Сосна

Автобус, высадивший его на пустынной дороге, скрылся за поворотом, и теперь следовало торопиться. Скоро станет темнеть, а с низкого серого неба к тому же начал сыпать мелкий осенний дождь. Достав из чехла старенькую, еще отцовскую, двустволку, Ярослав Иванов быстро собрал ее, зарядил мелкой дробью «на рябчика» оба ствола и поспешил в путь. Вот уже более пятнадцати лет не был он в родных краях. Как уехал в начале восьмидесятых, так и носило его по белу свету. То горы окружали его стеной, то бесконечная степь, то уссурийская тайга, только не родные березы да дубки. Хоть и не так много времени прошло с тех пор, да только воды утекло много. Изменилось все вокруг: и страна, и люди, и природа... Как встретит его деревушка, носящая его фамилию — Ивановка? Хотелось добраться до нее засветло.

Много лет назад, еще во времена Екатерины, достался вместе с «вольной» здесь кусочек земли его прапрадеду. Знатным он был гармонистом, на всю округу знатным. Хаживал Иванов-старший в ближайшее поместье Марьино, где проживали три старые девы. Барыням-тройняшкам уж очень нравилось длинными зимними скучными вечерами слушать веселые его наигрыши или грустные страдания. За его гармонь, а может и еще за что, только подарили они ему этот участок земли, гектаров в полста, в старом дубовом лесу, на берегу журчащего ручейка.

Два года корчевал гармонист огромные дубовые пни. Два года горели днем и ночью на холме костры, пожирая толстые столетние ветки. А из молодого дубняка срубил Ярославов предок крепкий дом и зажил в нем со своей красавицей женой и сыном Иваном.

Время шло. Приходили родственники, просили землицы под строительство своих домов. Не отказывал им хозяин, сам помогал рубить дома и обрабатывать землю. Так и разрослась деревушка, названная по ее основателю — Ивановкой. И жили в ней испокон веков сестра и брат, да кум и сват. Одни родственники...

Несмотря на то, что еще в семидесятые начали вымирать близлежащие деревни, Ивановка держалась. Отец и мать Ярослава не бросали землю своих предков, как бы тяжело ни было. Зимой пурга заметала все дороги, весной и осенью распутица отрывала их от внешнего мира, но они не уезжали. Только когда сбежали все до одного соседи, попадали столбы электропередач, волки стали уносить овец, а ястреба кур прямо из-под окон, собрали они нехитрый свой скарб и уехали в райцентр. Тогда же уехал в Москву и их сын Ярослав...

Сколько помнил себя Ярослав, столько помнил он старую сосну, растущую в их саду, рядом с домом. Говаривали, что осталась она с тех самых пор, когда шумела еще здесь дубрава и белки собирали желуди. Была она высотой метров в тридцать, стройной, с мощным стволом. Зимой, среди заснеженных просторов, ее зеленая крона радовала взгляд, а летом укрывала от палящего зноя, наполняя воздух особым ароматом. Была она таким же непременным символом Ивановки, как для Москвы — Кремль, для Нью-Йорка — статуя Свободы или для Парижа — Эйфелева башня. Стоило подняться на пригорок за деревней или выйти из леска с другой стороны, и вот она, сосна, — значит, это Ивановка. Под ней мир казался таким же прочным, как ее старое крепкое тело... Если бы земля держалась не на трех китах, а на трех деревьях, то одним из них как раз и могла бы быть эта старая сосна на родине Ярослава...

Проходившая когда-то через лес дорога от шоссе к деревне сейчас была еле заметна по сохранившейся кое-где колее, которую, как пунктиром, местами метил росший по ней редкий подорожник. Пройдя по лесу километров семь и только пару раз подняв выводки рябчиков, на которых не стоило тратить время, Ярослав углубился в сосновый бор. И несмотря на то, что дорога здесь была более заметна, он свернул с нее и оставшуюся половину пути решил пройти напрямик...

