ПОЗДНЯЯ ОСЕНЬ В ПРИДНЕСТРОВЬЕ
В среду позвонил Медведев:
– Спишь там в своей берлоге (я достраивал дом) и новостей не знаешь, – заговорил он интригующим тоном.
– Что за новости? – переспросил я равнодушно.
– ... Не поверишь, гусь валом пошел! Вчера у Федосеича еле выведал, молчал до последнего. С Венькой Глуховым трех гуменников взяли на чуриловских плесах. Кстати, егерь Петро Петрович, не твой ли знакомый?
– Ну, мой! – прокричал я в трубку, все еще не веря доброй вести.
– К нему и поедем, готовься! О выезде и месте сбора уточним. Ну, будь здоров! Да, перезвони Александрычу.
Известие приятеля подействовало ошеломляюще. Шпаклевка схватилась, я бросил в ведро торчащий в руках шпатель, подошел к окну. Осень уже давно вступила в свои права. От порыва ветра заходили, закачались верхушками, стоящие через дорогу сосны, словно поздравляя меня с доброй новостью. Выползшее из-за туч солнце просветило лесные прогалины, бросая тени на песчаные взгорки, пожухлую листву. Боже! Как летит время, впереди – зима.
Впрочем, какая здесь, в среднем Приднепровье, зима!? До теплых морей – рукой подать. Морозов практически никаких. Снега горсть сыпанет, обелит все вокруг, не успеют ребятишки санки с балконов достать, как к полудню зачернеют склоны, дороги, а через час-другой от снега и след простыл. Вроде и зима не зима, но так не хочется, чтобы уходила осень; при виде гусиного клина запрокинешь вверх голову и долго его провожаешь взглядом. И так потянет к разливам, на болота, к простору!
НА ОХОТУ!
Два дня пролетают в хлопотах. Я сижу в комнате один, чищу ружье, пью чай, посматриваю в окно – как там погода? Уже смотался в охотничий магазин, прикупил патроны с крупной дробью, набил патронташ. Звонил Александрыч, кое-что уточнили, согласовали. Наконец, последние приготовления позади – все! Едем!
Дом егеря большой: с пирамидальной крышей, недавно отстроенный из белого силикатного кирпича, с пластиковыми окнами, хозяйственными постройками – я знал хорошо. Сюда как-то определил свою немецкую легавую – дратхаара Данку: с хозяином дома решили, что здесь ей будет лучше, чем в городской квартире. Была она от знаменитых родителей, и мы надеялись получить хорошее потомство. Прошло несколько месяцев – Данку похитили.
– Не живет он здесь, – ответил заспанный женский голос, с явным недовольством за беспокойство в ранний час.
– А где найти его, не подскажете?
– Ищите в Новых Вербках, третья хата с краю, у железнодорожной линии.
Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Почему же я не придал значения словам Петра Петровича: «Ты же знаешь, где я живу?» Так переспросил он в телефонном разговоре. Я еще не объяснил, в чем суть, как Александрыч включил зажигание, надавил на педаль газа. ГАЗ-69 взревел, затрясся и сдвинулся с места. Чувствую, в кабине начинают нервничать.
Въехали в деревню, дорога посредине улицы изрезана глубокими колеями, под колесами уже подмерзлые за ночь комья земли, машину кидает из стороны в сторону, Александрыч сгорбился за баранкой, нервничает. На дворе темень, единственный фонарь на столбе в центре села тускло освещает крыльцо неказистого здания – контора, рядом примостились два трактора и комбайн. Проезжаем на край села, у дома, что поменьше, стоят две тяжелые иномарки, в доме светятся окошки:
– Сюда? – затормозив свой «бобик», открыв дверцу, спрашивает Александрыч.
– Сюда, сюда! – приветливо отвечает мужчина, одетый в камуфляжный костюм, на ногах – болотные сапоги. Его хорошее настроение передается нам. Про свой переезд Петр Петрович не обмолвился и словом: что к чему, спрашивать не стал, не ко времени.
