Обед для кумушки

Февраль заканчивался и Паша Дорофеев начал уже всеръёз на меня обижаться – довели до глухозимья, ни по пёстрой, ни по первой белой тропе я к нему в Сомовку так и не выбрался, а ведь ещё по чернотропу договаривались, что приеду на охоту в начале зимы – зайчишек с выжлецом погонять.

Его Шугай – выжлец прекрасный. Не паратый, но очень выносливый, вязкий, азартный и сколов у него почти не бывает. Правда, своенравный. Первейшая радость для него – свалить со двора, пока хозяин занят по дому или работает неделю в областном центре, и погонять русака за околицей просто для себя, для своей гончачьей души.

Познакомили нас с Павлом совсем недавно мои друзья-охотники Малышевы, которые и сами-то мне давно уже роднее родных, но мы сразу, как говорится, прочувствовали друг друга, ощутили на тончайшем подсознательном уровне своё духовное родство, общность охотничьих помыслов и отношения к природе.

Того самого несуетного, трепетного отношения, когда страсть добычи, жажда удачного выстрела, хоть и важны, но не определяющи, а определяющим является ощущение растворённости в воздухе, в солнце, в дыме маленького привалочного костерка (теплинки, как называл его Владимир Солоухин), в шорохе листьев и похрустывании снега под лыжами, в искусстве поиска, восхитительной дрожи тропления и скрадывания, в звуке гона и голосе «держащей» куницу лайки…

В общем, всю зиму моя душа рвалась в Сомовку, но, то Павел приезжал в Нижний на смену-вахту, то мы с Женькой Ткаченко – самым молодым членом нашего «клуба» взялись изучать новые для нас угодья Богородского РООиР, в которое всей командой решили перевестись из других обществ, и три выходных безрезультатно тропили беляков в окрестностях деревни, где у него домик…

Так и дотянули и, созвонившись, наконец, уехали к Павлу в район уже за неделю до закрытия – вечером 22 февраля. Я заехал за ним на работу, забрал после окончания смены и сто восемьдесят километров пролетели незаметно в дружеских разговорах, воспоминаниях и планах.

Всю дорогу авансом, наперёд жалели Шугая – по такому снегу хороший гончатник должен выжлеца на руках с целины выносить, а не в полаз посылать ! Однако оставался нам последний денёк и мы, скрепя сердце, решили устроить себе двойной праздник – отметить 23 февраля завершающим сезон гоном. Что может быть лучше и счастливее для двух русских мужиков – охотников!

Пашкина жена – гостеприимная, милейшая женщина, любимая Павлом с той необыкновенной и деликатной мужской заботой, которая зачастую расцветает в сильных самодостаточных мужчинах к концу пятого десятка, встретила нас вкуснейшим домашним ужином, который мы с дороги и с устатку смели с наслаждением, хотя и в сухую – Павел не принимает ни капли спиртного в принципе, а я – в одиночку.

До рассвета уехали километров за двадцать, к другой деревне, к Пашиному другу, который по болезни с нами поехать не смог, но проводил в поля, широким жестом показав, что «вон у тех оврагов следов, как паутины летом». Не очень впечатлённый нашей затеей Шугай, ходивший к тому же опять накануне «в самоволку» и своё удовольствие справивший, всё прекрасно знающий про глубокий снег и пронизывающий ветер, вылезать из «Патриота» не спешил, взглядом спрашивая: «Оно вам надо ?».

- Давай, Шугаюшка, давай родной мой, поработай, меня неделю не было, порадуй уж напоследок, теперь до чёрной тропы филонить будешь ! – ласково увещевал Павел, подталкивая умное существо из багажника.

Я тем временем с интересом оглядывался. Огромные поля, пересечённые кое-где прозрачными лесополосами и гривками лесочков, стоящих по закраинам оврагов-стрелок, сияли такой девственной белизной, что было не понять, ветер выжимает слезу из глаз или эта ослепительная белизна. Солнца не было, а если б было, то смотреть на всё это великолепие без тёмных очков было бы просто невозможно.
Но больше всего нас смущало отсутствие свежего малика.

