Раньше этой не совсем ему свойственной работой занималось Министерство сельского хозяйства. Вдобавок к внушительному блоку зон ответственности глава Минприроды Юрий Трутнев будет отвечать за новое направление, которое вместе с охраной природных территорий и краснокнижных животных составит органично связанный между собой комплекс.
«Принятое решение будет способствовать устойчивому развитию охотничьего промысла, сохранению и приумножению объектов охотничьего хозяйства, а также борьбе с браконьерами», – сказал министр, комментируя распоряжение правительства.
Учитывая то, что сам Юрий Петрович Трутнев – заядлый охотник и добрый друг нашей редакции, мы взяли у него эксклюзивное интервью буквально в первые дни после подписания постановления Правительства.
– Юрий Петрович, как известно, охота и охотхозяйство всегда были в ведении Минсельхоза. И вот буквально на днях это направление передали в Министерство природных ресурсов. Насколько это было необходимо, на Ваш взгляд?
– В 2004 году, когда я только начал работу в Москве, одним из первых разговоров с прежним министром сельского хозяйства Алексеем Гордеевым был разговор об охоте. Он попросил: «Пожалуйста, не забирай у нас охоту».
Я ответил: «Хорошо» – и, в общем, честно держал слово. После его ухода ряд инициативных охотников сказали: «Охота и сельское хозяйство – совершенно разные вещи. То, что за охоту отвечает Минсельхоз – это неправильно». Мы провели соответствующую работу, наше начинание было поддержано правительством – и вот результат.
– Насколько сочетается природоохранная деятельность и охота и насколько важно и правильно было соединить их в одних руках?
– На мой взгляд, и правильно, и важно. На Минприроды в любом случае лежит охрана редких, краснокнижных, животных. Кроме того, в нашем ведомстве существуют особо охраняемые природные территории, которые всегда служили воспроизводственными участками, зонами покоя для многих охотничьих животных.
– Юрий Петрович, как известно, охота и охотхозяйство всегда были в ведении Минсельхоза. И вот буквально на днях это направление передали в Министерство природных ресурсов. Насколько это было необходимо, на Ваш взгляд?
– В 2004 году, когда я только начал работу в Москве, одним из первых разговоров с прежним министром сельского хозяйства Алексеем Гордеевым был разговор об охоте. Он попросил: «Пожалуйста, не забирай у нас охоту».
Я ответил: «Хорошо» – и, в общем, честно держал слово. После его ухода ряд инициативных охотников сказали: «Охота и сельское хозяйство – совершенно разные вещи. То, что за охоту отвечает Минсельхоз – это неправильно». Мы провели соответствующую работу, наше начинание было поддержано правительством – и вот результат.
– Насколько сочетается природоохранная деятельность и охота и насколько важно и правильно было соединить их в одних руках?
– На мой взгляд, и правильно, и важно. На Минприроды в любом случае лежит охрана редких, краснокнижных, животных. Кроме того, в нашем ведомстве существуют особо охраняемые природные территории, которые всегда служили воспроизводственными участками, зонами покоя для многих охотничьих животных.
Не снимаю со счетов и чисто субъективный интерес к делу – ведь очень важно, чтобы человеку, который отвечает за это дело, был бы интересен и увлекателен сам процесс. Мне интересно! Искренне признаюсь: как руководителю в целом и охотнику в частности мне хочется улучшить охотничье состояние России. Для меня это, как и любое другое начинание, за которое я берусь, в какой-то мере – вопрос чести.
– Лесной и Водный кодексы были приняты значительно раньше, чем Закон об охоте. Зачастую складывается ситуация, когда многие положения кодексов противоречат вновь принятому Закону об охоте. Что делать?
– Совершенствовать законодательство! Для этого хочу собрать наиболее конструктивные предложения ведущих специалистов и попросить юристов «упаковать» их для внесения изменений в существующие законы и нормативные документы. Это и есть основная работа. Точно могу сказать, чего я не собираюсь делать: делить квоты и лицензии.
– Лесной и Водный кодексы были приняты значительно раньше, чем Закон об охоте. Зачастую складывается ситуация, когда многие положения кодексов противоречат вновь принятому Закону об охоте. Что делать?