Отстрелочные карточки в руках, спешим. Еще не рассвело, лишь бледной полосой чуть зарделся восток, едем туда. В осеннем ночном небе сгорает звезда. Съезжаем с асфальтированной дороги, под колесами автомобиля бетонка, впереди деревенька, по обеим сторонам тянутся поля. До болот – рукой подать, пролегают они на многие километры в опущенной широкой низине, зажатые хатами трех деревенек; там, где тянется на небе просветленная полоска – оттуда, с вершины, спускается к нам взгорье, но его сейчас из-за темноты почти не видно, как и соснового леса, раскинувшегося островками вокруг деревень.
УТРЕННЯЯ ЗОРЬКА
Мы на месте. Пахнет сыростью, перепревшей болотной травой, чем-то обновленным в природе. Собираемся без суеты и шума, говорим вполголоса.
– Наша сторона правая, определяйтесь, кто – куда, пора! – тихо говорит Медведев и первым направляется в камышовую прогалину – там свинцовой полоской высвечивается вода. Со стороны деревни гулко ухнули один за другим два выстрела. Идем гуськом, вода выше колен.
Впереди Медведева, из-за высокого камыша, с шумом срывается кряковая утка, проходим это место – небольшой плес, за ним дорогу преграждает глубокая канава, воды уже выше пояса, вода кругом. Занимаем места. Справа от меня из камыша доносится негромкий голос Александрыча, он прижался к скраду, задрав вверх голову:
– Смотри! Смотри! Правее. Гуси! Тянут на нас. Я всматриваюсь в ту сторону, куда повернулся сгорбленной фигурой Александрыч, и ничего не вижу. Наконец, замечаю на темном небе точки, они приближаются. Сжимаю шейку ложи ружья до боли в пальцах, но тут же расслабляю ладонь: точки на небе – явно не гуси.
– Фу ты, черт! – доносится из скрадка.
Три кряквы, как три громадных лаптя, проносятся вдали нас.
Ночь отступает. Сквозь молочную синь неба пробиваются бледные лучи солнца, освещают камышовые гривы, переливаясь отблесками на водной глади. Мы уже разошлись, потеряли друг друга из виду. Медведев направился ближе к взгорью, Александрыч – левее от него, я стою в нескольких метрах от Александрыча.
За желтыми гривами камыша едва просматриваются хаты, оттуда поднялась большая гусиная стая; вот она потянула к железной дороге, не долетев, развернулась, гогоча, направилась к полям, где остались неубранные хлебные валки. Идут прямо на Александрыча. Долетят ли? Я вижу, как он вскидывает ружье, целится, наконец, гремит выстрел. Гуси продолжают движение.
Надо же – стая за стаей! Не верю своим глазам. Стреляют то близко от меня, то на другой половине болота. Птицы в небе перестраиваются, нарушается стройность косяков, они взмывают беспорядочно вверх, набрав высоту, выстраиваются вновь по заведенным у них порядкам.
Разнятся выстрелы, вот, кажется, не ружье, а гаубица сотрясает вокруг воздух. Долгое эхо разносится по болотам. Но гуси уже высоко, боевые раскаты их не страшат. Одна стая полетела опять в ту сторону, обойдя меня, «помазали» что ли те места? Проходит больше часа.
Я стою, примостившись к плотной стене камыша, и думаю, что шансов у меня практически никаких, посматриваю в сторону Александрыча, и ругаю себя за то, что отказался идти на его место. Везет же человеку! Полчаса назад он вновь поменял место, и опять налетел небольшой косяк, и после второго выстрела гусь начал падать. Явно сегодня его день.
