Изображение Ночная охота на тетеревов
Изображение Ночная охота на тетеревов

Ночная охота на тетеревов

Темная морозная январская ночь, низкие голубые звезды над черным заснеженным лесом, поляна, озаренная алым коптящим светом берестяных факелов, снежные взрывы тут и там, суматошное хлопанье крыльев и неяркие вспышки выстрелов, гремучим эхом раскатывающиеся по спящему лесу...

Давно это было, больше полувека назад. Ивановский облздрав направил тогда меня на работу в отдаленный медпункт Пестяковского района – одного из самых глухих в ту пору в области. Это был настоящий «медвежий угол», как теперь говорят – российская глубинка, во всей ее живописной красе: без проезжих дорог, без электричества, с отвратительной торговлей, когда по два-три дня в наш деревенский магазинчик не привозили даже хлеба. И глухие, заболоченные леса кругом.

Семья моя осталась в Шуе, а здесь я квартировал и столовался у презлющей и жадной, очень похожей на сказочную Бабу-Ягу Елены Егоровны – бабки Алены, как звали ее соседи. Она за пять кубометров дров, обещанных председателем колхоза, сдала мне комнатушку об одном подслеповатом оконце.

Понятно, что я чувствовал себя в настоящей ссылке, и глухая тоска порой так сжимала сердце, что хоть в болото головой...
На мое счастье судьба послала мне встречу с Мишей Ковшовым – местным лесником и страстным охотником, ставшим вскоре настоящим другом. Он зашел ко мне в медпункт со здоровенным фурункулом на шее.

Вытерпел, пока я вскрывал и чистил его болячку, лишь изредка шепотом матерился сквозь зубы, а потом, когда «операция» закончилась и мы вместе вышли покурить на улицу, пригласил меня на охоту и тут же присоветовал купить баснословно дешево старенькое ружье, которое он называл «Дамаска витые стволы», со всем припасом к нему у древней бабки – вдовы старого охотника.

...Наверное, в роду моем кто-то был охотником, потому что во мне вдруг пробудилась настоящая охотничья страсть. И вскоре вместе с Мишкой и его талантливым, хитрющим гончаком-полукровкой Жулькой я стал все свое свободное время проводить на охоте.

Такое увлечение молодого фельдшера не осталось незамеченным. Егоровна недовольно брюзжала, что от меня нет никаких дел, никакой помощи по дому, а особенно возмущалась таким моим поведением заведующая сельским клубом Люба, мечтавшая вовлечь меня в художественную самодеятельность. Впрочем, у Мишки насчет Любы было свое мнение.

– Все эти ее песенки, ля-ля, тра-ля-ля всякие – это так, для блезиру, – говорил он. – Любка к тебе, Василич, клинья подбивает.
А ведь по ней, по стервозе, тракторист Гришка из Грачевки второй год сохнет.

А я и не придавал этим притязаниям никакого значения. После работы, наскоро поев, брал ружье и уходил к Мишке. И не важно было, льет ли за окном холодный осенний дождь или завывает вьюга.

Так продолжалось до тех пор, пока однажды в присутствии председателя колхоза, вершившего судьбы во всех окрестных деревеньках, Любка не вырвала из меня обещание регулярно приходить в клуб на занятия кружка, и обязательно выступить на новогодней вечеринке. В противном случае председатель пообещал оставить без дров и мой медпункт, и бабку Егоровну, которая за это запросто могла турнуть меня с квартиры...

– Вы только посмотрите на него, Петр Николаевич! Он же совсем одичал, как с этим Ковшовым, связался. Только и знает, чуть минутка свободная выдалась – тут же к нему бежит, и в лес! А кто же будет людям культуру прививать? Одна я что ли? Ведь интеллигентный человек, мог бы рассказать о чем-нибудь интересном, а вместо этого, как волк, только в лес и смотрит! – сердито, сверкая глазами, выговаривала Люба.

– Что, фельдшер, попал? – посмеивался председатель. – Она такая. От нее, братец, не открутишься. Так что давай, подключайся к культурной работе!

Мишка был, конечно, прав. Был я в те годы довольно красивым и привлекательным. Словом, завидный жених, и Любин интерес ко мне был вполне объясним, но у меня-то в душе был мой далекий дом в Шуе, жена и маленький сынишка, а здесь, в этой глухомани, у меня были мой друг Мишка, лесные тропы, заливистый лай Жульки и гром ружейных выстрелов...

