Ваше Высочество или охота для первых лиц

Я уже проскочил ельники на своем снегоходе по хорошо накатанной за зиму дороге и перебирался через небольшой распадок, когда на предельно низкой высоте, почти цепляя колесами макушки деревьев, над лесом прошел вертолет. Из открытой двери «восьмерки» выглядывали какие-то мужики и дружно махали мне руками.

Впереди машина сделала круг и пошла на посадку. Я подъехал минут через пять, когда пилоты выключили двигатели и винт завершал свое вращение. Знакомые охотники наперебой объясняли, что прилетели именно за мной и нужна помощь.

— Полетели на озеро дней на десять! Там вышли из строя «Бураны». Поможешь?
— Какой из меня помощник? Одна нога отключилась.
— Ничего! На горячих ключах и подлечишься. Ездить есть кому.
— Но ведь снегоход на лето надо отогнать к верхней избе, еще неделя — и снег начнет таять, вскроются реки. Да и продуктов у меня нет, сигарет...
— Там все есть. Назад доставим на вертолете куда надо.

Убедили. Бортмеханик уже раскрыл створки заднего люка, выбросил стлани. Развернувшись, я своим ходом забрался в машину вместе с нартой.

Прилетели на знаменитое обилием медведей озеро Двухюрточное. Охотничий табор был раскинут около горячих источников. В комфортных утепленных палатках разместились гости, которых сопровождали мой институтский однокурсник и один из тех организаторов охот, которых мы сейчас именуем аутфитерами.

Ребята ежедневно выезжали на снегоходах к местам, откуда удобно высматривать медведей на склонах долины реки с тем же названием, что и озеро. Нашли несколько выездов на водоразделы между соседними реками. Охота прошла удачно, все добыли по медведю. И предались отдыху.

Я парился в горячей воде (нога снова «включилась») и рассказывал ребятам об одной из первых охот для иностранцев, которую в служебном порядке мне пришлось организовывать в Казахстане.

Тогда, в 1966 году, к нам изволил пожаловать Его Высочество, наследный принц правящего двора, брат шаха Ирана Мохаммеда Резы Пехлеви. Предварительно я съездил в Киргизию к своему коллеге, однокурснику Юре Чичикину — главному охотоведу соседней республики, который год назад уже устраивал подобную охоту. От него я узнал обо всех требованиях к проведению «царской» охоты.

Единственное, что воспринималось без должного понимания, — это требование полного отсутствия женщин в охотничьих экспедициях. Наверное, подумал я, гарем достал бедного принца, и он, катается по всем континентам, укрощая свою плоть чрезмерными нагрузками на охотах, в надежде добыть рекордные трофеи.

И видимо, не случайно его избрали вице-президентом какого-то международного союза охотников.

«Гости нашей республики — Абдорреза Пехлеви и его брат — друзья Советского Союза, и к организации дела надо подойти со всей ответственностью», — так наставляли нас руководители республиканского МИДа. Начальство госбезопасности требовало бдительности (уж не шпионы ли с принцем пожаловали?) и послало нам помощника — председателя республиканского КГБ, некоего Турсуна, которому предстояло курировать наши действия по совместному выявлению и пресечению «недружественных поползновений».

Пришлось спросить председателя, что он будет делать. Ответ был таков: «Всё. Но главное — непрерывно находиться рядом с иностранцами». Но что умеет делать городской парень-казах? Конечно, ухаживать за конями — это должно быть наследственным.

Но, как оказалось, он даже не знал, с какой стороны нужно подходить к лошади. Ох и посмеялись же над ним лесники из северных предместий Джунгарского Алатау, потомки семиреченских казаков, у которых мы брали коней для экспедиции!

Не дожидаясь приезда принца, я полетел на место, где предполагалась охота на марала, провел разведку, убедился, что быки по зорям приступили к вокальным упражнениям, хотя до разгара гона оставалось достаточно времени.