Мы излазили уже часть поля слева от накатанной между деревнями дороги, перешли направо и я предложил дойти до рощицы, обозначавшей далёкий овраг… чем-то она меня поманила… В глубине этого оврага-то всё и началось. Почти свежий, скорее всего вечерний малик, привёл нас к левому склону, спустился вниз и вплёлся в хаос старых заячьих следов, испетлявших всё дно оврага. Шугай, полазив по верху, спустился туда и исчез.

Павел, ещё раньше съехавший в овраг, пытался найти свежие выходы и вдруг… сердце у меня радостно вздрогнуло ! Гон ! На той стороне, где-то в отрогах оврага ! Красава, Шугай!

Гон кружил по противоположному склону, то уходя вверх по оврагу, то спускаясь влево, то удаляясь в поля. Павел крикнул мне по рации, чтобы я следил за верхом на случай, если заяц пойдет вкруг по верхнему урезу, сам остался внизу. В какой-то момент я даже вскинул ружьё навстречу ветру – казалось, что косой сейчас пробежит по противоположному склону – так близко было выжлячье будоражащее кровь «ай…ай…ай…»…

…Гон, слышимый теперь с верхнего конца оврага, отвернул вглубь и стал едва различим в порывах ветра. Решив, что заяц вкруговую по верху не пошёл и контролировать примыкающую к оврагу часть поля смысла больше нет, я съехал по склону вниз, не преминув кувыркнуться при этом, когда левая лыжа на спуске вдруг разом провалилась в кажущуюся бездонной снеговую перину.

Держа на поднятой руке сбережённое от снежной ванны ружьё и выпростав из креплений ноги, с трудом встал, плюясь снегом, стряхивая его с очков и едва опять не упав в него лицом, столкнул лыжи в автономный «полёт» и кое-как спустился к ним в «пешем строю». По самому низу оврага шла натоптанная заячья тропинка с многочисленными входам-выходами, но совсем старыми.

Чуть правее начинался довольно крутой хребет, делящий овраг на два рукава, и гон доносился из дальнего отрога. Павел занял позицию в средней части оврага под противоположным склоном, видимо успев уяснить, где Шугай помкнул зайца, и ждал их возвращения, я же решил подстроиться поближе к удаляющемуся гону и подняться на хребет, чтобы сверху видеть и ответвление оврага, и правый его склон.

- Ты где, вообще ?! – послышался в рации Пашин голос. Он, видимо, пропустил тот момент, когда я спустился в овраг и ушёл вправо от него.
- Метрах в ста правее, выше по оврагу.
- Ты Шугая слышишь ?
- Слышу, но едва-едва. Он по другую сторону гребня у дальнего склона. Думаю, как бы подстроиться, но тут такие заросли по взгорку !
- Ближе ко мне подойди, он развернулся по верху и сюда гонит !

Я вернулся немного назад, и мы теперь стояли в поле зрения друг друга, а гон всё явственнее приближался сверху-справа. Вот, вот совсем близко, сейчас наверху среди берёзок должен появиться косой… интересно, на кого из нас выйдет?

Зная, что заяц будет почти незаметен в глубоченном снегу среди переплетённых ветвей кустарника, я изо - всех сил вглядывался в белоснежно-чёрную пестроту и даже вздрогнул, когда слева хлопнул выстрел. Приглушённый девственным снегом и порванный ветром, звук его был несильным и каким-то легковесным. Гон стих. Я посмотрел на Павла. Он, не опуская ружья, вглядывался в верхний срез оврага и качал головой.

- Э-эх ! – донес до меня порыв ветра его разочарованный возглас.

Он ещё раз прицелился, выстрелил, вновь покачал головой и полез вверх по склону. И тут я допустил невнимательность, которая вскоре стоила мне полутора часов неимоверных, надрывных, бессмысленных физических усилий и самоупрёков в идиотизме. Привиделось мне, а может просто подумалось, что он полез за подранком налегке и, чтобы не тащить наверх, сквозь кустарник лыжи, оставил их на номере, где стоял.

Судя по характеру местности, подраненный заяц, должен был уйти теперь влево, а потом вниз на тропу на дне оврага, и я подбежал к оставленной Павлом позиции, скинул свои лыжи и пошёл, проваливаясь, где по колено, где по бёдра вдоль натоптанной заячьей тропы. Идти здесь на лыжах было бы ещё более тяжко, так как лыжи, как их не приподнимай, зарывались под бурьян, и вытаскивание их было сизифовым трудом – они тут же запутывались в мёртвой этой траве, поваленной снегом, при следующем же шаге.