И когда в один из январских дней, накануне старого Нового года Мишка пригласил меня на ночную охоту, я, нисколько не раздумывая, забыв обо всех обещаниях и кружках самодеятельности, согласился. Едва дождался окончания приема пациентов, забежал в свою комнатушку, прихватил заранее приготовленные ружье и патроны, не слушая брюзги Егоровны насчет дров и керосина, выскочил в вечерние сумерки...

До Мишкиной деревни было километра три. По набитой лыжне я прошел их минут за двадцать. Темнело. В окне Мишкиного дома светилась лампа. На шум моих шагов, стук лыж выскочил Жулька и, узнав меня, с радостным лаем закрутился вокруг, но Мишка, вышедший мне навстречу, цыкнул на него:

– А ну, пошел под крыльцо! Без тебя дело обойдется! Не гоже собаке по ночным лесам болтаться – как раз волкам на ужин попадешь!
– Ну, молодец, Василич! – ухватил он меня за плечи, – вот настоящий мужик! А то моя Нюрка меня одного и пускать не хочет! Волки, мол, шатаются по лесам. А что нам волки, вдвоем-то?! У тебя с картечью хоть пара патронов есть? Целых пять? Да у меня восемь! Нам ли волков-то бояться! Да попадись они нам – еще и премии заработаем!

А самодеятельность твоя – чепуха на постном масле! И Любка пусть на тебя не пялится – у тебя свои есть. И насчет дров тоже не бойся. Никуда председатель не денется. Егоровна твоя – истинная ведьма, она же с его не слезет, покуда воз дров не подвезут...
Да ты давай, заходи, раздевайся, чего в дверях-то стоять.

– Нюрка! Гляди, какого я гостя привел! Василич это, дружок мой, фершал с медпункта! Во, какие у меня друзья-то! Ты бы нам спроворила че нито перекусить, а? Нечего? Ребятня все умяла? Ну и хрен с ним. Ты, Василич, не обижайся. Вишь, их у меня четверо. Только успевай чего на стол ставить – вмиг все сметут...

А мы с тобой теперь постреляем, да и заставим ее нам картоху с лесной курой варить. Вкуснятина будет!

Так вот, слушай-ка сюда, Василич, я тут большую стаю тетеревей уследил. Они все на одной поляне ночуют. Днем они шибко сторожкие – на выстрел не подпускают, а ночью-то куры, известное дело, слепы. А мы с тобой на полянку-то и наедем к полночи ближе, чтобы они разоспались хорошенько.

Изображение Очень часто бывает, что тетерева, особенно косачи, зарываются в снег, буквально объевшись березовой почки, и поэтому могут оставаться в снегу аж до следующего утра, переваривая склеванное. Фото: Семина Михаила
Очень часто бывает, что тетерева, особенно косачи, зарываются в снег, буквально объевшись березовой почки, и поэтому могут оставаться в снегу аж до следующего утра, переваривая склеванное. Фото: Семина Михаила 

Ты видал, как они с берез в снег ныряют? Здорово, ловко так. А под снегом у них ходы. Впотьмах-то не уследишь, как они вылетать начнут. Но у меня в старом амбаре за деревней факела берестяные припрятаны. Мы их с тобой на поляне-то и зажжем! Понял ли? Они, значит, взлетать начнут, тут мы по ним и шарахнем! С факелами-то видно будет, как днем!

Необычность этой ночной охоты заразила и меня ожиданием чего-то необыкновенного. К ночи стало подмораживать, и поле, через которое протянулась фиолетовая линия лыжни, засверкало в слабом свете звезд и узкой лодочки месяца голубыми и зелеными искрами.

Завернув в стоящий на отшибе за околицей полуразвалившийся сарай с провислой крышей, Мишка вытащил пучок коротких нетолстых колышков, туго обкрученных на концах берестой. Два из них он отдал мне.

– Держи! Я тройку захвачу. А с тебя и пары хватит. Возиться-то с ними в лесу не больно удобно. Да не прислоняй ты их к полушубку-то, перемажешься! Я их еще смолой помазал, чтобы горели лучше!

За полем пошел березняк с заснеженными елочками, похожими на разных диковинных зверей. В повисшей над лесами тишине раздался где-то далеко и полетел к звездам глухой и жалобный волчий вой.

– Во, заразы! Только бы они нашу с тобой поляну не нашли. А то много птицы передушат! – проговорил встревоженно Мишка. – Ах ты, курва рыжая! – усмехнулся он, указывая на цепочку лисьих следов. – Гляди, Василич, кума раньше нас полянку надыбала!

