жилища. Двое нар, между ними стол. Все это сделано из нетолстых ошкуренных жердей. Над столом окно, в углу железная печка. Вот и все, из чего состояло это нехитрое обиталище таежных людей – охотников.
Егор Петрович распряг оленей, привязал каждому на шею чингай и отпустил. Так далеко не уйдут. А ягеля и поблизости хватает.
– Сегодня будем устраиваться. Ну, а завтра поставим капканы и обследуем ближайшие распадки. Чем они порадуют нас? – сказал Егор Петрович, входя в избушку с охапкой дров.
Через несколько минут затрещала печка, распространяя по избушке приятное тепло. Оттаяли лиственничные стены. Терпко, вкусно запахло смолой. Избушка новая. Всего как год построил ее Женькин отец. До этого на охоте он жил в палатках. Охотники сняли верхнюю одежду.
После крепкого душистого чая с сахаром и сухарями, которые показались Женьке необыкновенно вкусными, принялись втаскивать в избушку и разбирать снаряжение, продукты, устраивать на нарах постели.
На рассвете следующего дня Женька и Егор Петрович вышли из избушки и направились вверх по речке. Егор Петрович с понягой за плечами и мелкокалиберкой легко шагал берегом речки. Женька старался не отставать от отца. У Женьки рюкзак с капканами и приманкой, на плече ружье, на поясе патронташ.
На одном заросшем мелким тальником островке Егор Петрович остановился и начал рассматривать следы колонка. Следов было много.
– Вот здесь мы поставим капкан, – сказал Егор Петрович. – Смотри, как это делается.
Он ногами нагреб небольшую снежную кучу. Специальной деревянной лопаткой срезал вершинку кучи, подравнял и на образовавшуюся площадку поставил настороженный капкан. Затем прикрыл капкан бумажной салфеткой. Охотник лопаткой аккуратно брал верхний слой снега и равномерно рассыпал тонким слоем на салфетку, пока полностью не засыпал ее.
– Когда будешь маскировать капкан снегом, бери только самый верхний пуховой слой и из разных мест. Если взять снег глубже, он смерзнется, и капкан не сработает. Уяснил? Ну, вот так.
Потом Егор Петрович воткнул в снег тальниковый прут и к нему, точно над капканом, на небольшой высоте привязал приманку – проквашенную рыбу.
– Колонок подойдет, учует приманку, а не достать ее. Вот он и полезет на кучу. Оттуда ближе до рыбы. Тут капкан и сработает.
В другом месте охотники увидели следы горностая, они были похожи на следы колонка, только меньших размеров. Неподалеку лежала валежина. С комля сердцевина выгнила, и образовалось дупло. Егор Петрович здесь взвел капкан и поставил на входе в дупло, развернув пружиной внутрь. Капкан сверху закрыл пухом рябчика. Чуть дальше пружины Егор Петрович положил приманку – кусочки рыбы.
Только отошли от настороженного капкана, как залаяла Берта. Где-то на склоне сопки лает. Пошли туда. Берта облаивала белку.
– Ну, давай ты, стреляй, – сказал Женьке отец.
Женька сорвал ружье с плеча и хотел было уже стрелять, но его остановил Егор Петрович.
– Погоди, брат! Ты всю белку так изрешетишь. Не торопись. От собаки она никуда не уйдет. Зайди так, чтобы ствол дерева закрывал всю белку, а голова только чуть-чуть виднелась. Вот так. Стреляй теперь.
Женька старательно прицелился. Громыхнул выстрел. Белка сорвалась вниз, но, падая, зацепилась лапкой за ветку. Повисла на некоторое время, потом комом свалилась в снег. Женька кинулся к белке и с трепетом рассматривал серого пушистого зверька. Ведь это был уже его, Женькин, трофей, добытый им из собственного ружья.
Расставив по речке полтора десятка капканов, охотники по неширокому распадку дошли до истоков – вывершили, как говорят охотники. Перевалили во второй распадок, в третий...
Когда солнце зависло над западными отрогами, повернули к зимовью. В рюкзаке у Женьки лежало с десяток белок да несколько рябчиков, добытых им у устья последнего распадка. Рюкзак давил плечи. Женька изрядно устал, хотя и вида не подавал.
К избушке подходили в темноте. Какой показалась Женьке доброй, уютной эта затерянная среди гор и тайги небольшая охотничья избушка. Поистине предел мечтаний уставшего таежника.
