Вспоминая 91-й год

Моя спаниелька Чарма, успешно одолев первый курс, шла по второму полю. Приехал я в Шатуру на весеннюю охоту, построил у разлива скрадок, набросал на зорьке чучел в розовую воду и уселся в ожидании тяги. Сижу, в маночек покрякиваю, Чарма — рядом, на соломе, в дырочку смотрит.

Садится к чучелам чирок, я его — хлоп! Готов. Посылаю спаниеля — спаниель мой в воду лезть не хочет. Что за дела?! Бросаю палочку в воду, за чирка, собачка плывет, берет-таки чиренка, выходит и бросает его на берегу. В руки не подает. Что такое, ничего не понимаю… Тренируемся на суше — вроде подает. Продолжаем сидеть. Дрожит моя помощница, никак не согреется. Хлопаю еще пару чирят и собираюсь домой.

Пригревает солнышко, и собачка веселеет — дай, думаю, еще поучу… Бросаю чиренка через канаву, она плывет, находит, подносит чирка к канаве, бросает его на берегу и возвращается ко мне. Все! Больше они плыть не желают. Хозяин стоит, рот разинул — до мостика километр, вдоль канавы до чирка — километр да обратно — итого четыре километра... Завел я себе собачку…

Пришлось опять учиться — и примечания перечитывать, и мелкий шрифт, и даже Ефанова, нашего заводчика и эксперта, беспокоить.

К августу городской пруд в Черкизове мы проплавали вдоль и поперек, а поноска из утиных крылышек немедленно доставлялась из любых зарослей!

Открытие утиной охоты в том году выпало на 19 августа 1991 года… Никаких переворотов и революций мы тогда совсем не ожидали!

Компания собралась порядочная — восемь охотников и три собаки: моя черно-пегая Чарма, рыжий спаниель Дик Виктора Залескина и лохматый дратхаар Макс Андрея Дружкина. Все собаки шли по второму полю.

Не доезжая до лагеря, увидели на чистом карьере красноголовых нырков. Мише Перетукину загорелось — на супчик, побежал, спугнул, тук, тук, два упали. Метров пятьдесят от берега. «Посылайте собак!..» Послали. Мы послали собак, собаки послали нас. Нет, Чарма сплавала — тридцать метров, как учили, и вернулась обратно, Дик и Макс желания искупаться не выразили…

— Заведут собак… Это у них собаки… Дармоеды… Перестрелять к чертовой матери… — Миша раздевается, плывет за утками, затем мы обмываем с него тину и едем дальше.

— Чарме поставь два минуса!..

Почему одной только Чарме, непонятно, но делать нечего, ставлю…

Вечером, как обычно, пир горой, а утром… Августовское утро, открытие утиной охоты… Все зависит, господа охотники, от выбранного вами места, это может быть озеро c туманом над водой и вашей лодочкой в камышах, это могут быть старые карьеры с островками берез, а возможно, вы любите то же, что и я: заливные карты бывших торфяных полей — ныне это тростниковое море, а над ним — небо…

Стоим на бровке с редкими кустиками. Стрельба начинается в темноте, сначала на озерах, потом на карьерах и картах. Утки мелькают тут и там… Собачка моя вся в азарте, сядет, пробежится, опять сядет. Слышу: «Ы! Ы!..» — мычит; оглядываюсь — ага! Мне начинают подсказывать, откуда летит утка. Та-а-к… Яйца курицу учат. Объясняю, что у нас не зенитка и нечего тут мычать на все болото… Мышь полевая… Укладываю на чистину три кряквы подряд — стрельба сегодня получается, — и довольная Чарма приносит и подает всех. Счастье мое охотничье… вот оно, можно его потрогать.

Утка идет хорошо, и канонада стоит как на войне. Дуплетом выбиваю из стайки пару, понимая, что вторая упадет «где-то там»… Чарму это нисколько не затрудняет, она уплывает, шлепает «где-то там», ловит подранка и приносит. Редко позволял я себе дуплеты — трудно искать подбитую дичь в сплошных тростниках!.. Неужели теперь, спаниель мой, ты даешь мне свободу?

Приходим в лагерь. Ну как? Принесли, конечно, кто три, кто четыре, оставили штук десять — Виктор с Диком пошли собирать. Перетукин смотрит на Чарму.

— Что, ушастая? Моих тебе не найти, я все там вытоптал…

Идем. Ежевичник, кустарник, тростник... Миша, встав на кочку, машет рукой, вот, мол, здесь упала, не продерешься; но место сухое, я все обыскал, как сквозь землю, если б собаки были, тогда конечно, но где их взять, нет собак, одни болонки — безнадега… В это время «безнадега» вылезает из кустов, в зубах — утка. Нашла, говорю…

— Нашла? Уже?.. Надо же… Зачеркни ей один минус…

Зачеркиваю… Идем дальше. Метров через пятьдесят Перетукин опять машет руками, я посылаю Чарму, и нам приносят еще одну крякву.

