Медвежьи истории

ШАТУН

Впервые в Заполярье я попал ребенком – поехал к старшей сестре на Кольский полуостров в летние каникулы после третьего класса. Догадываюсь, как там живется людям теперь, а в те годы это был сказочный край. Я готов был локти кусать от досады, что я еще слишком мал и не могу там навсегда остаться.

Всю неделю я лазил по окрестным сопкам, пугая куропаток, ловил на красную тряпочку треску в заливе или небольшую беломорскую селедку на голый крючок, лишь бы он был блестящий, а в выходные мы ехали с мужем сестры в тайгу на рыбалку. Все ловили там каких-то неизвестных мне кумжу, сига и хариуса, но мы постоянно привозили только плотву, окуня и щуку.

Самостоятельно ловить рыбу я начал в четыре года, и зятя своего я перелавливал. На третьи выходные, наслушавшись о наших рыболовных приключениях, с нами поехали два мужика с работы зятя. Одного мужика звали Николай. Он был родом из Одессы и жил на Севере уже лет двадцать. А второго звали Константин. Он родился в Кандалакше и всю жизнь только и делал, что ловил рыбу. Там и выяснилось, что муж сестры рыболов был еще тот, а я просто не знал, как надо ловить сига и кумжу, но отлично знал, как плотву и щуку. Поэтому только они нам и попадались.

На одной из совместных рыбалок, когда мы сидели возле костра, дядя Костя рассказал историю о шатуне, свидетелем которой он стал в середине шестидесятых, когда работал на небольшом горно-обогатительном комбинате. Это был небольшой рудник, поселок рядом. Жителей было человек восемьсот. Поселковое кладбище располагалось километров за шесть от жилых домов: только там грунт позволял рыть могилы, везде же был только базальт.

Выдался какой-то неудачный год для медведей, и в начале зимы поселковые мужики застрелили парочку шатунов, которые забрели в поселок. А в конце зимы, в марте, умерла одна бабушка. Директор комбината выделил бульдозер, чтобы пробить дорогу через сугробы на кладбище. К бульдозеру подцепили сани с теплушкой, в которую села бригада землекопов для рытья могилы. В этой бригаде был и дядя Костя. На кладбище они застали страшную картину разорения: могилы раскопаны, гробы поломаны, останки покойных раскиданы. Всюду были медвежьи следы.

Дело в том, что в условиях вечной мерзлоты похороны по традиционным нашим обрядам представляют собой довольно трудновыполнимую задачу: мерзлота, подпирая снизу, норовит выкинуть из земли все инородное, что в нее закопают. Могилы не являются исключением: за несколько лет мерзлота выталкивает на поверхность гроб и его приходится перезахоранивать. Медведь случайно забрел туда в начале зимы, воспользовался этим обстоятельством и разорил все кладбище.

Поселок был небольшой, народ в основном пришлый, за могилками ухаживать было некому, и большинство захоронений лежали почти на поверхности, выжатые мерзлотой наружу. Шатун это дело учуял, и всю зиму прожил на человеческих останках, которые довольно сносно сохраняются в вечной мерзлоте. Возможно, что медведь дожил бы до начала вегетации растений, если бы не умерла бабушка и на кладбище не появились люди. В кабине бульдозериста нашлось ружье, из которого и убили мародера.

«Я, признаться, – закончил свой рассказ дядя Костя, – был лучшего мнения о медведях. Не в том смысле, что они не брезгуют мертвечиной – этого у них не отнять, – а в том, что медведи, по крайней мере «наш» шатун, не такие уж морозостойкие, как может показаться. На голом снегу, как волк и лисица, он не спал, а наделал по всему кладбищу гнезд, наломав соснового лапника. А самые нежные у него оказались ступни: все четыре были обморожены, сильно отекли, растрескались и кровоточили. Он ни броситься на нас не мог, ни убежать».

ДВЕ ОХОТЫ

Несколько лет назад пришлось мне поехать в Тайшет. Дело происходило в конце октября, охотничий сезон повсеместно был открыт, и я прихватил с собой ружье. В Тайшете уже лежал снег, а мне предстояло провести в тайге пару недель. На месте я познакомился с отцом и сыном Столяровыми. Узнав, что я охотник, они пригласили меня на медведя. Это была не коммерческая охота на берлоге, когда пришлому «варягу» продают место спячки медведя, а обычная добыча зверя, на которую меня пригласили из дружеских побуждений. Этот медведь, как они думали и как впоследствии их предположения подтвердились, пакостил им все лето. Младший Столяров по первой пороше сумел соследить зверя, когда тот шел ложиться в берлогу.

По сибирской традиции перед охотой мы попарились в бане и затемно вышли. Медведь лег недавно, еще не облежался, поэтому роли мы распределили заранее и у берлоги вели себя очень тихо. Однако медведь нас услышал, наполовину выскочил, но почему-то оробел, рявкнул и скрылся обратно.

Младший Столяров только собрался заткнуть открывшееся чело берлоги жердиной, как мишка на секунду опять показался, и старший Столяров успел послать ему смертельную пулю в голову. Все действие, если не считать приготовлений и времени, потраченного на дорогу к берлоге, заняло меньше минуты. Все произошло до обидного быстро и неинтересно: застрелили медведя, словно какого-то Тузика в конуре.