Местные власти на уровне районов «должным образом» использовали предоставленную им возможность тряхнуть государственной мошной и на трех базах поставили белые гостевые юрты. Вблизи паслись кобылицы (вдруг понадобится свежий кумыс?), и здесь же находился запас ярок — молодых овец, сеголеток. Размах чувствовался во всем.

Правило, чтобы на охотничьем таборе не было женщин, соблюдалось неукоснительно. Если их и привозили, то только для того, чтобы подоить кобылиц или еще что-нибудь сделать в таборе, а после куда-то отправляли. Вертолет оставался со мной для связи. Экипажу, вероятно, начисляли какую-то гарантированную оплату даже в том случае, если не было летной работы.

И наконец к месту сбора десяток автомашин доставили не только гостей, но и обслугу (повара, парикмахера) и, понятно, кучу руководителей самых разных ведомств (например, председателя республиканского охотсоюза, кого-то из заместителей министра МИДа во главе с самим управляющим делами Верховного Совета республики).

Бог ты мой! Все были специалистами и знатоками охоты, все должны были помогать. Понятно, для кого нужны белые юрты, табуны кобылиц и отары овец.

На удивление, наш замминистра неплохо владел английским и, возможно, фарси. Он представил меня принцу Абдоррезе. В процессе представления случился некий конфуз. Меня, а затем и принца отрекомендовали «товарищами», на что Его Высочество поморщился.

Пришлось объяснить изначальный смысл этого слова, позаимствованного коммунистами из лексикона российских землепроходцев, сибирских казаков, охотничьих, разбойных и прочих ватажек еще XVII–XVIII веков. После этого принц весьма сносно выговаривал мою фамилию, приставляя к ней слово «товарищ». Мне же пришлось совмещать несовместимое — «товарищ» и «принц».

Я не мог, а вернее, не хотел запоминать, как звучит «Ваше Высочество» по-французски. Душа еще не отошла от прошлых пионерских и комсомольских установок, и ей претило так нелепо обзывать живого человека и охотника, кем бы он ни был, хоть самим братом наместника Аллаха на земле.

Это было уделом высших охотничьих чинов нашей экспедиции, в том числе и работников Совмина. У них «Ваше Высочество» получалось хорошо. С прононсом. (Впрочем, на слово «товарищ» у меня была аллергия с детства, когда в ответ на мои оптимистические послевоенные ожидания сытой жизни дед сказал однажды: «Жди, товарищи накормят»).

Абдорреза Пехлеви, тридцати пяти лет от роду, был стройным, тренированным мужчиной выше среднего роста. В его лице не было ничего азиатского. Скорее, он был похож на англичанина, а не на перса. Говорили, что его предки по женской линии были англичанами. Впрочем, это его проблемы...

Так и пошло: он меня звал «товарищ Филь», я его — «товарищ Принц». Интересно, какому еще принцу так повезло?

Уже после первых удачных охот, когда были добыты тянь-шаньский белокоготный медведь и косуля с очень приличными рогами, принц попытался общаться со мной напрямую — и в процессе самих охот, и во время отдыха вне основного табора.

С нами всегда ездил полевой переводчик из МИДа, но он оказался столь «состоятельным» во французском и английском языках, что не понимал принца (а тот его). Казахстан есть Казахстан, а Восток — дело тонкое.

И конечно, обслуживать Его Высочество из дружественного государства поехал чей-то сынок, для которого общение с сильными» мира сего — необходимость. Паренек чуть не расплакался, когда его попросили больше не ездить на охоту, чтобы «не портить нервы». Эту фразу, сказанную по-английски, умудрился понять даже я.

Приближенный Абдоррезы — Ханлар (по утверждению нашего контрразведчика Турсуна, руководитель их разведывательного ведомства) тоже оказался плохим переводчиком. В попытке что-то рассказать о Второй мировой войне он умудрился использовать словосочетания «товарищ Гитлер» и «товарищ Сталин», чем беспредельно восхитил русскоязычную часть нашего сафари.

Постепенно наш диалог с принцем начал принимать формы, доступные для обоюдного восприятия. Он великолепно владел английским и французским языками, что-то знал из немецкого.