– Совершенствовать законодательство! Для этого хочу собрать наиболее конструктивные предложения ведущих специалистов и попросить юристов «упаковать» их для внесения изменений в существующие законы и нормативные документы. Это и есть основная работа. Точно могу сказать, чего я не собираюсь делать: делить квоты и лицензии.
Если говорить о лесном законодательстве, огромная проблема сегодня состоит в том, что не урегулированы отношения между лесниками и охотниками. Согласитесь, очень неприятная ситуация, когда ты развиваешь какое-нибудь охотничье хозяйство, вкладываешь в него кучу денег и своего времени, а потом приезжаешь и вдруг обнаруживаешь посередине того места, где у тебя были тока, просеку, сделанную лесорубами, которую они называют «выборочной рубкой».
Лесное хозяйство должно вестись комплексно. Я уверен, что можно точно рассчитать процент от площади охотничьих угодий, которые арендаторы имеют право защищать от вырубок, и жить в согласии с законом и природой.
– А как соотносится все-таки политика управления невозобновляемыми минеральными и лесными ресурсами, которая носит интенсивный характер (ну, лес еще можно как-то вырастить, например, сосну за 80 лет), с управлением охотничьими ресурсами, которые можно и нужно возобновлять? Как это противоречие разрешить?
– Здесь нет противоречия. Во-первых, только у плохих пользователей недра являются невозобновляемым ресурсом. Геологоразведка, например, позволяет возобновлять сырьевые запасы, держать их определенный уровень. Я буквально несколько дней назад докладывал председателю правительства, что нам за 5 лет удалось сделать то, о чем мы когда-то только мечтали.
– А как соотносится все-таки политика управления невозобновляемыми минеральными и лесными ресурсами, которая носит интенсивный характер (ну, лес еще можно как-то вырастить, например, сосну за 80 лет), с управлением охотничьими ресурсами, которые можно и нужно возобновлять? Как это противоречие разрешить?
– Здесь нет противоречия. Во-первых, только у плохих пользователей недра являются невозобновляемым ресурсом. Геологоразведка, например, позволяет возобновлять сырьевые запасы, держать их определенный уровень. Я буквально несколько дней назад докладывал председателю правительства, что нам за 5 лет удалось сделать то, о чем мы когда-то только мечтали.
Мы закопали ту сырьевую яму, которая была выкопана с начала 90-х годов. После огромного спада, начиная с 2005 года, когда правительство приняло программу воспроизводства минерально-сырьевой базы, мы начали понемножку добавлять новые месторождения. Прирост разведанных запасов сегодня полностью покрывает объем извлекаемых ресурсов. На конец 2009 года мы вышли на уровень разведанных запасов полезных ископаемых 90-го года, то есть практически все компенсировали.
Это только один блок работы нашего министерства. У нас, кстати, еще есть вода, которая является классическим возобновляемым ресурсом, где мы должны соблюдать строгий баланс и с точки зрения качества, и с точки зрения количества воды. В нашем ведении – экология, которая, собственно, и есть забота о природе во всех ее проявлениях. Подытоживая, хочу сказать, что, на мой взгляд, кроме нас, больше некому серьезно этим заниматься. И мы постараемся доказать в ближайшее время нашу в этом смысле эффективность.
– Принятие Закона об охоте вызвало очень неоднозначную реакцию у многих, кто и увлекается охотой, и работает в охотничьей отрасли…
– Будет у нас департамент, основной задачей которого станет совершенствование законодательства. Еще раз говорю: мы обязательно всех выслушаем и составим план совершенствования законодательной базы. Я уже сказал о некоторых проблемах, связанных с лесным законодательством. Могу сказать и еще об одной проблеме. Согласитесь вы или нет, но очень много замечаний вызвано тем, что люди не имеют никаких прав на охрану и защиту собственных охотничьих хозяйств – допустим, остановить или проверить машину браконьера на своей территории и т.п. Это неправильно. Восстановление нормальной охраны в лесах является одной из важнейших наших задач, на мой взгляд.
