Шатурское дождливое утро началось слишком рано.
Я боролся с ленью, тянул время, надеясь, что дождь ослабнет, а мой кобель Густав с каждым звуком выстрела становился все беспокойней и поскуливал от нетерпения.
Но вот дождь прекратился, и хочешь не хочешь, а надо вылезать из нагретого спальника.
Одевшись и сунув ноги в холодные резиновые сапоги, я открыл тряпочную дверь палатки. Из нее бабочкой выпорхнул мой пес, следом вылез и я, с удовольствием вдохнув свежего воздуха.
Собака работала ноздрями, пропуская через них болотные новости. Пришлось пару раз рыкнуть на него, чтобы вернуть на землю и заставить слушаться.
Птица, поднятая утренней пальбой, полетела, но из-за малого количества стрелков утреннего надрыва не получилось. Постепенно день набирал обороты. Ветерок делал свое дело.
Запахи птицы, как ароматы духов в парфюмерных салонах, били в нос собаке, и она поначалу не знала, куда бежать. Она даже пыталась поговорить со мной, широко раскрывала пасть и издавала звуки, мало похожие на человеческие, но уж очень мне понятные.
Встав возле ветвистой ивы, я утихомирил собаку, и мы заняли выжидательную позицию. Вспомнив, что на этой охоте птицы летают по небу, а не вспархивают с земли, пес, как и я, сосредоточился на воздушных целях.
И наконец на нас налетела стайка из трех кряковых. Они в панике летели над болотами в поисках укрытия. Дождавшись, когда утки окажутся над дорогой, я выстрелил.
Первый выстрел оказался удачным, и одна из птиц камнем упала в камыши. Второй выстрел в угон подранил утку.
Было видно, как она спланировала за канавой. Густав, не дожидаясь команды, сорвался к первой крякве и вскоре появился с добычей, крепко стиснув ее клыками и мотая головой. От такого подноса перья летели во все стороны.
— Аккуратно! — молил его я. — Все кишки из нее выдавишь. Вот умеешь ты превратить утку в тряпку за пару секунд!
Много раз я пытался отучить Густава так грубо брать добычу. Бесполезно! Где-то прочитал, что дратхаарам это свойственно, и немцы, чтобы заставить собаку быть деликатнее с добычей, при натаске обматывают игрушку колючей проволокой.
Нет, к таким жестоким методам воспитания я прибегать не стал. Шут с ней, с уткой! Ничего не поделаешь: уж такой он азартный, мой Густав!
Убрав селезня в сумку, я погладил добытчика и задумался, как направить его за подранком. Самый действенный способ — что-нибудь бросить туда, где предположительно находилась птица.
Срезал ветку и, обратив на нее внимание собаки, метнул в осоку, скомандовал: «Принеси!» Любимая игра началась. Махом перескочив через канаву, пес пропал из вида.
Было слышно, как он с треском рыщет в болотных дебрях. Затем короткое затишье, прыжок — и хлопанье отбивающихся крыльев.
— Нашел! Молодец! Принеси! — радостно кричал я своему помощнику.
Появившись на другом берегу, Густав зачем-то бросил свою добычу на землю. Он озорно смотрел на меня, часто вибрируя остатком хвоста, и радовался вместе со мной.
Эта игра ему нравилась. Ради нее он и родился на свет, и без нее жизнь в межсезонье превращалась в беспросветную скукоту.
Мои уговоры длились недолго. Пес послушался и, крепко стиснув зубами птицу, полез в воду. Селезень был крупный, запросто перепрыгнуть через воду не получилось — пришлось плыть. Пока я хвалил и оглаживал собаку, над нами снова пролетели утки.
— Прозевали! — досадовал я, а Густав вторил мне мычанием, стараясь произнести хоть одно человеческое слово.
На смену пасмурному утру выглянуло солнце, и стало по-летнему тепло. Стрельба пошла на убыль. В конце насыпи появились охотники. По закинутым на плечи ружьям и ленивой походке я понял, что для них утренняя охота закончилась. Я тоже засобирался в лагерь.
В лагере было оживленно. Серега, подобравшись ближе к воде, щипал уток. Жарко горел костер. Из соседней компании зашел поздороваться старый знакомый. Увидев собаку, он радостно запричитал:
— Красавчик! Какой красавчик! И умничка, наверное. Уток таскает?