– Ну как, намаялся, охотник? – спросил Егор Петрович, когда вошли в избушку и он начал растапливать печку.
– Да, есть немного, – отозвался Женька.
– С непривычки, брат, это. Ничего, скоро втянешься. Как-никак десятка полтора километров отмахали. Теперь вот выяснили, что белка мало-мало есть. Будем белковать.
Прошло четыре дня. За это время охотники вывершили ближайшие распадки. Оставались дальние. В мешок охотники сложили уже две больших связки беличьих шкурок и несколько шкурок горностаев и колонков.
Егор Петрович размышлял: когда и дальние распадки будут вывершены, придется кочевать еще дальше. Ставить там палатку с печкой. Ну, это он сделает после того, как отвезет Женьку домой, когда у него закончатся каникулы.
В дальние распадки Егор Петрович не брал Женьку. Далеко было. Сын бы не выдержал такой нагрузки. Даже привычный к ходьбе Егор Петрович очень уставал, когда возвращался из очередного дальнего распадка. Потому отец поручал Женьке проверять капканы, присматривать за оленями, пасшимися в логу, неподалеку от избушки. Сам Егор Петрович уходил задолго до рассвета, когда Женька еще крепко спал, и возвращался тоже потемну.
Была еще одна и, пожалуй, главная причина, из-за которой Егор Петрович не брал Женьку. Четыре года назад Тимофеев в вершине одного ключика обнаружил медвежью берлогу. Через день поднял и убил медведя. И вот сейчас решил проверить, не поселился ли там другой медведь. Вчера он был у берлоги. По причудливым навесям куржака на стланике, на ветках, прикрывающих вход – чело, и легкому пару, выходящему из него, установил, что берлога обитаема. Там залег медведь.
Вернувшись в избушку поздно вечером, ничего не сказал об этом Женьке. И через день решил взять медведя. Один.
«Женька слишком молод, чтобы взять его на медведя. Вдруг струхнет и наделает глупостей, – думал Егор Петрович. – Нет, пусть подрастет еще».
Егор Петрович Тимофеев за свою охотничью жизнь добыл ни много ни мало, а около двух десятков медведей. И все в одиночку. Так привык смолоду. Белковал один. И на медведя тоже один. Вначале страшно было в одиночку. Но куда побежишь за подмогой, если один в тайге на многие десятки километров. А оставить медведя в покое из-за охотничьего самолюбия уже не мог. Так и привык один добывать медведя. Правда, вначале брал прямо в берлоге, стреляя по жерди, которая на мгновение упиралась в мягкое, податливое тело зверя. Нескольких медведей добыл таким образом. Но, изрядно помучившись с вытаскиванием, стал стрелять уже вне берлоги, вынуждая медведя выскочить из нее. Это было очень опасно. Но у Тимофеева рядом всегда была надежная собака, которая в любой момент могла прийти на помощь. А других собак Тимофеев не держал. У него были только такие собаки, которые шли и на мелкого, и на крупного зверя. Не раз спрашивали его приятели-эвенки: «Егор, зачем ковыряешь амикана? Пошто по палке прямо в берлоге не стреляешь, а? Опасно больно одному-то!»
Тимофеев спрашивал в свою очередь: «Убьешь амикана в берлоге, потом как один вытащишь?»
Уж если эвенки – прирожденные охотники спрашивали об этом, значит, действительно было опасно. Они-то знали толк в охотничьем деле.
В то утро Тимофеев вышел из избушки раньше обычного. Закинул за спину понягу, на плечо повесил двустволку-курковку 16-го калибра, привязал Берту к поясу и бодро зашагал глухой, еще не проснувшейся тайгой.
Рассвет застал охотника далеко от избушки. Шагалось легко, мягко поскрипывал под унтами снег. Охотник и собака проходили мимо беличьих следов, мимо табунков рябчиков, с шумом вырывающихся из-под снега. Шли, не отвлекаясь. Сейчас это было для них мелочью.
Около полудня Егор Петрович достиг верховьев ключа. Здесь, неподалеку от логова медведя, охотник сидел минут двадцать, курил. Успокаивался. Тут же к дереву была привязана собака. Чтоб не волновалась до поры до времени.
Берлога располагалась на довольно крутом северо-западном склоне отрога. Входное отверстие было заметено снегом и казалось маленьким. Кромку отверстия окаймляла затейливая бахрома куржака. Из берлоги едва заметно парило.