Я, кстати, когда-то занимался охотой, еще учась в институте. Судьба подтолкнула меня к вступлению в ряды общественных охотинспекторов. Год-два я был лучшим охотинспектором в Пермской области и задерживал большое количество всяких нарушителей. При этом никаких выстрелов и погонь не было. Я спокойно, на лыжах, часто даже без ружья как такового, обезоруживал браконьеров…
– Учитывая цвет Вашего пояса…
– Да нет, мы ж не дрались. Я считаю, что здесь главное – уверенность человека в правильности того, что он делает. Если человек начнет суетиться, то это может спровоцировать реальный инцидент не только в охотничьем хозяйстве, но и на улицах города. Если ты все делаешь спокойно и уверенно, нарушители, как правило, подчиняются.
Приведу другой пример. В хозяйстве Тверской области браконьер убил лося. Поймали его работники, машина вся в крови, везде лосиная шерсть. Милиция установила факт налицо. Прокурор же не дает санкции на арест, потому что нарушитель в заявлении написал, что лось на него напал, и он, обороняясь, вынужден был его убить и т.д. Пришлось привлечь генпрокурора, он, естественно, дал команду, и после этого возбудили уголовное дело. Просто глупость какая-то выходит, когда права и обязанности не отрегулированы.
– Еще одна острейшая проблема. По сути дела, за последние десятилетия разрушена вся система подготовки «охотничьих кадров». По крайней мере, низведена до минимума. Что делать с этим?
– Два ответа на вопрос. Первое. Совершенно очевидно, что охотничье образование надо восстанавливать. И мне кажется, для этого появилось очень хорошее основание. Увеличивается количество добросовестных, хорошо организованных арендных хозяйств, которым нужны специалисты в области охоты – значит, такие кадры будут обязательно востребованы. Второе. Слава Богу, Россия богата и охотничьими традициями, и людьми, великолепно разбирающимися в том, что такое охота, как ее правильно вести, как обернуть ее на пользу, а не во вред природе. Я сам не перестаю у них учиться!
– Как Вы относитесь к тому, что применение на охоте автоматического или полуавтоматического нарезного оружия в большинстве стран мира категорически запрещено, а у нас разрешено?
– Думаю, мы сильно испугаем наш оборонпром, если скажем, что надо потихонечку с этой историей заканчивать. Но делать это необходимо: охотиться с военным оружием неправильно, оно не подходит для охоты ни по техническим данным, ни по калибрам. Кроме того, нельзя допускать ситуацию, когда какой-нибудь чудак-охотник, только заметив что-то бегущее, начинает жать на курок, пока у него палец не устанет. Мне кажется, охота интересна только в том случае, когда у зверя есть шанс. Когда шансов нет, это не охота: мне лично – абсолютно честно – она неинтересна. Как, каким путем мы придем к такой цивилизованной практике, нужно думать: может быть, путем принятия отложенного решения, как это не раз делалось в ряде других разделов законодательства. Мы обратимся к военным производителям: «Дорогие коллеги, пока что вы можете продолжать работать по-старому, но имейте в виду, что через год, два, три эта история будет закрыта. Вам придется за это время разработать нормальное охотничье оружие, с ручным перезаряжанием, с лимитированным объемом боезапасов». А оружие старое… Здесь тонкий вопрос. Если мы станем его выкупать, да еще по ценам, сопоставимым с приобретением нового оружия, тогда ситуация сама собой разрешится по-человечески.
– Как Вы относитесь к тому, чтобы в России было создано хотя бы несколько крупных музеев охоты? Во многих странах существуют такие музеи, там собрано все: и оружие, и трофеи и т.д.
– Мне кажется, что все, что связано с общим охотничьем образованием, надо развивать. У людей очень сильны ментальные установки, связанные со стойким убеждением, что охота – это обязательно убийство. Мне кажется, людям надо объяснять, что такое сбалансированное охотничье хозяйство, когда его работники и специалисты не только и не столько думают о том, как и кого застрелить, сколько о том, чтобы что-то дать или отдать природе. У меня, кстати, вызывают оторопь фотографии в некоторых охотничьих журналах, которые демонстрируют гордого охотника с целой горой подстреленных птиц. В чем смысл уничтожения живности в таком количестве?! Если ему так сильно хотелось пострелять, пострелял бы по тарелкам. Нормальный охотник взял одного-двух зайцев – и слава Богу. Главное – на лес посмотрел, с природой пообщался.