— Ага!.. Там, — он показывает на соседнюю бровку, — у меня чирок упал, да наплевать, если и не найдет…

Чарма переплывает карту, находит чирка и не спеша плывет обратно.

— Минус зачеркивать?

— Да… Хм… Надо же, настоящая...

Так спаниель завоевал еще одно сердце.

За столиком в лагере Виктор Залескин расписывает работу своего Дика. Утром сбито пять штук, все найдены, все поданы! После этого, внимая стонам охотников, они прогулялись и отыскали еще пять штук. Все пойманы, все поданы, без единого выстрела!

Что ж… Мы тоже прошлись по угодьям и через полтора часа принесли четырех, правда, с одним выстрелом — пришлось достреливать. Все равно Дику нос утерли.

Пришел и Андрей с Максом, скромно сложили дичь в общую кучу и хвастать успехами не стали. Видимо, эта черта характерна только для спаниелей.

После обеда, уснув под березкой, я был разбужен пинком. Мне разъяснили: за канаву сбежал чирок-подранок, Дик и Макс его находят, однако подавать не хотят — слишком крутой берег! Посылай Чарму… «Вот, Чарма, — бубню я спросонок, — эти здоровенные лбы, эти лоботрясы… какого-то чирка…» Я беру палку, бросаю через канаву и посылаю собачку. Собачка плывет, забирается, как кошка, на другой берег и приносит… палку — дружный, но недружественный хохот встречает ее на этой стороне. Так…

Просыпаюсь окончательно, бросаю комок земли, Чарма переплывает канаву, находит подранка и останавливается на берегу. «Чармочка, — бормочу, — не подведи, девочка, давай, с Божьей помощью…» Она топчется на месте, наконец, решается и прыгает. У воды — с нашей стороны ступеньки — я принимаю дичь, Перетукин подносит собачке сырок, кто-то кричит: «Так, Черемошка! А наши здоровенные лбы и лоботрясы…» Молчат, конечно.

Ложимся опять под березку. Меня, честно признаться, распирает… Над нами, в зеленой листве — небо… Господи, говорю, я ведь знаю, что это Ты… Ты и таланты раздаешь, и помогаешь… А распирает — меня!

В воскресенье возвращаемся домой, везем с собой наше охотничье счастье, пять крякушек в рюкзаке и два клубка репейников на ушах. Открываем дверь в прихожую — никого, дверь в комнату — хозяйка сидит, смотрит «Лебединое озеро». Чарма бросается целоваться, а я начинаю лебединую песню: открытие, утро, заря, канонада, а Чарма… а наша Чарма…

— Погоди!.. — говорит жена. — У нас — переворот…
— Переворот, точно! Во всей моей охоте — переворот! Если б ты видела!
— Да подожди ты! У нас коммунистический переворот, ГКЧП, телевизор глянь…
— Что я, «Лебединое озеро» не видел? Лебеди — белые волки, гусей бьют, уток калечат, я тебе про них рассказывал… Что-то я не пойму, один балет… На всех каналах, что ли?

…На следующий день приехала теща, они с женой послушали новости и собрались к Белому дому — защищать демократию… Теща — сталинистка, жена — вчерашняя комсомолка… демократию защищать…

Побывали и мы с Виктором на площади — народ толпится, баррикада стоит как декорация, рядом БТР. Подлетает какой-то «гуманоид»:

— Нужна ваша помощь, я думаю, надо усилить баррикаду со стороны набережной…
— Мужик! — мрачно обрывает его Виктор. — Ты в армии служил?
— Нет. Причем здесь армия?
— Щас сюда прилетят два истребителя-бомбардировщика, и тут останется кучка камней…

«Гуманоид» шутки не понимает и задом, задом пропадает в толпе.

— Балаган какой-то… — Виктор плюет на баррикаду. — Пойдем пивка поищем…
— Что ты плюешься, — говорю, — ваши тут еще в девятьсот пятом баррикады лепили, святое, можно сказать, место...
— Теперь ваши лепят… Пойдем пивка попьем!

Наши, ваши… Скоро начнется такая чехарда, что и не разберешь, где чьи. Политики, чиновники, олигархи, бандиты… Дядя Сэм с британской Лизаветой — сладкая парочка… И конечно, он, международный кукловод и заказчик мировых революций, банкир Карабас Барабас.

Спорим до хрипоты — Виктор мне про Сталина, его экономику и про наш ответ Чемберлену, я ему про реформы Александра Второго, православную веру и Русский мир. Вспоминаем старых охотников — Аксакова, Хомякова, Дриянского, вспоминаем и тех, кому на Руси жить нехорошо… Миша Перетукин однажды не выдерживает

— Все, — говорит, — мужики, хватит, я уже понял, чего вы хотите. И тост предлагает:
— За царя и советскую власть!

Мы посмеялись вначале, а потом согласились.

В отличие от нас, собачки наши всю жизнь прожили дружно, охоту обожали, работали мастерски и в тринадцать лет смиренно ушли друг за дружкой в небесное царство, славить Создателя и ожидать своих любимых хозяев…