Тимофеев приступил к осмотру пространства около берлоги. Делал это не торопясь, тщательно, как и четыре года тому назад, когда добывал здесь медведя. Перво-наперво обследовал входное отверстие – чело. Судя по его расположению, прикинул, что медведь должен побежать вниз по склону, наискось от Тимофеева. После этого протоптал тропинку от чела до нетолстой листвени: как и в прошлый раз, он из-за нее будет стрелять. Ниже берлоги в трех десятках метров начинались сплошные, заваленные снегом заросли стланика.
«Если Берта не сможет на этой проплешине остановить зверя, он уйдет без выстрела», – рассуждал Тимофеев.
Знал Егор Петрович, каким стремительным бывает бросок медведя из своего логова. В этот момент выстрелить по нему почти невозможно, исход схватки зависит от того, насколько быстро собака способна закрутить зверя. Егор Петрович надеялся на свою четвероногую помощницу.
Тимофеев спустился в распадок, вырубил тонкую сухую жердь. Надо, чтобы она была легкая, но в то же время прочная. Тонкий конец жерди заострил. Попробовал левой рукой. Ничего, пойдет.
Поднявшись к берлоге, переломил ружье, проверяя, заряжено ли. Хотя точно знал: когда подходил к берлоге, вложил патроны с любимыми цилиндрическими пулями с деревянными хвостовиками. На поясе развернул патронташ, чтобы пули были под рукой. Скинул оленью дошку и рукавицы.
Настал самый опасный и ответственный момент – изгнание медведя из его логова. Это трудновыполнимый процесс для одного человека. Здесь нужна исключительная смелость и хладнокровие, а главное – уверенность в себе. Если не уверен в себе, лучше уходи подобру-поздорову.
Тимофеев спустил собаку. Взвел курки видавшей виды «тулки», взял ее в правую руку. В левой руке зажал жердь, встал чуть правее чела. Осторожно начал просовывать тонкий, заостренный конец жерди в берлогу. После осторожных прошариваний конец жерди уперся в мягкое, податливое тело берлоги.
Егор Петрович знал – медведь чутко спит первое время, как заляжет в берлогу. Потом, когда берлогу занесет снегом и начнутся сильные морозы, медведь засыпает крепко. Поднять его можно, только причинив сильную боль. Иногда с первого раза не удается поднять. Приходится повторять. Риск при этом еще увеличивается во много раз. Медведь в любую секунду может выскочить, и плохо придется тогда охотнику.
Все тело охотника напряглось. Стало жарко. Егор Петрович, сколько было силы, резко надавил на жердь и в то же мгновение, отбросив жердь, отскочил за намеченное дерево. Из нутра берлоги донесся глухой, сиплый рев. Берта неистовствовала. Со злобным лаем просовывала в берлогу голову, вызывая зверя на поединок. Медведь ревел и не вылезал.
Вдруг собака отпрянула назад, и в то же мгновение, взрывая снежную толщу у чела, из берлоги вылетел медведь. Сквозь снежную пыль Егор Петрович увидел, как собака серым комом повисла на медвежьей «штанине». Еще мгновение – и зверь, злобно ревя, закрутился на середине проплешины, пытаясь страшными когтями передних лап достать собаку.
Тимофеев не стрелял. Опершись плечом о ствол дерева, он выжидал удобного момента.
Медведь несколько раз крутанулся на месте. От резкого движения Берта отлетела в сторону, но тут же ринулась снова в атаку. Зверь мгновенно обернулся. Присев на задние лапы, передние вытянул вперед и стал отбиваться ими от наседавшей собаки. Охотник подвел мушку медведю под лопатку. За долю секунды, прежде чем охотник нажал на спуск, зверь чуть откачнулся назад. Грянул выстрел. Медведь опрокинулся на спину, перевернулся через голову и понесся вниз, наискось от охотника, вторая пуля заставила зверя споткнуться, бежать труднее, медленнее, но так и не остановила его. Медведь скрылся в заснеженных стланиках. Долго еще оттуда был слышен удаляющийся лай собаки.
Егор Петрович устало сел на валежину, закурил.
«Стареть ты начал, брат, – сказал самому себе охотник, – первый раз уходит от меня медведь».
Успокоившись, охотник спустился на то место, где медведь отбивался от наседавшей собаки, здесь были видны кровавые пятна. Кровь была и на следах убегавшего зверя.
Вечером Женька показывал свои трофеи: два колонка, один горностай. Потом с недоумением спросил отца:
– А что сегодня ты ничего не убил?