— Конечно. Одно плохо: после его подношений на утку без слез не взглянешь. Даже фотку на память не сделаешь. Измочаливает вдрызг. Вот, смотри, — и, вывалив на землю двух селезней, я продемонстрировал результаты работы кобеля.
— Зато приносит. А я вот одну так и не достал. Недалеко упала, а через канаву не перелезть. Так и лежит там, на корм воронам или лисам. Может, попросишь своего поискать?
— Давай попробуем. Только ничего не обещаем.
Взяв Густава на поводок, мы пошли за Павлом. За нами шел Леня. Утреннюю охоту он проспал из-за затянувшегося застолья, и теперь «болел». Лечился, но болезнь не проходила. Свернув с основной дороги, мы вышли на тропинку и, пройдя несколько метров, остановились.
— Вон туда упала, — Павел показал рукой на густые заросли камыша за дренажной канавой, заполненной зеленой водой.
— Ищи палку, и будет тебе утка.
— А палка зачем?
— А как ты объяснишь собаке, куда упала птица?
Недолго думая, Паша вытащил целый дрын, торчавший из торфа, показал его собаке, прицелился и швырнул. Я же снял поводок и скомандовал:
— Принеси!
Обрадовавшись новому заданию, Густав с разгона влетел в болотную жижу, в два счета оказался на другом берегу, отряхнулся и исчез в камышах. Паша закурил, а Леня достал пакет с семечками «От Мартина», разорвал упаковку и пересыпал их в карман.
Время шло. Я подбадривал собаку, работавшую в камышах. Паша курил. Леня грыз семечки. И вот на берег выскочил наш работяга с истерзанной уткой в зубах. Под общие восторги он покрасовался перед нами, бросил добычу и поплыл к нам. Утка осталась за канавой.
Похвалив своего помощника и огладив его по мокрой щетине, я дал ему передохнуть, а затем скомандовал:
— Принеси!
Пес с шумом и брызгами прыгнул в воду, в считанные секунды оказался около добычи, взял ее зубами и, преодолев водный рубеж, положил утку к моим ногам.
Леня растерянно уставился на собаку. Помолчав, он улыбнулся во всю ширь доброго лица и, выплюнув черную шелуху, выдал нам откровение.
— Вот если бы не семечка, которая никак не кололась, я уже был готов сказать, что поцелую твоего пса в задницу, если он принесет утку. Но семечка спасла.
— Ну и сказал бы. Неужели думаешь, что мы тебя заставили бы собаку в зад целовать?
— Да не в этом дело. Пацан сказал — пацан сделал. Я слово держу.
— Тогда ладно, — согласился я. — Будем считать, что семечки тебя спасли.
Когда мы вернулись в лагерь, в чугунном казане уже вовсю кипело жаркое. Кто-то прилег отдохнуть, расположившись у костра, кто-то рассказывал про налетевших не с той стороны, с какой ждал, птиц и продолжал переживать прошедшее утро, а Леня, сев у костра, не удержался и в полном сумбуре рассказал об обещанном поцелуе, найденной Густавом утке и, конечно же, о пацанском слове.
История всем понравилась. Мы прославились, что называется, на всю округу. На следующее утро нас находили охотники, знакомые и незнакомые, и у всех была одна просьба — поискать уточку, упавшую «где-то там». Дальше все шло как по нотам. Палка, бросок, команда — и истерзанная добыча в зубах.
После утренней тяги я засобирался домой. Когда последние вещи были погружены и собачий гамак на заднем кресле пристегнут, Густав из последних сил залез в машину, положил мокрую голову на подлокотник и тут же уснул.
А я, прощаясь с друзьями, получил столько добрых пожеланий в адрес своей собаки, сколько не услышал за много лет… Спустя пару часов глубокого и безмятежного сна мой друг проснулся и, усевшись за спиной, робко положил усталую голову мне на плечо.
Я сказал: — Все мы с тобой сделали по инструкции, как просила жена. Постреляли, тебя умотали. Правда, не удержались и пару уток прихватили с собой, да еще двух подарочных. Не выбрасывать же! Но ты-то каков! Хорош! Хорош!
Почувствовав мой игривый тон, Густав принялся раскрывать пасть, чтобы поддержать дружескую беседу, и мычать. Мы давно научились понимать друг друга.
Когда пес снова захрапел, я не удержался и позвонил домой. Похвастаться. И чтобы обед приготовили праздничный. И чтоб баньку истопили к приезду.