По здравом размышлении, я, конечно, понял, что нормальная охота на берлоге именно такой и должна быть: наипервейшая задача – не дать этому опасному зверю вырваться на волю, где он может натворить бед, искалечив или убив охотников. Его как раз и нужно, как Тузика в конуре, добыть. Но как я ни пытался в уме оправдать прагматизм этой охоты, уважения к Ширинскому-Шихматову поубавилось. Возможно, от моего недомыслия.

Три года назад охотился я в Кировской области со своей легавой. Стоял август, повсюду было полно тетеревиных выводков, и каждый день приносил массу впечатлений. Жил я у егеря, а по соседству, в купленном вскладчину доме, жила компания охотников из Кирова. Не совсем «жила», а приезжали они в пятницу после работы и уезжали в воскресенье ночью.

Но и на неделе каждый вечер кто-нибудь приезжал посидеть на лабазе. Мужики очень серьезно относились к своей охоте, с весны покупали несколько тонн овса и гороха, нанимали трактор, вспахивали и засевали делянки возле построенных лабазов, летом покупали лицензии на кабана и медведя и с первого августа начинали сидеть на овсах.

В очередную пятницу они приехали, быстренько перекусили и разъехались по своим лабазам. Часов около двенадцати ночи нас разбудил стук в ворота и лай собак во дворе. Мы вышли.

– Рашид, я медведя подранил с лабаза, – обратился к егерю Иван. – Давай собирайся! И собак прихвати.
– Они у меня по медведю не приучены.
– Все равно давай возьмем: может, пойдут.
– Да вы что, мужики, разве не ночь на дворе? – спросил я. – Дождитесь утра, дайте мишке отлежаться, может, он к тому времени сам «уснет». Как вы собираетесь в такую темень его искать? Это же не телок!

Видимо, у всей компании в голове были такие же мысли, но Иван закусил удила и ничего слушать не желал:
– Я пятьдесят лет с малолетства охочусь, надо немедля его добрать.
Иван был самым старшим в компании, и все пошли у него на поводу. Даже Рашид молча собрался, взял двух своих лаек и сел с ними в «буханку». Они уехали, а я остался за них переживать. Часа через два все целы и невредимы вернулись, высадили Рашида с собаками у ворот, а сами поехали дальше, к своей избе.
– Ну, что там? – спросил я Рашида.
– Не надо было ехать. Только подшумели зря. Медведь метрах в ста от овсов лежал. Утром бы сразу добрали. А теперь он черт знает куда уйдет. Собаки по крови до него добежали. Он на них рявкнул, они к нам в ноги примчались. А мишка в другую сторону бросился.

Спозаранку мужики приехали за Рашидом. Распоряжаться всем вызвался Эдик, впрочем, инициативу быстро перехватил Рашид как более опытный в деле добора подранков. Иван, то ли осознавший свою оплошность, то ли запиленный за ночь компаньонами, сидел за рулем в позе Чингачгука, уронив руки на колени и устремив гордый взгляд в пространство перед собой.

Ему было уже больше шестидесяти, а остальным его товарищам – от двадцати шести до сорока, и до прошлой ночи Иван был у них непререкаемым авторитетом. Мне страшно хотелось поехать с ними, но лицензия принадлежала Ивану, и мне было неловко своей просьбой возвращать его на землю из заоблачных высот уязвленного самолюбия. Взяли Рашида, собак и уехали.

Медведь, как оказалось, был ранен в заднюю часть туловища. Рана была серьезной, но не смертельной: пуля раздробила тазобедренный сустав. Но и с такой тяжелой раной напуганный мишка ушел за ночь километров на двенадцать и лег в болоте. Благодаря собакам, которые все-таки пошли по его кровяному следу, медведя нашли. Но подойдя к болоту, где залег мишка, собаки наотрез отказались идти, чуя близкое присутствие зверя.

– Давай, Иван, иди первым, – Рашид снял с плеча свой ИЖ-27. – Я подстрахую. Остальные. стойте тут. Нечего сутолоку устраивать: друг друга можно перестрелять, если мишка возню устроит. Иван, а ты повнимательнее будь: судя по следам, он ранен в заднюю ногу. На дыбы не встанет. Если на нас кинется, то по-кабаньи. Стрелять надо наверняка.

Иван приготовил свой карабин и направился в болото. Рашид чуть в стороне и чуть сзади пошел с ним. Продвинулись метров на пятьдесят, и тут медведь рявкнул и бросился из густых зарослей на Ивана. Егерь и охотник выстрелили одновременно, и мишка лег на месте.

Раз уж я высказался по поводу убийства медведя в берлоге, то надо определиться и с лабазами. По молодости я пару раз сидел на лабазах. Один раз в неделю отсидел в Костромской области и два дня просидел в Вологодской. Добыл и там и там по кабану.

Хоть к моменту выстрела надпочечники исправно выбрасывали в кровь адреналин, ничего спортивного в этой охоте я не углядел – обычная заготовка мяса. Кстати, это подтверждает и поведение кировской бригады. С весны они к этой заготовке мяса готовятся, всю осень сидят на лабазах, а позови их пострелять уток на пролете или тетеревов из-под собаки, так у них и дробовых ружей на семерых – всего одно. И его владелец почти не возит его с собой, предпочитая карабин. Ни на вальдшнепиной тяге, ни зимой, когда можно зайчика потропить и поискать тетеревов на лунках, я этих мужиков у Рашида не видел.