На следующий же день после суточного снегопада я пошел тропить малики. Вышел за край нашего некогда рабочего поселка нефтяников, собрал ружье и пошел по местам, где зайцы всегда держатся. Ветлы и тутовые деревья, тополя и кусты лоха серебристого в диковинных шапках от снега. Некоторые их веток, кажется, вот-вот сломаются от его тяжести.
Камыш и многолетние травы в снегу. Сугробы даже на проселке, а глубина снежного покрова местами больше двадцати сантиметров. И это снежное безмолвие ранним утром не тревожат своим криком птицы.
Все вокруг, казалось, не может прийти в себя от этого белого безмолвия. И лишь мои шаги, с шуршанием снега под ногами, нарушают его. Никого из зверья не встретил, маликов нет. Даже вороны с сороками еще не наследили.
Постоял, вспомнилось много раз слышанное от бывалых охотников еще в детстве суждение, что сразу после выпадения снега дикий зверь не ходит. Но, вопреки здравому смыслу, все же пошел на охоту. Забыв о болячках и о том, что уже не раз давал слово близким не натруждать свою больную ногу. Думаю, что меня поймут собратья по охотничьей страсти. Особенно те, кто, как наши деды и отцы, продолжают по охотничьим угодьям передвигаться своими ножками. Конечно, при этом за день охоты посетишь меньше мест, чем это могут сделать те, для кого охота немыслима без железного коня. Как говориться, каждому свое…
Но разве из окна вездехода можно разглядеть настоящие чудеса, которые встречаются в природе? А можно ли за шумом мотора услышать птичьи трели? И можно ли почуять в салоне авто с его часто не всегда проходящим запахом бензина или газа запах увядающих трав и созревающих злаков? То-то же…
От этих мыслей отвлек меня шум на Волге. До нее было около пяти сотен шагов. Ее не было видно за заснеженными деревьями. Понял, что по ней в сторону Астрахани идет работяга толкач. Решил сказать утреннее — «Здравствуй!» матушке Волге.
За более чем год жизни в родительском доме я привык так делать каждое утро. Вступившие в зрелый возраст бывшие одноклассники, шутя, говорили: «Ты, выходящий каждое утро на берег Волги со своим биноклем, стал уже нашей достопримечательностью».
Не скрою, мне это приятно. Люблю любоваться матушкой Волгой всегда, нравится, когда она искрится и светится ранним утром под первыми лучами восходящего солнца. Когда над ней появляются первые чайки и по своим неотложным делам куда-то спешат утки.
Подойдя к берегу Волги, увидел стылую и тяжелую воду и какие-то точки на водной поверхности.Бинокль не только приблизил их, а заставил громче забиться сердце. Точки преобразились в уток, стаи которых были видны не только на стрежне реки, но и у берега. Заслонившись от них стволом тутовника, стал наблюдать.
Пришло осознание того, что появляется редкая возможность, не выезжая на взморье или ильменя, закрыть охоту на водоплавающих. В регионе она продлится до 31 декабря, но раскатная часть и ильменя в большинстве своем уже подо льдом.
Утка и серый гусь еще остаются, концентрируясь на открытой воле и вдоль больших проточных водоемов. А тут вот она, утка. Рядом ее немало. Она перелетает с места на место, иногда совсем близко от берега. Планы по реализации возможности охоты на уток возникли сразу. Решил попытаться скрасть стайку из десятка крякашей. Она, казалось, кормилась рядом с берегом. Точнее, с его припаем, до пяти метров от уреза воды.
То, что по берегу Волги в наших местах нет камыша, затрудняло подход к уткам. Пришлось обойти берег на расстоянии, гарантирующем, что утки охотника не увидят. Идти пришлось местами и по снежной целине, но вот и старое тутовое дерево, от которого утки казались ближе всего к берегу.
Осторожно, пригибаясь, подошел к нему, выглянул…
Стая крякашей кормилась шагах в ста. К тому же в десяти шагах от припая. Знаю, что в этих местах подводный свал начинается сразу в пяти шагах от уреза воды. Дно опускается до двух метров. В бинокль селезни и утки были хорошо видны.
