«Поезд исчез за поворотом, за холмом, покрытым обгорелым лесом. Ник сел на парусиновый мешок с припасами и постелью, который ему выбросили из багажного вагона»
Почти так. Только багажного вагона не было, и свой необъятный рюкзак я привез сам на стареньких Жигулях. Было жарко. Было очень жарко. Пару дней назад я не знал, куда себя деть, как избавиться от этой невыносимой жары. Москва была раскалена, как сковорода, и я жарился на ней, будто в масле, ворочаясь с боку на бок на своем диване. Я ворочался, вяло перелистывая хэмингуэевские строки:
«Он поглядел на небо между ветвями, потом закрыл глаза. Потом снова открыл и поглядел вверх. Высоко в ветвях был ветер»
А в Москве было жарко. Очень жарко. Мне даже лень было протянуть руку к телефону, когда тот бодро, будто и не было никакого пекла, затрезвонил на всю квартиру. Телефон сходил с ума от усердия, а я смотрел на него и не мог решиться протянуть руку к трубке. Не нужно было даже вставать – он был рядом, телефон, нужно было только решиться и протянуть руку.
Он вернулся с рыбалки, мой приятель и спешил – торопился засыпать меня подробностями, как и телефон, по-видимому, не испытывая термогенного коллапса. Он побывал за Тверью, на давно известной нам охотничье-рыболовной базе «Давыдово», от которой совсем не далеко до речки с поэтичным названием Медведица.
«Пока Ник курил, вытянув ноги, он заметил, что с земли на его шерстяной носок взобрался кузнечик. Кузнечик был черный»
Через три часа я присел на свой необъятный рюкзак. Он был очень большой, мой рюкзак. А еще через два часа я выгрузился на поляне, на зеленой, тенистой поляне, под вековыми липами, растущими перед входом в дом. Оставив основные вещи, я отправился в путь.
«Ник поднялся на ноги. Он прислонился спиной к своему мешку, лежащему на пне, и продел руки в ременные петли. Он стоял на вершине холма с мешком на спине и глядел через равнину вдаль, на реку, потом свернул с дороги и стал спускаться прямиком по склону холма»
Проехав несколько километров, я увидел воду. Обойдя бочажину, старое русло реки, взору наконец-то открылась сама река. Рубашку после дороги пришлось выжимать.
Купался я совсем недолго, но эти минуты были полны блаженства. Рыба на ужин была наловлена быстро.
«Он устал, и было очень жарко идти по неровной, лишенной тени равнине. Он знал, что в любое время может выйти к реке, стоит только свернуть налево. До реки, наверное, не больше мили»
Время уже было далеко за полдень.
Странно, но захотелось есть даже в такую жару.
«Ник сбросил мешок, положил на землю чехол с удочками и огляделся, отыскивая ровное место. Он был очень голоден, но хотел разбить лагерь раньше, чем приниматься за стряпню»
Костер я не успел развести, как над головой вдруг загрохотало. Над лесом нависла туча, с минуты на минуту должен был полить сильный дождь. Все стихло в ожидании скорого ливня. Перед грозой хорошо берет щука. Не думая больше о еде, я схватил мой любимый, верный спиннинг по имени «Зубр». Передо мной из воды торчал большой куст, за ним был омут.
Речные струи, огибая, куст создавали водоворот. Вертушка сверкнула на солнце латунным лепестком и улетела туда, где водные течения закручивались в воронку. Первая проводка оказалась холостой. Вторая тоже. Было бы слишком невероятно, если бы в первый же заброс… Спиннинг вдруг дернулся, согнулся и рука почувствовала того, кто взял блесну. Крупная, сильная рыба ходила на другом конце лески.
«Лесу сильно дернуло. Ник подсек, и удилище поднялось, напряженное, словно живое, согнутое пополам, готовое сломаться; и леса натянулась, выходя из воды; она натягивалась все сильней, все напряженней. Ник почувствовал, что еще секунда – и поводок оборвется…»
Я вытащил рыбу на берег. До воды было около метра осоки, было топко, подсака не было, нужно было быть осторожным. Схватив рукой за голову, я вытащил ее на берег. Это был почти двухкилограммовый жерех.
Он был очень хорош, этот первый жерех. Он бил землю хвостом, выгибался золотой дугой и косил на меня желто-зеленым своим оком. Он был очень хорош. Я посадил его на кукан, и он заволновался, поводя своим жестким спинным пером. В самом деле он был хорош.
Я бросал и бросал еще, несмотря на сумасшедший дождь, но поклевок больше не было. Гроза оказалась недолгой. Скоро она прошла и лес заблагоухал пряными запахами. И я наконец вспомнил, что ужасно голоден.
До чего же хороша уха из свежей рыбы, сваренная на костре. Как хорошо после городского пекла спать в прохладе на свежем воздухе. Кругом раздаются загадочные лесные звуки, какие-то шорохи, слышатся чьи-то шаги и несмотря на усталость сразу и не спится.
Еще не рассвело, когда я проснулся на следующее утро. Но было уже достаточно светло и можно было ловить. В отсутствии дневной жары дышалось легко, можно было спокойно ловить, не истекая потом. Я не спеша двинулся вверх по реке, попутно бросая спиннинг везде, где рыба могла ждать мою блесну. Клевали окуни, мелкие щучки. Пройдя немного, я, не рассчитав, забросил блесну на островок и зацепил. Блесна была самодельная, на нее я вчера поймал жереха, отрывать было жалко. Ранним утром, прохладно, но блесну отрывать не хотелось. Раздеться было совсем недолго. Оказалось поплавать, освежиться было очень даже хорошо.
По пути я закинул спиннинг на стремнину. Тут же кто-то ударил по блесне, и какая-то рыба начала выкручивать по реке широкие петли. Рыбья мелочь веерами вылетала из воды и вновь падала в реку. Леса зазвенела, но выдержала. Соперником оказался еще один жерех.
После завтрака я отдыхал. Никуда не нужно было спешить. Можно было просто лежать в тени и смотреть в небо, или заснуть, если захочется…
Потом я стал собираться, прощаясь с гостеприимной базой «Давыдово».
«Ник встал во весь рост на коряге, держа удилище в руках; сачок тяжело свисал с его пояса; потом он сошел в реку и, шлепая по воде, побрел к берегу. Он взобрался на берег и пошел прямиком через лес по направлению к холмам…»