Родные и знакомые советовали ему поступить на должность и составить себе карьеру, приобретая почетные звания и связи, а не закабалиться в уездную глушь и там погребсти свои знания и таланты.
Самому же Владимиру Петровичу страстно хотелось удалиться на лоно сельской тишины и покоя и посвятить себя здоровой деревенской жизни.
Он любил все сельские развлечения и был страстным ружейным охотником.
Последнее обстоятельство пересилило все: и доводы других, и свои колебания...
И вот Ворсмов, покинув навсегда шумный, суетливый город, очутился в деревне.
Он не раскаивался, что поступил так, а не иначе: так радостно приветствовала его июньская природа, так мило и светло казалось ему окружающее.
Он по нескольку раз в день купался, катался верхом, сновал по хозяйству; чувствовал себя бодрым, веселым. Но для полного наслаждения ему не доставало охоты; его тянуло ходить с ружьем; но он не желал охотиться в незаконное время и давать дурной пример окружающим.
«Потерплю, подожду, — говорил он сам себе, — немного осталось до Петрова дня»...
Рано проснулся Ворсмов утром вечнопамятного ему 24 июня. Он распахнул окно, выходившее на двор, за которым виднелись зеленые поля, окруженные лесом; близ него протекала река, обрамленная высоким палочником, и только местами виднелись зеркала воды с играющими на них первыми лучами восходящего солнца.
Владимир Петрович взял бинокль и, жадно вдыхая влажный ароматный воздух, впился глазами в раскрытую перед ним картину. Видит он, как над рекой пронеслись какие-то птицы, кажется, утки; а вот там, на яровом, то приседая, то неуклюже вскакивая, кормится заяц.
Читайте материал "Мы сами вырастили нерадивых охотников"
Опустил Владимир Петрович бинокль на окно и задумался; потом как-то торопливо стал одеваться в охотничий костюм и, собравшись как следует, вышел из дому.
Он отправился не с намерением убивать дичь и даже не взял собаку, несмотря на все ее ласки и просьбы; ему хотелось только пройтись, насладиться природой. Он прошел свои поля и леса, миновал соседнее имение, но ему хотелось дальше, на новые незнакомые места.
Вышел из одного большого леса на поле, круто спускавшееся в огромную котловину, окруженную пригорками, с разбросанными по ним деревнями и селами, он так восхитился открывшимся ландшафтом, что с восторгом остановился, оперся на ружье и погрузился в самые сладостные грезы о прелестях сельской природы и жизни...
— Ты чево там? Эй, охотник, пошел отседова прочь! — вдруг раздался громкий грубый голос сзади Владимира Петровича.
Ворсмов оглянулся и увидал на опушке леса… кричащего и махающего руками мужика в синей рубахе, без шапки, плотного такого, с черною большой бородой; близ него стояла телега, а в ней лежали шапка и топор. Мужик, должно быть, приехал за дровами.
— Нечево в трубку-то пялиться! Пошел, те говорят, отсюдова! Здейся стрелять нельзя, не время еще таперь...
Если бы я уподобил Ворсмова человеку, окаченному неожиданно ушатом холодной воды, то едва бы дал верное понятие об его положении; не только улетали и наслаждение природой, и поэзия, но он сразу очутился в таком неловком, жалком положении, что совсем растерялся.
«За что? Что я сделал? Что ему нужно? Как он смеет!» — промелькнуло в его озадаченной голове.
Он сначала хотел объяснить мужику, что он ничего не стреляет, а просто прогуливается, никого не трогая, но самолюбие взяло верх. К чему объясняться с дураком-невежей? И он только пожал плечами, продолжая стоять на своем месте.
Читайте материал "Готовьте деньги: охотникам придется платить государству за массовые виды дичи"
— Не тебе, што ли, говорят? Оглох ты, што ли, жулябия эдакая! Пошел добром, а не то я те покажу!
Владимир Петрович почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо и потом отлынула к сердцу, сильно заколотившему в грудную доску. Пальцы крепко сжали ружейный ствол, спазмы слез давили грудь. Никогда в жизни так не страдало его самолюбие, он никогда не испытывал такого унижения.
Он, богатый, образованный помещик, с такой душевной радостью желающий посвятить свою молодость, всю свою жизнь деревне, быть примером и просветителем и благодателем окружным крестьянам, — он получает напрасное оскорбление от первого же встречного мужика!
Теперь бы он и желал говорить и браниться и излить всю свою желчь, но не мог от сильного душевного волнения и молча, как истукан, стоял.
