Сергей и Егорка спешились отбить собак, а мы въехали на плотину, где, отдав провизию, К.Л. распорядился отправкою своей лошади домой, с тем чтобы завтра в ранний обед Егорка прибыл бы за нами на Новенький пруд.
Мы с Сергеем стали переходить плотину, а К.Л. остался на том же берегу, и таким образом, мы должны были взять камыши до полного восхода солнца по обоим берегам пруда и сойтись в хвосте, где начиналось уже болото.
Пруд был не особенно широк, но по берегам, от самой плотины, высокая куга и водоросли до узкой полосы стремени реки тянулись почти сплошной массой до хвоста.
Кроме уток, мы, конечно, ничего найти по берегам не ожидали, да и стрелять-то их мог за кугой разве один Сергей, быстро преобразившийся в Адама, следуя за кугой по грудь в воде и высоко подняв ружье.
С противоположного берега доносились возгласы Кондратия Лукича:
— Иди сюда! Шерш, Панкрет! Шерш, Трувиле!
Шум и шлепание по воде и с моей стороны и с противоположной очень беспокоили моего Альму, которого я не хотел мучить бесполезно по этой куге.
Мы подходили уже к середине пруда, как грянули два выстрела К.Л., способные оглушить непривычного охотника, а вслед затем голос Сергея:
— Барин, барин, присядьте, прямо на вас!
Но я уже видел поворачивавший к болоту небольшой табунок чирят и пустил один за одним два заряда. Несколько штук упало. Альма мой, все время трясшийся как в лихорадке, бросился в воду, а быстрее его бежал Сергей, обдавая меня брызгами.
К.Л. что-то кричал на своих собак, и наконец я ясно расслышал, что он звал Сергея, что-то указывая ему за осокой.
Три штуки утят, которых достал и подал Сергею Альма, оказались молодыми кряковыми, а не чирятами. Сергею я сказал, чтобы переправился на сторону К.Л., так как тот продолжал все громче кричать:
— Сережка, Сережка! Переплывай скорей!
— Чего орет? Ай с ружьем поплыву? Как убил — не уйдет! Сейчас!—ответил он К.Л. и, положив ружье, пустился на его сторону.
Долго возились К.Л. с Сергеем, так что мне надоело их ждать, и я начал тихо подвигаться вперед к тянувшему меня болоту. В конце пруда между болот сочилось несколько чистых и глубоких ручейков, отделяя прекрасные болотца, поросшие низкою осокою с красноватою жижкой.
Мне нужно было обойти первый довольно широкий ручеек, чтобы попасть на болото, и только я поднялся на пригорок, как увидел К.Л. с Сергеем, приближавшихся поспешно к хвосту пруда. Выждавши их немного, я перешел ручей и вступил в болото.
Альма, посланный мной, сделав два-три небольших круга, приостановился и, подняв морду, потянул носом и быстро побежал по направлению ручья, отделявшего меня от К.Л, затем, замедлив шаг, скоро стал в красивой стойке; я был уже близко, собака подвинулась еще ближе к воде, подняла лапу и стала как вкопанная.
Пара бекасов взорвалась с тем раздражающим, характерным криком, заставляющим сердце охотника как бы совершенно замереть. Я ударил первого, а затем и второго, отпустив миновать фигуру К.Л. и Сергея.
Первый выстрел мне показался очень громким; оказалось, что того же бекаса стрелял и К.Л.; подняли обоих. Ближайшего ко мне подал Альма, а второго подал Кондратию Лукичу его Панкрет.
— Хорошо, студиозус, ловко для начала! Пожалуй, и меня, старика, обстреляешь, — с блаженной улыбкой радостно басил К.Л. — Чего же не стрелял первого?
— Стрелял и первого, — ответил я.
— Да что ты?! Покажи-ка, должно быть, весь разбит?
Бекас, однако, оказался неразбитым, с одним отвисшим крылом и перебитым носом.
— Так это что же, твой дуплет? Каково? Сережка, покажи-ка матерку, что я срезал, — приказал К.Л., обращаясь к подошедшему Сергею.
Сергей, дрожа от холода, показал большую кряковую утку, измятую собаками, вытащить которую ни одна из них не пожелала.
Снова зарядив ружья, я предложил К.Л. разойтись вдоль болота, с тем чтобы не мешать друг другу. Перейти последний широкий ручей, отделявший меня от главного болота, мне пришлось с большим трудом, и я зачерпнул в один сапог воды.
Преодолев и это препятствие, мы расставились но обеим сторонам кочковатого в этом месте болота, пустив двух собак посередине.
Легаша своего К.Л. вручил Сергею, догнавшему нас после того, как оделся. Легаш тянул его вперед, туго натянув веревку; то и дело он замахивался прикладом своего ружья на собаку и, шлепая по болоту босиком, замыкал наше шествие.
Альма скоро потянул опять и, боясь, чтобы ему не помешал его неуч-собрат, раза два обернувшись ко мне своими умными воспаленными глазами, как бы просил не отставать от него; однако, сделав небольшой круг еще, скоро стал и пошел снова тихо к стороне кочкарника, где был Кондратий Лукич
— Стреляйте же, — сказал я ему, когда увидел ставшего Альму.
Бекас сорвался довольно близко и был уложен Кондратием Лукичом к его великому счастью.
— Ну, брат, твой Альма моих за пояс заткнет. А мой-то все по коростелям да по куропаткам лазит, смотрите-ка, смотри!
И действительно, в тот же момент сорвался коростель, по которому выстрелил Сергей, которого не убил, конечно, но зато упустил легаша, рвавшегося изо всех сил. Обе собаки Кондратия Лукича бросились сломя голову по направлению коростеля в кугу около пруда.
— Лови, лови Трувиля, а то распугает нам все болото! — кричал Кондратий Лукич.
— Зачем вы его берете с собой? — спросил я.
— Э, братец, по уткам золотая собака, вся в кровь изрежется, а уж выгонит. Ведь давеча он выводок вытурил, — заключил К.Л.
Наконец-то удалось Сергею поймать золотого легаша Панкрету, получившего несколько ударов плетки, которая всегда была на руке у Кондратия Лукича.
В конце болота мне пришлось убить большого кулика, да из-под К.Л. взорвалась пара бекасов, по которым оба промахнулись, — вот и все, чем мы заключили утреннюю охоту этого дня.
Перешедши мелкий брод, мы все собрались на берег к К.Л. и пошли уже дорогой до мельницы, носившей название Новенькой, где предполагали закусить и основательно отдохнуть. Сергей был отправлен обратно за провизией, оставленной на Лебедевской мельнице, а мы продолжили путь на Новенькую, до которой было еще около версты.
Вечерняя и утренняя зори следующего Петрова дня прошли для нас скучно, так как чистый и широкий пруд Новенькой мельницы не давал возможности охотиться иначе как по способу Сергея, то есть приходилось ползти на животе громадные пространства под табуны садившихся уток.
Старания его увенчались успехом; он рассказывал нам, широко раскрыв от восхищения свои маленькие глаза, как он полыхнул по целому огромному табуну два заряда и убил пять штук, не подняв еще нескольких, подстреленных.
Комментарии (0)