Идти в лагерь не хочется, а надо: договорились варить уху и уже распределили обязанности. За мной, с легкой руки Александрыча, заготовка дров для костра. Не спеша и, кажется, долго, шлепаю по воде, обхожу глубокие канавы, ищу проходы, то и дело запрокидываю голову вверх – небо по-прежнему чисто, гуси словно провалились под землю. Скорее всего, улетели на поля.
Я прихожу последним. Наш стан уже дышит жизнью. Вижу, мой старший товарищ присел на корточки, протянул ладони к костру, греется. Много лет он проработал на Севере, постоянно мерзнет. Рядом с костром сутунок тополя, несколько толстых сучковатых веток акации принесены с ближайшей лесопосадки. Я еще не дошел, а уже слышится его голос:
– С тебя причитается!
– Нет проблем, сто граммов и пончик! Но дров не хватит, так что...
– К черту пончик, когда семга есть... хватит, не хватит, там видно будет, – бурчит Александрыч.
– Ну, показывай гуся?
– О! Еще один! Какой к черту гусь! Не нашел, камыш там густой. Вот ты спроси меня, чего я сразу не побежал, – спрашивает он у Медведева.
– И чего не побежал?
– А черт его знает. Смотрю, этот начинает снижаться, а тут табун – штук тридцать, идут прямо на меня, да так низко – за стволы, гляди, зацепятся. Метров сто не долетают, резко берут вправо, и поминай, как звали.
– Не лукавь, Алексей. Почему гуси до тебя не долетели? – Медведев держит в руках семгу, большая рыбина с темными туловищем бережно положена на доску. – Ты же вначале побежал, а когда увидел косяк на тебя идет, остановился и выставился, как манекенщица на подиуме. Так? Такого гуси не прощают, они все видят. Говорят, гуси Рим спасли, слышал?
– Да слышал, слышал.
– К нам пополнение, знакомься, – Медведев указывает в сторону машины. На куче прелого сена сидит мужчина, в руках у него вертикалка, он внимательно осматривает ружье, и кажется, не обращая на меня внимания. Вот он поднялся, направляется к нам. Незнакомец невысокого роста, кряжист, одет в костюм защитного цвета, какие носят отставники армии. Знакомимся. У Кондрата, так зовут крепыша, крупные черты лица, покатый мощный лоб, крепкий подбородок. Говорю, что имя у него красивое, такое редко услышишь, да и говор не местный.
– Батюшка с Урала, с заводом после войны сюда приехал, а я уж тут родился, – Кондрат подает мне руку, жмет, улыбается, я уже не замечаю грубых черт на его лице. Оглядываюсь по сторонам, спрашиваю, на чем приехал.
– Петро Петрович привез, уехал за моим приятелем, обещал на уху попасть. Да вы не волнуйтесь, мешать вам не будем, станем вон у того пролеска, – Кондрат указывает на темнеющий в нескольких километрах лесок. – Ружье вот только не мое, стрелять как-то не с руки.
– Да чего там, места всем хватит, – говорю я. Он опять улыбается, и мне кажется, что знаю его давным-давно.
В ЛАГЕРЕ
У нас все готово. Приехал Петр Петрович, на уху не опоздал, но – один. Медведев отличился, уха получилась на славу, пахнет дымом, обжигает язык, рот. Традиционные сто граммов за удачу усиливают вкус юшки. Каждый не прочь повторить.
– Смотри! Смотри! – раздается чей-то голос. Поднимаем вверх глаза – не верим сами себе: в стороне от нашего стана тянет большой косяк казарок. Гуси повернули вправо, вот уже показали спины и садятся на поле рядом с селом. До них километра три.
– Ну что, рискнем? – Петр Петрович опускает бинокль. – Если упали сразу за камышом, то...
Медведев говорит, что затея пустая, отговаривает ехать, но я и Кондрат уже держим в руках ружья, направляемся к машине.
– Ждите нас на рассвете, как говорили древние греки! – бросаю крылатую фразу отчего-то скисшим товарищам.
Комментарии (0)