Егор Петрович помедлил с ответом.
– Понимаешь, какая штука. В этом распадке не было свежих беличьих следов. Видимо, откочевали в другое место. Завтра вот схожу еще в один распадок. А потом уж, видно, будем собираться домой.
– А Берта где?
– Да тут невдалеке прошел сохатый. По следу, видимо, ушла.
Егор Петрович снова не сказал о медведе ни слова. Женька бы страшно обиделся, узнав правду. Завтра Егор Петрович намеревался преследовать подранка.
Тимофеев несколько раз ночью выходил посмотреть, не пришла ли Берта. И каждый раз с тревогой отмечал, что погода портится: идет снежок и усиливается ветер. Медвежьи следы как бы не замело.
Берта пришла поздно ночью.
Медвежий след, как только пересек распадок, повел вверх по склону, в гущу стланика. По следам видно было, как путался, с трудом продирался в заваленных снегом ветвях стланика раненый зверь. Несколько раз он подолгу отбивался от преследовавшей его собаки. Километра через два медведь выбрался из зарослей стланика на более чистое место и пошел косогором. Еще через три километра след круто повернул вниз по склону и стал спускаться в ключ.
«Там в распадке, должно, и залег», – определил охотник.
Он видел, как скрылась в зарослях собака. Потом заметил, что собака появилась из зарослей несколько выше по ключу и снова стала подниматься по склону сопки в обратном направлении. Вот она остановилась, затем вдруг помчалась большими прыжками напрямик к охотнику.
«Петля, однако», – начал догадываться Егор Петрович. Он снял с плеча двустволку, взвел курки и тут за спиной услышал близкий скрип снега. Тимофеев резко обернулся. На него в упор смотрели маленькие, горящие лютой ненавистью звериные глаза. Егор Петрович рванул ружье к плечу. Но в ту же секунду оно отлетело в снег, и перед глазами охотника встала искаженная страшным оскалом медвежья пасть, медведь сбил с ног охотника, навалился на него многопудовой тушей, вмял в снег. В дикой злобе рвали охотника медвежьи когти. На снег летели окровавленные клочья одежды. Страшными когтями рассвирепевший зверь захватил голову охотника, рванул на себя.
«Это конец», – пронеслось в меркнущем сознании.
Берта с разгона впилась в ляжку медведя. Зверь взревел и, отпустив свою жертву, бросился на собаку. Увернувшись от лап медведя, Берта снова и снова яростно впивалась острыми зубами в медвежий зад. И зверь не выдержал. В бессильной злобе оглушительно взревел и умчался в заснеженные стланики.
Егор Петрович очнулся от тягучего, жалобного воя. Он открыл глаза, с трудом сел на снегу. Горячим пламенем жгло голову. Слабость во всем теле, и тошнота подступает к самому горлу. Подобрал валявшуюся на окровавленном снегу шапку, с трудом надел на израненную голову. Кое-как поднялся. Добрел до валявшегося в стороне ружья. С трудом наклонился, подобрал его.
Тимофеев едва переставлял одеревеневшие ноги, брел своим следом обратно. За ним с виновато опущенным хвостом плелась собака. Верная помощница Берта все сделала, что могла. Разве ее вина, что сильным порывом ветра отнесло медвежий дух, когда она пробегала в нескольких метрах от сделавшего петлю и залегшего вблизи собственного следа зверя, что учуяла из-за этого медведя слишком поздно!
День уже перевалил за половину. Непогода разыгралась по-настоящему. Холодный ветер срывался с отрогов Станового, стремительно несся вниз на тайгу, сдирая с нее и разметывая вокруг снежное ее покрывало. Тайга бессильно глухо шумела.
Каждый шаг давался Егору Петровичу с большим трудом. Не было сил перешагнуть через валежину, через поникший куст стланика. Охотник спотыкался, падал. Силы его были на исходе. К слабости присоединился еще один страшный враг – холод. Он проникал сквозь изодранную одежду, как сквозь сито, вытесняя остатки тепла. От лютого холода негде было укрыться, с ним было трудно бороться. От него деревенело все тело, он туманил сознание и парализовал волю.
Где-то в глубине сознания охотника мелькнула мысль о костре, но тут же исчезла. Все равно не хватит сил срубить сухостоину и разрубить ее на сутунки, хотя топор и привязан к поняге за спиной.
