По берегам речки выдра вывела на прогулку свое потомство. На галечники слетелись глухари готовить желудки для зимней поры. Рябчики обсвистелись до одури и охрипли, обзаведясь парой, успокоились. Пушные зверьки срочно начали растить пооблинявшие шубки, прихорашивать их цветом. Славная пора, благодатная!
В самом конце сентября, на Воздвиженье, исчезли лягушки, забрались в укромные местечки, зарылись в ил, под береговые кочки, до весны. Насторожилась природа , ожидая Покрова. По ночам протрубили последние, тяжелые стаи кочевой птицы.
Первые заморозки, уже настоящие, подернули землю корочкой, оторочили берега белым кружевом, ощетинили колючими заберегами. За ночь нанесло тяжелыми тучами и повыбелило все вокруг, обескуражив зверье. И затихло оно до поры, залегло, а проголодавшись, высыпало разом и наторило строчек, нагрязнило по неглубокому снегу. Норки набегали вдоль берегов, накровянили лягушатиной. По завалам пробежалась куница, надавила мышей. Выдра оставила на уже больших заберегах серебро рыбьей чешуи. Последний месяц осени самый добычливый: бегать легко, зверьки непуганые, прикормленные.
За быстриной догнивала на берегу куча плавника. Норки натоптали тропок, понаделали лазов. Сунул пару «нолевки» — хорошее местечко. Утром побежал проверять. Берега чистые, белые, далеко просматриваются. Сразу заметил темное пятно. Лиса или собака? Что они делают у капканов? Может быть, норку ловят?
Посмотрел в бинокль и глазам не поверил: на плавнике сидела рысь. Смотрела в мою сторону. Приподнялась на ноги, развернулась и опять присела. Стал медленно подходить, сунул в патронник картечь: а вдруг повезет с выстрелом? Далеко. Глянул опять в бинокль. Да она в капкане! Смирно сидит, не рвется. Пару раз еще крутанулась, но тросик не натягивала, беспокоилась, крутила головой, уши прижимала, скалилась, подвякивала.
Не стал я испытывать судьбу, выстрелил метров с сорока. Зверь подпрыгнул и, завалившись, засучил лапами. Вот это добыча! Подбежал. Два пальца передней лапы были зажаты дужками капкана. Странно… Сунула лапу внутрь плавника и наткнулась на капкан? Вот до чего доводит любопытство. И ведь не рвалась, хотя свободно могла освободиться из плена.
Рысь оказалась молодым котом. Шубка выкунела, чистенькая. На ушах кисточки — загляденье. Ни разу не приходилось охотиться на этого зверя, а тут на́ тебе — повезло.
С добычей вернулся к избушке. Аккуратно, чулком снял шкурку, освободив каждый пальчик, каждый коготок, сохранил кисточки, подрезал губы, отмездрил, обезжирил, убрал кровоподтеки и, вывернув волосом внутрь, натянул на рогульку. К вечеру обошел и насторожил капканы на куницу, обновил приманку. Кто первый?
Дней за пять снял «сливки»: восемь норок и три кунички. Нашел выдриный аквапарк. На перекате у берега камни обледенели от брызг. На них насыпало снега, приморозило, еще смочило водой. Вот здесь выдра и наладила желоб, метра два с половиной. Утром, потемну, спрятался я за поваленным деревом, окопался, припудрился снегом. Ветер был боковой, относил мой запах от реки. Стало светать.
По забереге, снизу по течению, замелькало. Ба! Косой! Вылинявший, белый, толчком выпрямляя задние ноги, высоко задирая зад, приблизился он к перекату, присел. Глядя в одну точку, попрядал ушами, вслушиваясь, и внезапно, длинным прыжком сорвался с места и изчез в береговом завале, обрушив с веток снег. Пока я наблюдал за зайцем, прозевал появление выдриного выводка. Услыхал всплеск и тихий звук, напоминающий свист, взглянул на воду.
Вот они! Мамина голова виднелась на поверхности воды внизу у желоба, а наверху, между камнями, носились два детеныша. Выдра выскользнула на снег и поднялась к малышам. Посвистела им, прихватила за шкирку, подтолкнула к горке. Один детеныш сорвался и где на животе, где на боку, цепляясь коготками за снег, кувыркаясь, плюхнулся в воду.
Мамка, вытянув по желобу длинное жилистое тело, расправив вибрисы, заскользила вниз и почти без брызг ушла под воду. Вынырнула уже метрах в десяти от переката, выбралась на лед и, не оглядываясь на малышей, иноходью, поскакала вдоль берега. Первый щенок последовал за матерью, второй, так и не решившись скатиться с горки, обежал перекат берегом и заторопился вдогонку. Про ружье я совсем забыл, да и не поднялась бы рука стрелять. Убрав запотевший бинокль, я побрел к избушке — отогреваться чаем.