- Борис ! – позвала рация задыхающимся Пашкиным голосом, - Ты влево по тропе иди тихонько, он на тебя низом скорее всего вернётся. Кровит сильно, целиной долго идти не сможет, ослабнет и спустится на тропу!
- Да я так и делаю ! Только гон совсем со слуха сошёл, Шугай-то куда делся ?
- А, ну молодец ! Здесь Шугай, всё, конец связи!

Держа ружьё наготове и каждую секунду ожидая появления подранка, я проковылял вдоль тропы по дну оврага метров сто пятьдесят, пока не дошёл до места, где она разворачивалась в маленький отрог и уходила назад и наверх. Стало понятно, что заяц сюда не пошёл. Рация Павла перестала отвечать, гона не было слышно. Это из-за рельефа – он в поле, а я глубоко внизу. Надо восстановить связь, чтобы понять, что происходит. Позвонил по мобильному.

- Борис, он к сосновым посадкам ушёл, вылезай наверх, тут будет старая полевая дорога, иди по ней !
- К каким посадкам, я из оврага не вижу ничего !
- Поднимись, хоть рации заработают !

Легко сказать, по такому-то снегу. Однако полез, полагая, что все действующие лица здесь поблизости. Ну, сколько может серъёзный подранок пройти по такой целине, метров сто, сто пятьдесят ? Пока лез по склону, нашёл абсолютно свежий, ну вот только-только оставленный малик. Он в стороне от прошедшего гона, значит, здесь ускользнул ещё один зайчишка – шумовой.

Выбрался я из оврага неудачно, прямо напротив маленького бокового отрога, который пришлось обходить, а фактически оползать, так как ходьбой этот способ передвижения можно было назвать с большим натягом. Провалился по пояс. Закинул ружьё за спину, теперь уже натурально пополз, набирая в перчатки рыхлый, снежинка к снежинке, обжигающий снег. Цирк !

Наконец вылез на край поля. Сосновые посадки ровной полосой темнели едва ли не в километре от меня, справа налево уходили следы. Никого. Ладно, хоть рация теперь взяла.

- Паш, я не понял ни черта ! Вы как все в посадках очутились, это ж далеко как ?!
- Так и очутились ! Он кровить перестал, пошёл на махах, а я чуть не надорвался !

Я очумело посмотрел вдаль. Тут хоть надорвись, хоть просто умри, и за сутки через поле к посадкам пешком не пройти.

- Слушай, я не пойму чего-то – заячий след вижу, Шугая – вижу, лыжня какая-то идёт, а твой-то след где ?! Ты в «антигравитационных» сапогах что ли ?!
- Так это моя лыжня, ты чё !

Я тихонько сел в снег. Вот я затупи-и-ил ! Друг-то мой лыжи за собой наверх за верёвочку уволок, а я и не заметил в сугробах, да в кустарнике !

Надо было возвращаться за своими, без них и к машине не выбраться. Это не менее трёхсот метров назад по убийственному снегу. Как говорит сейчас молодёжь, пипец ! В моей охотничьей жизни до этого уже была пара случаев, когда я просто растерянно смотрел по сторонам, чувствуя абсолютную неспособность что-либо изменить, и думал: «Как же быть ?! Это же просто невозможно сделать !».

Впервые это случилось несколько лет назад посреди поля, когда машина прочно лежала на мостах, хай-джек проседал и выворачивался в скользкой, как мыло, глине, якоря не было и абсолютно не за что было зацепить трос, а до покупки шипованных сэнд-траков мы ещё тогда не додумались.

Второй раз, когда мы продирались на лодках к границе охотугодий по заболотившейся реке, и лодка стояла посреди затянутого полуметровой тиной и ряской большого омута, не двигаясь под вёслами ни на миллиметр, а шест не доставал до дна и вокруг были пойменные болота и крепи.