Может, вместе охотиться будем?

У плотной невысокой стены заснеженного ельника Мишка остановился:

– Ну, Василич, заряжай свое расписное! Эх, красиво оно у тебя, но щели-то у замков изрядные. Ему – место на стенке, много, видать, дед из него пострелял, знатный, говорят, охотник был. Ну, зарядил? Да запасные-то прямо в карман клади. Некогда будет по патронташу шарить. Ну, с Богом! Зажигай!

Факела наши загорелись неярким коптящим пламенем, роняя на снег черные капли.

– Договоримся так: ты едешь вправо, а я влево. Ясно? В стороны друг друга не стрелять. Хоть и прямо из-под лыжин вылетать будут. Понял? Лиса ли, заяц ли поляной поскачут – не стреляй! Сегодня это не наша добыча. Понял? Тогда пошли!
Узкая полоса ельника расступилась внезапно, и перед нами открылась широкая темная поляна с высоченными березами по опушке.

– Ты иди, иди! – шепотом торопил меня Мишка. – Иди и не больно-то на лунки в снегу гляди! Они порой совсем с другой стороны вылетать станут.

Черная тень высокой раскидистой березы скрыла лодочку месяца, когда справа от меня с треском разломилась корочка пристывшего снега, и, шумно хлопая крыльями, вырвалась в снежном фонтане черная, показавшаяся мне огромной, птица. От неожиданности я выронил факел в снег и грохнул ей вдогонку из одного ствола.

... Куда там! А от грома выстрела чуть не из-под лыж вылетел второй тетерев, в которого я ударил из второго ствола! Попал! Но тут слева и справа совсем близко и далеко начали взрываться снежные фонтаны.

Скорей зажечь факел, иначе я ничего не увижу! Но мокрый от снега факел не загорался! А в Мишкиной стороне, в алом свете торчащего в снегу факела, тоже взрывались снежные фонтаны и резко, четко била его «тулка». Наконец-то и мой факел загорелся. Но рядом со мной, наверное, все тетерева вылетели! Одни дыры в снегу...

– Иди дальше! – кричит Мишка. – Стая громадная была. Там еще много их! Иди, а как вылетать начнут, факел ручкой в снег втыкай. И не спеши. А то твоя «пушка» всех разбудит, а достать-то ни одного не сумеешь!
– Нет! Я уж одного, вроде, подбил, – отвечаю.
– Ну так хватай скорее, а то или улетит, или в снег нырнет!

Нет, мой тетерев не ушел. Разброс дроби от моей «дамаски» оказался такой, что штук десять дробинок попало в него. Тяжелую, еще теплую птицу кладу в заплечный мешок и двигаюсь дальше по поляне в призрачном свете факела по хрустящему под лыжами снегу.

Метров через сорок-пятьдесят вновь все повторилось: снежные фонтаны взлетающих тетеревов, грохот моей «дамаски» и... промахи, промахи, промахи...

Первый факел сгорел, и я зажег второй, который едва не потерял второпях. Наконец-то еще один косач попал под мой выстрел и забился на снегу.

– Эй-эй, Василич! – услышал я сквозь звон в ушах крик Мишки. – Кончай палить! Ты сколько взял? Пару? Ну и гожо. Я тоже тройку. Хватит. Нюрка нам запечет их, знатно получится. Да бутылочка у меня есть там, в заначке. Вот и отпразднуем и старый Новый год и Крещение! А сейчас – ружья за спину и пойдем, братец, наст ломать. Видишь, как его мороз кует? А мы с тобой походим по поляне, они, глядишь, и повылетают. А то закует вовсе крепко и погибнет вся стая.

Мы шли по трескучему от наста снегу, нарочно стараясь шуметь как можно громче, и снежные фонтаны ночных беззвучных взрывов взлетали тут и там, и черные лирохвостые тетерева суматошно уносились в темноту. Мы больше не стреляли. Факелы собрали и присыпали снегом под большой елью – может, когда пригодятся, а сами еще с час «вытаптывали» тетеревов из снежно-ледового плена. Пусть посидят где-нибудь ночь. Плохо, конечно, холодно, опасно – филин или крупная неясыть запросто схватить могут, но зато вся остальная стая сохранится.

А с темного неба ярко светили голубые лучистые звезды – настоящие, рождественские.

Что еще почитать