– Вы сейчас стали руководить большой новой отраслью. Ваше отношение к разгосударствлению функций центра и передачи части полномочий в глубинку – в регионы?
– Мне кажется, здесь не надо изобретать ничего нового. Сделать, например, так, как мы стараемся это делать во всех других отраслях. Совершенно очевидно, что командовать из Москвы охотничьими угодьями где-нибудь на Дальнем Востоке сложно и вряд ли эффективно. В то же время законодательство должно быть федеральным, оно должно быть однозначным, не давать возможности по десять раз продлевать сроки охоты, потому что местным начальникам так удобнее. Центр должен оставить себе надзорные функции. Есть главы субъектов Федерации, которые понимают, что охота – это часть жизненного уклада, что охотничьи хозяйства – это в том числе и туристический, рекреационный потенциал, часть инвестиционной привлекательности региона. А есть руководители, которые считают, что лучше фабрику построить, чем леса сохранять. В результате в районе сократили по максимуму охрану в лесах. Это неизбежно приведет к деградации охоты и охотничьего хозяйства в целых регионах. В итоге пострадает не только сам субъект, пострадает вся Россия. Поэтому в центре надо оставить контроль за исполнением переданных на места полномочий. Мы обязательно будем пользоваться этой возможностью.
– Каково Ваше отношение к тем общественным организациям, которые существуют в охотничьей среде? Их несколько, самая крупная – Росохотрыболовсоюз, например. Каково их будущее и каким Вы видите взаимодействие с ними?
– Я уважаю тех людей, которые профессионально занимаются вопросами охоты, тем более на общественных началах. Знаю, что есть масса знаменитых охотников, которые в такие организации входят. И в то же самое время мы сталкиваемся с тем, что этим старым общественным организациям принадлежат миллионы гектаров угодий без каких-либо инвестиционных возможностей владельцев. Возникает вопрос: в состоянии ли они развивать свои наделы? Ведь зачастую такие арендаторы из общественных организаций просто подменяют собой федеральный орган исполнительной власти: бесконтрольно раздают угодья в субаренду, выдают какие-то особые «государственные» разрешения, индульгенции, закрепляют за собой несуществующие права.
– Не боитесь, что, приняв на себя функции государственного управления охотой, Вы станете главным врагом «зеленых»?
– Я уверен, что среди так называемых «зеленых» есть очень много хороших и действительно заботящихся о природе России людей. Я работаю с ними с удовольствием, многие из них, между прочим, сами охотники. И, к моему удивлению, не очень-то и стесняются признаваться в этом. Есть люди, которые на всегда востребованном обществом «зеленом» движении постоянно делают себе политическую рекламу – это их дело, меня они не интересуют.
– Каково Ваше отношение к частным охотхозяйствам? Я знаю, что многие охотники негативно относятся к раздаче в аренду угодий для частного пользования.
– Вы знаете, мне кажется, что альтернативы у частных хозяйств практически нет. Другой разговор, что надо очень внимательно смотреть на соблюдение балансов интересов собственников и местного населения. Вот это принципиальный вопрос для России, потому что нельзя сделать так, чтобы богатые могли охотиться, а малообеспеченные – нет. Могу сказать, что в нашем охотхозяйстве, например, путевки для местных охотников выдаются бесплатно. С одной стороны, количество арендуемых хозяйств, на мой взгляд, будет в любом случае увеличиваться – и это хорошо: значит, будет больше зверя, больше охраны и больше порядка. А с другой стороны, надо сделать так, чтобы любой охотник мог позвонить туда, взять путевку, закинуть ружье за спину и поехать на охоту.
– Вы по своему опыту знаете, что охотхозяйства, переданные государством частным лицам, требуют очень больших вложений без возврата этих средств. Сейчас идет активный разговор в охотничьей среде о возможном введении арендной платы за охотугодья. Значит, частник разводит зверя, охраняет его за собственные деньги да еще и за эту землю должен платить? Не приведет ли это к оттоку частного капитала из отрасли?