Между тем охотник кое-как добрел до берлоги. Здесь он, сидя на валежине, размышлял, что до избушки ему не дотянуть. До нее не менее десяти километров. Его спасти может только костер. Но как развести этот спасительный костер, как преодолеть страшную слабость, как заставить себя не заснуть, когда голова уже клонится набок, глаза слипаются и является только одно желание лечь и уснуть.
Егор Петрович стащил понягу, к которой были привязаны котелок, топор и брезентовый мешочек с лепешкой, чаем, сахаром и парой вареных белок. Отвязал топор. Огляделся вокруг, высматривая сушину. Толстую, какую он обычно срубал для нодьи, когда приходилось ночевать в тайге, ему сейчас не одолеть. Увидел тонкую сухостоину чуть выше по склону. Если ее свалить, она упадет как раз сюда и не надо будет таскать далеко.
Больших усилий стоило срубить сушину и разрубить ее на несколько частей. Сидя на снегу, натесал кучку щепок-стружек, сложил горкой и зажег.
Было темно. Горел костер. Егор Петрович мало-помалу согрелся от огня. Теперь можно было ставить котелок для чая. Мучила жажда. Охотник набил котелок снегом и поставил на огонь. Несколько раз добавлял снега в котелок, пока он не наполнился водой. Скоро был готов крепчайший чай.
Егор Петрович выпил пару кружек чая без сахара – для утоления жажды. Потом стал пить чай, сильно подсластив его. Отломил краешек лепешки – он оттаял у костра, нехотя пожевал. Аппетита не было. Тимофеев понимал: для восстановления сил надо есть, и хорошо есть. Подогрел на костре вареную белку, заставил себя съесть ее целиком. Косточки и кусок лепешки дал собаке. Вторую вареную белку оставил на утро.
Тимофеев недалеко от костра разгреб ногами до земли снег и настелил стланиковых веток. Но дров на ночь не хватало. Это понимал Егор Петрович. Надо еще хотя бы сушины три таких же.
После еды и крепкого чая Тимофеев почувствовал некоторое облегчение, хотя голова горела огнем и кружилась.
Охотник побрел искать сушины вверх по склону. Оттуда их легче было спустить к костру. Нашел он все-таки три нетолстые сушины и поочередно стянул их к костру. Он не стал их разрубать на сутунки, а прямо комлями положил на костер, разъединив вершины. Чтобы не загорелись по всей длине. Ночью только надо будет по мере сгорания подвигать их в костер, и все.
Егор Петрович лег на стланиковые ветки спиной к огню, положив под голову понягу. Представил, как будет переживать Женька, не дождавшись его в избушке. Надо поспать хоть немного, набраться сил. Но как это сделать в сильный мороз и ветер? Одежда порвана. Повернешься к костру одним боком, другой замерзает. К тому же болят раны на боку, огнем горит раненая голова.
За ночь Егор Петрович несколько раз забывался тяжелым сном и просыпался от собственного крика – ему все время мерещилась оскаленная медвежья пасть, надвигающаяся на него.
Женька в этот день пошел посмотреть оленей. Они ушли довольно далеко. Ягель, который был поблизости, они объели весь. И стремились уйти подальше, где был нетронутый ягель.
«Только бы не ушли за перевал, – с беспокойством подумал Женька. – Надо об этом сказать отцу и перегнать оленей поближе – на другую сторону ключа».
На обратном пути Женька осмотрел капканы. Снял трех горностаев, а в капкане, который ставил на колонка, случился пролов. Каким-то образом зверек спустил капкан, стащил приманку и был таков.
В избушку Женька пришел, когда солнце зашло за отроги и на тайгу стали спускаться сумерки. Женька растопил печку, поставил чайник. Занес несколько тушек белок оттаивать. Он хотел их пожарить с сухим луком в большой сковороде. Он знал, что отец любит жареных белок.
Он довольно долго провозился с белками. Они оттаяли. Отрезал им хвосты – не помещались в сковороду, обвалял их в муке и положил в кипящее постное масло. В сковороду вошло пять белок. Вскоре Женька перевернул их на другую сторону, сверху посыпал сухим луком и закрыл крышкой. Через двадцать минут Женька отодвинул сковороду с белками на край печки. Вот и ужин готов. Теперь надо дождаться отца. Женька даже есть не мог один. Только попил чаю с сухарями.
Мальчик прилег на нары, хотел почитать и незаметно задремал. Проснулся оттого, что замерз. Печка протопилась, и в избушке стало прохладно. Он глянул на часы, шел первый час ночи. И Женька испугался. Где же отец? Что-то случилось. Иначе он давно бы пришел.