К середине ноября прижало морозом, перевалило за двадцать пять. Все вокруг ощетинилось инеем. Окошко в избушке заволокло необычайным сплетением сказочных, искрящихся на солнце узоров. Вода в реке ушла. Заговорила громче плотина. Не толстый еще, молодой лед прогибался, потрескивал под ногами. Трещины разбегались гулким уханьем, эхом отзываясь в берегах. Подпрыгивая, как шарик, резкий звук уносился по тонкому льду за поворот и терялся в тайге.
Трещины тут же начинали парить, проступала вода и, замерзая, украшала их колючим, затейливым кружевом. Повоевав дня три, мороз отпустил, ветром нагнало много низких туч, повалил снег. Легкий, пушистый, он прикрыл стерильной белизной речку, берега, нахлобучил крышу, на деревьях не держался, срывался под внезапным порывом ветра, кое-где задерживаясь в густых лапах елей.
Приплелся мой друг и учитель Василий Бархатов, местный охотник с Колодозера. Обещал скрасить на недельку мое одиночество. Старше меня лет на двадцать пять. Ничего особенного, невысокий ростом, сухопарый, не тяжелый. С ним прибежал его верный кобель Матрос. Крупный, не в карелку, пес лет восьми.
Много дней и ночей провели мы с Василием в избушке, спали в снегу у костра, на душистых травах, под деревьями летом, тонули, замерзали. Под его присмотром я постигал таежную науку. Учился правильно ставить капканы на различное зверье, скрадывать и не просто добывать, а изымать необходимое, не нанося ущерба, аккуратно. Может быть, иногда и не по закону, прописанному в правилах охоты, но по закону «Не бери лишнего», по закону «Не навреди» и «Сохрани».
Писаные законы не всегда правильны: людям свойственны больные фантазии, амбиции, ошибки. Главный же закон у тебя в душе. Если правильная душа, то и законы правильные. «Вот бить медведку на берлоге — западло, нечестно. Спит он, а ты на него с ружьем. Жрать, что ли, нечего? Да и мамка может с детишками оказаться. Ради развлекухи? Нет! Нельзя.
А вот лосишку, бычка молоденького, на пропитание не грех прибрать. Куда их столько? Рогача с лопатами не трогай, пусть самок огуливает. А трофеи? Они по весне из снега вырастут, — поучал Василий и все время предлагал: — Думай!» Много всего переговорено с Василием. Полночные беседы были окутаны радостью, теплотой, добротой, примиряли непримиримое, успокаивали, единили с природой. Приходило понимание себя, своего предназначения. Часто ударялись в воспоминания: а помнишь?
Вот и сейчас натопили печку, напились чаю. Дверка у печки открыта, полешки потрескивают, стреляют искорками, пламя бегает, играет отсветами на стенах. Василий достал папироску, помял пальцами, дунул в нее, прикусил, прижег в печке щепочку, затянулся, прищурившись от дыма: «Вальк! А помнишь, как ты первый раз у нас по льду окуней ловил?» Как не помнить!
Как-то осенью довелось мне побывать в Москве. Заскочил домой, проведал родителей и забрал с собой зимнее рыболовное снаряжение: ледобур, удочки, мормышки. Даже шумовку прихватил. На вокзале с рук прикупил спичечную коробочку мотыля и уже через сутки был в деревне Колодозеро, где на зимовку оставался мой топографический отряд.
Под вечер с московским инвентарем спустился к озеру, пробил тропку до устья маленького ручейка, спихнул валенком снег и просверлил пару дырок. Выгреб шумовкой остатки льда из одной лунки и уселся на прихваченное с собой дырявое ведро. И началось колдовство.
Небольшая самодельная удочка с ручкой из пенопласта. Леска «ноль двенадцать». Кивок из кабаньей щетины с загривка закреплен резинкой от ластика. На конце, петелькой, зеленого цвета кембрик. На паралоновом матрасике десятка два мормышек. Маленькие, под «шестерку», а то и под «семерку», разноцветные дробинки-капельки. Четыре штуки, редкие, вольфрамовые. Их и подвесил. Две штучки. Сантиметрах в пятнадцати друг от друга — местную рыбешку удивить.
Насадил на крючочки по три красненьких червячка, сбросил в воду и стал разматывать леску. Мормышки, вызывающе сверкнув, исчезли в темной воде. Глубина должна быть небольшая — метр-полтора. Сильный удар вырвал удочку из рук, еле успел перехватить. Леску потянуло, и она, почти не сопротивляясь, оборвалась. Сразу потерял две мормышки. Что там за крокодил?
Привязал новую мормышку, попроще. Насадил одного мотылька. Был уже готов к поклевке. Наживка благополучно достигла дна, но стоило ее чуть приподнять, как кивок переломился. Будто за пень зацепил. Леску крутануло по краю льда, и она, издав какой-то скрипучий звук, оборвалась. Что делать?