Вспомнилось ему, как в последнюю свою охоту в этим краях в восемьдесят втором году случился с ним недалеко от этим мест странный случай. С братом Иваном решили они по чернотропу поохотиться с лайкой на белку. В том году был обильный урожай сосновой шишки, и белка откочевала в сосновый бор.

Добыв на двоих три или четыре молоденьких бельчонка, к полудню решили вернуться домой, а чтобы сократить путь, как и он сейчас, побрели к Ивановке напрямик. Тайга, так звали лайку, еще несколько раз принималась облаивать огромные сосны, почуяв где-то в кроне спрятавшуюся белку, но Иван ее быстро отзывал. В конце концов собака медленно побежала впереди. Вдруг братья увидели, что навстречу им с небольшого пригорка, в лучах золотистого света, струившегося в просвете между ветвями, не торопясь спускается старушка. Обыкновенная такая старушка, только одета наподобие монахини, вся в черном. Откуда было ей здесь взяться? До ближайшего жилья километров десять, дорог вблизи нет, да и одета она была явно не по-осеннему и не по-местному. Тайга ласково вертелась у ее ног, ни разу даже не гавкнув. Ярослав и Иван опешили. Хоть и не суеверные они люди, только слышали, что было в старину в этих местах поверье: будто встречали иногда в лесах охотники женщину, если в белом — к добру, если в черном — к беде.

Может, заблудилась, подумал Ярослав, но монахиня, поравнявшись с ними, дороги не спросила. Было видно, что она знала, куда идет и кого ищет в этих глухих местах. Лица ее они не запомнили, только, помнится, сказала она что-то и скрылась за толстыми стволами старых сосен...

Почти двадцать лет прошло. Хорошего было мало, больше плохого. Не стало Ивана. Погиб он от взрыва боеприпасов, вытаскивая своего друга где-то под Кандагаром из рухнувшего на взлетную полосу горящего самолета. В Москве, прямо в метро, остановилось сердце у гостившего отца. Более получаса, до приезда «скорой», удерживал Ярослав с одним сердобольным попутчиком его от смерти искусственным дыханием и массажем сердца. Были голодные очереди в магазины, талоны, карточки. Девяносто первый и девяносто третий год. Да много еще чего было...

Не Мать ли земли русской встретилась тогда в лесу и не к беде ли были ее те не расслышанные Ярославом слова?

Выйдя из лесу, а точнее почти выбежав, Ярослав подумал, что заблудился. На поросшей молодым осинником поляне не было ни домов, ни, самое главное, сосны. «Наверное, заблудился в сумерках,» — с горечью подумал он и медленно побрел на середину поляны, чтобы развести огонь и переночевать. Пройдя метров триста, он неожиданно наткнулся на старый фундамент. «Значит, это все же Ивановка, или, точнее, все, что от нее осталось! — пронеслось в голове. — Но где же тогда сосна? Неужели состарилась и упала или сгорела от удара июньской молнии?»

Вот она, старая усадьба, где прошли его детство и юность. Вот фундамент дома, где однажды ранней весною появился он на свет божий, а вот и сосна...

Не упала она, не состарилась, а чья-то варварская рука спилила ее под самый корень. Просто спилили пару лет назад, не взяв ни одного метра ее ствола и ни одной ветки с ее могучей кроны... Оборвалось что-то у Ярослава в душе. Так же грустно и тревожно стало, как несколько лет назад, когда однажды утром не стало Советского Союза...

Переночевав, Ярослав засобирался домой. Последний раз взглянул на сосну и померещилось ему, что в метре от начавшего уже гнить пня зеленеет десятком иголок молоденькая сосенка. Комок подкатился к горлу, а на глазах заблестели слезы. Живет деревня — пусть одной маленькой сосенкой, но живет. Значит, живы будем и мы!

Только подойдя поближе, понял Ярослав, что ошибся. Уж очень ему хотелось этого...