Между тем мужик, проворчав еще что-то, решительно направился к Ворсмову.
«Зачем он идет? Конечно, с целью отнять ружье», — подумал Владимир Петрович. Действительно, мужик подходил все ближе и ближе, выставив несколько вперед руки.
— Не подходи! — закричал вдруг Ворсмов и произнес эти слова таким страшным голосом, что сам испугался; он понимал, что с ним творится что-то неладное, но он уже не мог совладать с собой: с ним сделался настоящий припадок бешенства.
Испугался и мужик и, поглядев на помертвевшее, но с лихорадочно-блестящими глазами лицо охотника, остановился и тоже побледнел.
Читайте материал "Уху ели: рыбалка станет платная для всех и везде"
— А што ж, што ж ты сделаешь? — произнес он робко и запнулся.
Ворсмов щелкнул взводимыми курками, поднял ружье и прицелился в мужика.
— Не подходи! — закричал он опять страшным голосом. — Если ты только шаг один сделаешь, я убью тебя! Ей-богу убью!
Он снял картуз и перекрестился в подтверждение клятвы. Мужик сробил совсем и попятился назад, а Ворсмов все целился в его белый широкий лоб, судорожно нажимая пальцами спусковые собачки, и вот того гляди раздастся несчастный выстрел...
Ворсмов и целился, и сыпал град ругательств в мужика, и, хотя тот все пятился и даже почти бежал к своей телеге, все шел за ним, продолжая целиться и ругаться.
— Убью как собаку, каналья эдакая! Ей-богу, убью!
И он опять снимал картуз и крестился.
Но вот в его отуманенной голове как бы помимо воли промелькнули вдруг слова: суд, убийца, каторга, родные, карьера... Он опустил ружье и прошептал: «Господи! Что я было наделал, Господи!»
Слезы душили его. Мужик же, добежав до телеги, вскочил в нее и погнал лошадь.
— Погоди! — крикнул он охотнику, — деревня-то недалеча. Вот я соберу народ, мы те покажем, как людей стрелять, жулябия эдакая!
Что было делать Ворсмову? Положение критическое. Озлобленный, напуганный мужик возмутит и подымет на ноги всю деревню, которая явится с вилами, косами, кольями на расправу с охотником.
Ворсмов, хотя и мало живал в деревне, но слыхал, каков бывает крестьянский самосуд — этот русский закон Линча.
Он помнил достоверные рассказы о разорванных буквально пополам конокрадах, о ворах, жаренных на теплинке в лесу или овине, и прочее.
Место оскорбленного самолюбия занял страх, панический ужас мученической смерти, страх погубить ни за что свою молодую жизнь. И Владимир Петрович, забыв всякий стыд, бросился бежать изо всех сил, как мальчишка, как воришка какой, преследуемый неистовой толпой.
Читайте материал "Национальная проблема — охотничье хозяйство России"
Он бежал вне себя, не зная куда; в лесу его задевали и царапали ветки; ягдташ задел сеткой за корявый куст и слетел с плеча, но Ворсмов не остановился, чтобы его поднять; он все бежал и бежал с инстинктивною целью уйти дальше от злополучного места.
Но наконец силы ему изменили, и он повалился на землю; кровь сильно ударяла в голову, заметно билась в висках, дыхание прерывалось, в груди хрипело; он ждал каждую минуту, что с ним будет удар.
Такое положение продолжалось с четверть часа, затем стало легче, свободнее дышалось, голова прояснилась, и Владимир Петрович хладнокровнее уже стал обсуждать свое положение.
Он далеко отошел от места столкновения с мужиком; в деревнях теперь по случаю рабочей поры ни души, да к тому же и найти одного человека в густом огромном лесу очень мудрено. Обсудив все это, Ворсмов, прислушиваясь и поглядывая по сторонам, стал выбираться из лесу на дорогу и в более знакомые места. Домой он вернулся ночью, ничего не мог есть и лег в постель.
Похождение это не обошлось ему даром: он хворал почти неделю какими-то лихорадочными нервными болями и сильно похудел. Но едва его положение сделалось нормальным, он уехал из деревни навсегда в столицу и сейчас же поступил на место, оказавшееся еще незанятым.
Такое быстрое решение удивило всех, и все спрашивали Владимира Петровича, что выгнало его из деревни, которую он так любил, да еще в лучшую летнюю пору, в начале сезона охоты.
— Так, один случай…
Дальше он не объяснял и только спустя несколько лет сознался, какой случай переменил его жизнь, всю его судьбу.
Из собрания Павла Гусева