Рискнул привязать еще одну мормышку, свинцовую дробину. И она, ни разу не взыграв, канула в вечность. Взял удочку и побежал в деревню к Василию. Тот выслушал мой сбивчивый, переполненный эмоциями рассказ и сказал: «Это тебе не на Дубне в Подмосковье ловить, тут другую ловилку надо». Притащил из чулана старый чемодан с рыболовными принадлежностями. Леска разной толщины, самодельные паяные тройники, медные блесны, несколько завитков березовой коры и еще всякая всячина. Нашли намотанный на картонку четырехметровый кусок лески 0,3. «Вот эту хоть привяжи!» — сказал Василий.
Привязать-то привяжу, а как в мормышку-то сунуть? Нашлась штопальная игла. Аккуратно разбили отверстие побольше, собрали снасть, и я, пыля снегом, помчался к замерзающим лункам. Сейчас проверим, кто кого.
Вот это была рыбалка! Мормышку даже шевелить не надо было. Стал сомневаться, нужна ли она вообще. Бросил ее в воду — почти мгновенно (не то что кивок) удочка согнулась, вырываясь из рук. На крючке плотно повисло, забилось, потянуло, заелозило леской по краям лунки.
Сдерживая рывки, отпуская, натягивая, потихоньку боролся я с рыбиной. В отверстии забурлила вода и показалась голова крупненного окуня. Просунул под него ладонь и, уколовшись, вымочив рукав до локтя, выбросил на лед. Какой красавец!
Коричневатая спина, переходящая в темно-зеленые бока с отдающими желтизной полосами. Совсем светлое пузо и ярко красные плавники. Упруго сгибался, изворачивался, прыгал с боку на бок, расправляя жабры. Яркий, чистый, в жестком панцире чешуи, с колючим веером спинного плавника. Не меньше восьмисот граммов. Выловил из лунки пару — и как отрезало. Соскреб уже образовавшийся ледок во второй лунке, опустил наживку, и тут же удар.
Выволок на поверхность очередного красавца. Ба! А вот и мои две вольфрамовые мормышечки вернулись, болтаются, как пирсинг, на верхней губе. Из второй лунки поднял пяток. Просверлил лунку и перехитрил еще двух. И все. Сколько ни сверлил, ни заманивал — все попусту. Приволок окуней к Василию. «Ты их надыбал? Давно таких не видел!» — только и сказал…
Долго мы разговаивали. Матрос гонял по полу старую кость, зажимал ее передними лапами, мусолил. Несколько раз неожиданно вскакивал, кидался к двери, взлаивал, вслушивался, наклонив голову. Успокаивался, ложился на пол, вздыхал. В печке постреливало. Один крупный уголек отскочил на голый пол и, испустив струйку дыма, потух. Говорят, если из печки вечером выстрелит уголек, то на следующий день быть с добычей. Со светлыми надеждами мы и заснули.
Собачка скулила в ухо, тыкалась мокрым носом, лезла шершавым языком в лицо. Подъем! Вскочили, распахнули дверь — ослепило белой, нетронутой чистотой. Матрос нырнул в снег, расчихался, покрутил головой, прижался к углу избушки и унесся за плотину. Пару раз взвизгнул, подал ясный звонкий голос, перебежал и залился нескончаемо на одном месте. «Возьми мое ружьишко! Сбегай посмотри! — Василий подал мне одноствольную ижевку тридцать второго калибра. — Белку лает».
На сосенке действительно сидел серенький зверек, неспокойно перебирал лапками, пушил отдающий краснотой хвостик. Кисточки ушей подрагивали, мелькал белый животик. Я обошел дерево, выбрал место для стрельбы, чтобы не попортить шкурку. Виднелась только мордочка, по ней и выцелил. Негромкий выстрел утонул в снегу. Белка некрасиво сорвалась с ветки и, не долетев до земли, очутилась в зубах собаки. Та бросила зверька и прикусила тушку, потыркала его носом и заулыбалась мне.
Ножом отрубил четыре лапости — Матросу. Он хрумкнул и унесся, вихря снег. Вернулся к избушке. Василий уже собрался, сказал только: «Бери ружье и давай догоняй! По реке побегу». Я накинул телогрейку, на ходу приложился к банке сгущенки, схватил ружье и, прикрыв дверь, поспешил за напарником. А собака уже опять лаяла. После ночного снега мороз спал, ветра не было, белка могла кормиться весь небольшой световой день без перерыва. Решили поохотиться вдоль реки, а заодно проверить капканы, поставленные на норку.
Шишка уродилась и на сосне и на елке — белка жировала. Матрос был в ударе. До обеда добыли штук пятнадцать, собачка только успевала лапками хрустеть…
У славян ноябрь считался всегда самым трудным, студеным месяцем. Месяцем общения с предками, с потусторонним миром. В этот период человеку была необходима помощь покровителей. В последнюю неделю ноября начинался праздник Доли или Судьбы. Но с долей и судьбой у нас было все в порядке.
Комментарии (1)
владимир козявин
Давно не испытывал такого удовольствия от чтения.Поймал себя на том,что читал и улыбался.
Браво, Валентин!Замечательно! Вспомнилась своя встреча с выводком выдр, да и многое другое.
И пусть охота не оставляет вас,а Матрос не перестает улыбаться!