Они то сплывались по нескольку, что-то добывая в воде. То опять спешили друг от друга.
Время для меня остановилось. Смотрел на уточек, вспоминая все связанные с ними в жизни. Вот мне три года, но помню, как гладил по перьям серую утку, добытую батюшкой на охоте… Мне уже пять лет, мы с папой на одной из первых охот. Он сказал, чтобы я сидел тихо в нашем с ним скрадке. Объяснил, что показалась стая уток.
Батюшка, забыв, казалось, обо мне куда-то смотрит, сжимая ружье. Мне ничего не видно. Уток мне никаких не видно. Не выдерживаю этого неведения, выхожу из скрадка. Еще вспомнилось, что папа почему-то стал ругаться…
Мне двенадцать, и мы с батей пришли на ильмень Заманиха. Здесь, как оказалось, дневали несколько крякашей. Двух из них отец добыл на моих глазах. Вот держу в руках своего первого добытого крякаша. Мне уже шестнадцать — в порядке исключения меня приняли в областное общество охотников и выдали членский охотничий билет. У меня свой «Иж-1» образца 1932 года.
Крякаша же добыл в ильмене Никоноровский, когда в болотниках вышел на него на одном из небольших плесов. Вспомнился и удачных дуплет на одном из ильменей в Балашовском районе Саратовской области. Тогда снял сразу пять жирных северных кряковых уток. Оказался, как говорят, «в нужном месте в нужное время».
Сейчас же все было по-другому. Даже не оттого что уже «не юноша со взглядом горящим». Не полезу по-пластунски по снегу к уткам. К тому же, как их достать, если добуду? Ни собаки, ни шнура… Веткой дерева или шестом, если их найти, тоже не достанешь… В общем, рой мыслей и желаний все же выстрелить по уткам уступил место суровому внутреннему запрету — не стрелять!
После с грустью ушел от Волги и углубился в бывшие рисовые чеки. Дойдя почти до шоссе, нашел один малик. Тропил его не долго, да и зайчик покинул лежку в двадцати шагах от меня. Остановил он свой бег после выстрела «тройкой» в контейнере, в сорока шагах от своего убежища. Но и дома мысли о том, чтобы охоту на водоплавающих завершить на Волге, не отпускали.
На следующий день, с первыми проблесками рассвета, я был на том же месте берега Волги. Утки тоже были. Их стаи перелетали, а одиночные уточки даже облетали кромку берега. Но и в этот раз я не решился выстрелить из ружья по ним. Далеко, да и достать битую утку проблема.
В амбаре разыскал три старых отцовских резиновых чучела уток и уже вечером был на том же месте. Нашел дерево, от которого в случае удачи возможно достать до уток. Припай в этом месте был всего метра два-три. Понимал и то, что стрелять по уткам придется на пределе верного выстрела.
Сразу за припаем выставил одно чучело, а немного поодаль два оставшихся. Небольшой ветерок их приводил в движение. И до самого позднего вечера, до момента, когда еще можно было различить силуэты уток, ждал. Утки летали, но над серединой Волги. Лишь однажды небольшая стайка гоголей, как показалось, пролетела недалеко от них. Не села, да и одиночки утки не летали.
Дождавшись полной темноты, не сняв чучел, я ушел домой. По темноте пришел и стал все за то же тутовое дерево. Долго, казалось, ждал рассвета. Когда стало почти светло, увидел, что недалеко от чучел кормятся шесть крякв. Они сплылись и вскоре оказались на пределе выстрела. Успокоившись, я поднял ружье и выстрелил. Одна была бита чисто, а другая, несмотря на мой второй выстрел, так и ушла на стрежень.
Дальше было подлинное цирковое представление. Быстро шел по берегу, а битая утка плыла ему параллельно шагах в десяти. Метал за нее шнур с тяжелой палкой. И все мимо…
Уткой же завладеть удалось лишь тогда, когда почти потерял в это веру, а она почти приблизилась к большому плесу. Стоял, как в детстве, гладил остывающую утку и думал. Думал о том, что вот и еще один охотничий сезон по утке завершен. Значит, пора начинать готовиться к весенней охоте на селезней и надеяться, что он состоится.
Комментарии (0)