Я в то время еще не разучился воспринимать немецкую речь, к тому же и в английском языке множество слов, сходных с немецкими по смыслу и звучанию.

Принц великолепно знал латинские названия животных и растений, так что образовался языковый конгломерат, понятный нам обоим на уровне обмена информацией, в пределах охотничьей тематики. Плюс язык жестов.

«Конюх» Турсун был в изумлении от нашего разговора.

— Английские слова понимаю, — говорил он, — немецкие улавливаю, но вы используете какие-то слова из совершенно незнакомого мне языка. Судя по всему, они вам хорошо известны.

Пришлось объяснять, что это латынь, но только в применении к названиям животных и растений, и что латинского языка как такового мы оба не знаем. Турсун предложил себя в качестве переводчика и настаивал на своем участии в наших разговорах даже после моего вопроса, не боится ли он «расконспирироваться». Его логика была понятна: ему нужно знать, о чем мы говорим.

Когда после очередного разговорного затруднения я объявил принцу, что Турсун «спик инглиш энд фарси», его изумлению не было предела. Но изумление сменилось умственным напряжением, а вслед за ним последовало радостное восклицание: «Ка Гэ Бэ!».

И на этом наш курс прямого общения практически закончился. К помощи представителя всевидящего и всеслышащего ведомства Его Высочество прибегнуть не решилось...

В процессе охоты возникали проблемы, и, как правило, решать их брались приехавшие начальники самых разных рангов. Лесники подобрали мне для работы отличного коня.

Великолепный гнедой жеребец, строевик, видимо, был потомком тех лошадей, которые представляли боевую мощь семиреченского казачества, а позднее составили племенное ядро знаменитых киргизских конезаводов. Конь был необыкновенно вынослив, но не любил понуканий.

Он быстро привык ко мне, а вернее, к кусочкам сахара, что всегда лежали в моих карманах. Местность, где мы работали, представляла собой ряд гористых гребней в зоне хвойных лесов у верхней границы древесной растительности в Джунгарском Алатау. Маралы держались у кромки леса, общий табор находился в долине реки Тентек.

Для охоты ежедневно приходилось подниматься на 400–600 метров, а к ночи спускаться. Такой режим перемещения отнимал массу времени, а порой и сил. Устроить временный табор вблизи мест охоты не позволяла «техника безопасности», определенная пограничниками (или иными службами охраны).

В те годы напряженность на китайской границе усилилась и спецслужбы опасались, что китайцы уведут у нас Их Высочество.

Сравнительно крутые склоны бортов долины Тентека приходилось преодолевать по серпантинам. Мой конь не любил зигзагов и предпочитал идти в гору напрямую — наверное, не знал пословицы об «умном» и горах.

Я следовал совету владельца коня: «Не гони. Дай направление, и он сам выберет режим движения в зависимости от крутизны склона». Конь уходил прямо вверх. К месту охоты я добирался на полчаса раньше всего отряда. Имея фору во времени, успевал заметить один-другой гарем маралов и сориентироваться соответствующим образом.

Мой конь очень понравился принцу. Его Высочество пожелало ездить на нем или на таком же. Вероятно, пожелание было высказано представителю МИДа, и вот уже «начальник охоты» и руководитель делами Совмина приступили ко мне с просьбой: «Отдай коня!»

Приказать они не могли, так как конь принадлежал человеку, которого с нами не было, а он доверил животное мне. Я тоже не хотел расставаться с конем даже ради глубокоуважаемого Их Высочества. Да и не надавишь на меня: ведь только я мог обеспечить охоту на марала, только я умел вабить зверя, чему научился во время работы в Восточном Саяне.

В результате начали меня упрашивать, причем с обещаниями всяческих благ в будущей работе. Я начал было бояться, что уступлю, но тут пришла в голову удачная мысль.

— Скажите принцу, — предложил я, — что конь моя собственность. Если хочет коня, пусть обращается ко мне.

Принцип уважения к частной собственности подействовал. Принц не рискнул просить у меня коня, видимо, это было ниже его достоинства. А вдруг откажет? Конфуз! А мне только это и нужно было.