– Я бы тут поспорил. С одной стороны, нагружать человека, который вкладывает свои средства в то, чтобы российская природа была богаче, – довольно смешно. С другой стороны, мне кажется, что такой институт должен существовать, потому что он запускает дальнейшую последовательность правоотношений. Если сейчас мы уберем плату, то появится большое количество арендаторов, которые и не собираются ничего разводить, ничего размножать. Важнее, на мой взгляд, то, что эта плата не должна быть астрономической. Она не должна быть высокодоходной статьей бюджета страны, а должна приводить лишь к регулированию деятельности, которая и направлена на пользу этому государству.
– Большинство охотников, как известно, еще и заядлые рыбаки. А контроль за озерами и водными ресурсами по сути дела в функции охотхозяйств не входят, их «пасут» рыбинспекторы. При этом водоплавающая дичь, которая гнездится по берегам, оказывается в полной зависимости от браконьеров-рыболовов. Тоже проблема?
– Мне кажется, после введения всей нормативной базы конструировать пространство нужно таким образом, чтобы у охотпользователей было преимущественное право на использование и обслуживание внутренних водоемов. Тем более, что им все равно приходится ими заниматься.
– Теперь о ресурсах. Большинство охотничьих природных ресурсов – это и зверье, и птицы – подвержены постоянной миграции. Отсюда путаница в подсчетах живности. Возьмите Ярославскую и Вологодскую области: сколько лосей перешло туда и обратно – одному Богу известно. Каждый охотовед, естественно, обитающих в его ареале животных и птиц будет приписывать себе. Для чего? Чтобы в будущем квоты были выше. Какой будет политика Минприроды в отношении миграции ресурсов?
– Перехитрить кого-то в деле миграции, кроме как самого себя, трудно. У нас все мигрирует – рабочая сила, деньги, животные. Причем в зависимости от того, какие условия мы создаем для объектов этой миграции. Добросовестные охотпользователи будут создавать такие условия, чтобы животные не уходили, а жили у них. Будут ли они этим пользоваться для увеличения норм отстрела? Не уверен. Для охотохозяйственников важнее в этом случае насыщенность охоты, важнее возможность видеть воочию этого зверя и т.д. Вот вы упомянули зарубежный опыт… Я близко знакомился с охотничьими хозяйствами за рубежом, смотрел, как там все организовано. Мне кажется, у нормального человека не может возникнуть даже тени мысли о том, что можно увеличить квоты и перестрелять, то есть уничтожить, собственные ресурсы. Это примерно то же самое, что за один раз постараться съесть все, что у тебя взято в поход в рюкзаке. Смысл-то какой? А что дальше будем делать? Поэтому квоты – это только один из инструментов ресурсного регулирования, и, как я уже сказал, надо сделать так, чтобы мы этими квотами как можно меньше занимались. Чтобы как можно больше ответственности за устойчивость использования охотничьих угодий и их воспроизводство лежало на самих хозяйствах. А миграция? Это естественно. Надо устанавливать единые сроки учета, и люди научатся реально понимать, сколько у них живности на территории – с учетом миграции или без него, где и когда появляются миграционные звери и т.д.
– В Танзании практически 40% бюджета приносит стране охота. США около 40 млрд долларов приносит охотничья индустрия. А у нас что можно предпринять?
– Я хорошо понимаю, что такой потенциал есть. Есть платежеспособный спрос – значит, промышленности нужно больше поворачиваться в эту сторону и начинать производить что-то приличное. Россия – самая большая страна мира с не очень высокой плотностью населения. У нас такие просторы, что есть где поохотиться. Пора начать производить и оружие, и снаряжение, и все остальное.
– Минсельхоз несколько лет (почти 10 лет назад) пытался патронировать организацию Всероссийской охотничьей выставки. Мероприятие, надо заметить, очень затратное, но нашлись спонсоры – и выставка удалась. Со всей России съехались представители охотничьих хозяйств, привезли трофеи, наглядно демонстрировали охотничий быт, различные способы охоты, множество фоторабот. Фантастически было интересно. Возможно ли ее повторение?