Но потом я всё-таки что-то делал, испытывая при этом острейшее, благоухающее всеми эмоциональными оттенками наслаждение от боли в мышцах, от сознания человеческих возможностей и своего упрямства. За что я ещё обожаю охоту, так это за такие моменты, когда удаётся преодолеть какое-то непреодолимое по всем признакам обстоятельство, которое при других раскладах нормальный человек просто не создаст или постарается обойти стороной.

Через десять шагов в полном изнеможении опять присел на снег, вынул термосок, налил в крышку горячий душистый напиток. Стало веселее.

- Куда вы, на хрен, денетесь ! – сказал то ли своим лыжам, то ли сложившимся обстоятельствам, полез дальше.

… Когда вытянул из оврага за бечёвку лыжи и встал на них, испытал просто какое-то неземное блаженство. Да теперь хоть ещё двадцать километров без проблем ! Счастье-то какое, как чудесно они скользят ! Проходя по Пашкиной лыжне мимо своих «пеших» следов невольно ухмыльнулся.

- Ты живой ? – спросила рация из нагрудного кармана.
- А чё мне… Я уже на лыжах, к тебе бегу…
- Давай-давай ! Здесь следо-о-ов…насилу распутал !...

Павла я застал стоящим на краю огромного, много больше того первого, оврага. Даже скорее не оврага, а распадка между двумя частями равнины, на границе одной из которых, высокой, доминирующей над местностью, стояли сейчас мы, а другая – более низкая плавным подъёмом переходила в поле в сторону соседней деревни, не видимой за её гребнем.

С нашей стороны склон был таким крутым и высоким, а дно его было так далеко внизу, что дух захватывало. Внизу было видно множество заячьих следов и провалы в снегу, свидетельствующие о том, что по дну распадка течёт ручей.

По склонам там и тут петляли свежие, утренние заячьи следы, а тот, по которому мы пришли, подходил к краю и на время исчезал, скрытый крутизной склона.

-Чего ж он кровить-то перестал ? – задумчиво произнёс Павел.
- Да ты, скорее всего, стриганул ему дробью по кончикам ушей, там сосудов много, кровь брызгала, а рана пустяковая. Потом морозцем да ветром прихватило, свернуло кровь и всё. Выживет !
- Не выживет.
- Чтой-то ?!
- Смотри !

Из кустов на дне распадка, от самого невидимого ручья, именно из того места, куда спускался малик, вышла крупная лиса и вальяжной сытой походкой пошла в противоположную от нас сторону. Вдруг остановилась, оглянулась и долго рассматривала нас, стоя в спокойной, уверенной позе, потом не спеша потрусила в поле. Рыжее пятно становилось всё меньше и, наконец, растворилось в «белом безмолвии».

- Это кума нашего зайца перехватила ! - весело сказал Паша, - Прикинь, какой мы ей обед сварганили, выгнали прямо на стол ! А сами с носом остались, только наломались все.

Мы ещё немного постояли над распадком, любуясь простором.

- Пойду спущусь, гляну всё-таки, что там внизу, - сказал Павел.
- Туда ж только кубарем можно !
- Как-нибудь…

Он ушёл, а я подыскал недалеко от края подветренное местечко, раскидал ногами и притоптал снег и принялся готовить обед. Уложил рядком с десяток коротеньких тонких сосновых веток, поставил на них горелку, поджёг таблетку сухого спирта, сверху водрузил банку с консервами. Достал термос, пирожки. Шугай воспитанно прилёг в снег шагах в десяти, косил глазом.

- Шугаюшка, поди-ка подкрепись, дружок !

Выжлец тут же подошёл, глянул уважительно, бережно взял из ладони кусок ржаного хлеба, лёг поближе.
Сквозь белую пелену, закрывавшую небо, на минутку выглянуло солнце. Мириадами снежных звёздочек сверкнули поле на той стороне и снег, толстым слоем лежащий на ветках сосен и кустарнике, да и сам воздух засиял, заискрился, влился в лёгкие какой-то особой сладостной свежестью.

Я смотрел в глубину поля на той стороне, пытаясь разглядеть чёрточку следа ушедшей лисы. Из приоткрытой банки ароматно потянуло тушёной говядиной с фасолью.

- Что ж, и тебе приятного аппетита, рыжая !

Мне не нужно было смотреть в зеркало, чтобы понять, что я радостно и благодарно улыбаюсь…