Женька поспешно оделся и вышел на улицу. Темнота. Ни звездочки на небе. Только шумит-гудит под порывами ветра тайга. И Женьке стало по-настоящему страшно. Он чуть не заплакал. Почувствовал себя маленьким, затерянным в этом холодном воющем мире.
«Где же отец? Что случилось?» – со страхом спрашивал себя Женька.
Мальчик не сомкнул глаз до утра. Несколько раз выходил на улицу и с тревогой слушал, не донесется ли крик, собачий лай. Но по-прежнему только от ветра глухо шумела тайга.
Измученный бессонной ночью, беспокойством и страхом, Женька на рассвете уснул крепким сном.
Проснулся он от странного звука: как будто кто-то царапал дверь.
«Наверное, показалось», – подумал Женька.
Но нет, снова кто-то легонько поскреб в дверь.
Женька вскочил с нар, открыл дверь. Увидел в проеме Берту. Он выбежал на улицу, огляделся. Отца нигде не было. А собака, коротко взвыв, затрусила вверх по речке. Женька смотрел на собаку и ничего не понимал. Берта снова вернулась, с подвывом полаяла и снова побежала вверх по речке.
«Да ведь она зовет за собой! – дошло до Женьки. – Там где-то отец в беде!»
– Сейчас, сейчас, – пробормотал Женька.
Заскочил в избушку, наскоро обулся, оделся, в рюкзак бросил лепешку, четырех жареных белок в мешочке, несколько кусков сахара, заварку чая, небольшой котелок. Закинул за спину рюкзак, на плечо взял дробовичок и быстро зашагал следом за собакой.
Ночь казалась Егору Петровичу целой вечностью. Но все проходит. Прошла наконец и эта длинная, кошмарная ночь. Егор Петрович вскипятил чай, разогрел лепешку, вареную белку. Позавтракал, хотя и не хотелось. Запил еду крепчайшим, сладким чаем.
Чувствовал себя Егор Петрович немного получше, чем вчера. Меньше как будто болели раны на теле, меньше пекло огнем голову.
Собрал понягу, надел на плечи, забросил за спину ружье и пошел своим следом в сторону избушки. Отошел немного и понял, что нет Берты.
«И когда она ушла? Видимо, под утро, когда задремал. Женька там, наверное, весь в страхе за меня. Да еще Берта пришла к зимовью одна», – озабоченно думал Тимофеев.
На половине пути к зимовью из чащи навстречу выскочила Берта, а вскоре показался Женька. Он быстро подошел к отцу и спросил:
– Папка, что случилось?
– Пойдем, сын, скорее в избушку, там все и расскажу, – сказал Егор Петрович.
Чай пить не стали, чтобы не терять времени. Сразу пошли к зимовью.
Через полтора часа охотники подошли к избушке. Берта радовалась возвращению – с громким лаем кидалась то к Женьке, то к Егору Петровичу. Она ушла вперед и теперь встречала охотников у избушки.
В зимовье за обедом Егор Петрович рассказал, что с ним произошло.
– А тебя я не взял с собой, потому что ружье у тебя слабовато на медведя.
Он снова не сказал Женьке об истинной причине охоты на медведя в одиночку. Да и как скажешь, что ты еще молод и испугаешься, когда увидишь медведя. Женька по молодости точно бы не понял этого.
– Вот когда приобретем тебе хорошее ружье, будем вместе охотиться на медведя.
Женька по просьбе отца обработал йодом раны, перебинтовал голову.
– Завтра пойдем пригоним оленей, соберемся. А через день домой, – сказал Егор Петрович.
«Как-то уж очень быстро пролетели эти первые каникулы», – подумал Женька, но успокоил себя мыслью, что впереди зимние каникулы. Они будут уже двенадцать дней...
Он остался доволен, что провел больше недели в дальней тайге. Здесь он окреп физически, стал гораздо выносливее. И был очень рад, что отец благополучно отделался от схватки с медведем. А могло быть куда хуже, если бы не Берта...
Егор Петрович размышлял о том, когда он отвезет Женьку домой и снова поедет на белкование, должен заехать к соседям-охотникам и рассказать им о медведе. Надо будет вместе отстрелять его. Ведь неизвестно, сколько зверь будет еще бродить по тайге и представлять опасность для охотников и оленеводов.
Комментарии (0)