– Я был на такой выставке, и у меня тоже от нее остались очень хорошие впечатления. Меня в этом году пытались подбить на проведение чего-то подобного, но тогда сказал: «Коллеги, давайте не будем бежать впереди паровоза – только-только правительством принято известное решение». Но в смысле выставки какие-то организационные полномочия я готов на себя взять. Мы уже касались с Вами этой темы, Вы правы, охота – это целая индустрия, которую надо всячески развивать.
– Как Вы относитесь к тому, чтобы, предположим, ввести государственные аукционы (или государство будет их патронировать) по продаже охотничьих лицензий на редкие виды охотничьих животных и две-три лицензии в год разыгрывать? Наример, на белого медведя, который хоть и занесен в Красную Книгу, но развелось его так много, что заговорили о нападениях животных на людей, собак…
– Я сейчас не готов дать ответа, но уверен, что на эту тему можно подумать. Что касается белого медведя… Весь прошлый и позапрошлый год по поводу случаев нападения на людей белого медведя разные инстанции нас буквально бомбардировали письмами, звонками. Я тогда занял достаточно жесткую позицию по двум причинам. Во-первых, на жесткое давление на нас мы привыкли отвечать адекватно жестко. Во-вторых – и это вытекает из первого, – мы постоянно испытывали ощущение, что кто-то преследует в этом деле совершенно иные цели. Что там не людей и собак от медведей защищают, а кому-то очень хочется открыть на мишек охоту. В этом отношении такое понятие, как аукцион, даст, может быть, правильный ответ. И если действительно в каких-то случаях мы будем сталкиваться с необходимостью выделения разовых лицензий и квот, то уж лучше через форму аукциона. Чтобы мы понимали, что выгодоприобретателем стал не кто-то фальсифицирующий обстановку, а тот, кто больше денег заплатит.
– Юрий Петрович, люди делятся на тех, кто ненавидит охоту и на тех, кто ее просто до самозабвения обожает. Отношения между теми и другими непростые. Как они, на Ваш взгляд, в связи с новациями могут складываться в дальнейшем?
– Измененить ментальность людей, их отношение к охоте в ту или иную сторону мне как чиновнику, конечно, неподвластно – этот баланс должен состояться, как-то утрястись внутри двух полярных групп населения. Но что я точно хочу сделать и уверен, что мы сможем этого добиться, – это улучшить государственное регулирование охоты. Вот это наша коренная задача. Сразу заявляю, с чего будем начинать. Начинать будем с общения. Я уже попросил подготовить две встречи. Одну (совсем узкую, почти домашнюю) со специалистами в области охоты, с самыми известными охотниками в России. Просто пообщаться, просто послушать знатоков, что можно сегодня изменить к лучшему, что и кто в охотничьем хозяйстве сегодня находится не в лучшем положении. А вторую встречу мы предполагаем организовать широкую, с привлечением людей из регионов: и тех, кто арендует охотничьи хозяйства, и тех, кто, скажем, занимается охотничьим хозяйством в рамках субъектов РФ, тех, кто должен охранять животных. Уже к апрелю необходимо подготовить более 20 нормативных актов. Это много, а времени совсем мало. Признаюсь, слышал довольно много критики по отношению к существующему состоянию регулирования охоты. Хочу до конца определиться, что из этих предложений, высказываний является самым важным, чем надо в первую очередь заниматься.
– Как Вы относитесь к охоте сами? Охотитесь?
– Я охочусь с 13 лет. Мое детство прошло в одном из маленьких поселков в Пермском крае. Поселок этот окружен лесом со всех сторон. Жили там нефтяники. И, собственно говоря, все свободное время мы в лесу и проводили, потому что детского сада как такового не было, а особых каких-то культурно-развлекательных комплексов в поселке тоже никто не построил. Поэтому детьми мы просто убегали в лес – картошку испечь на костре или еще что-то. А потом начали заниматься охотой. Ружье прятали в дупле дерева. Оно у нас было коллективное, и от него постоянно что-нибудь отваливалось. Поэтому стреляло оно не всегда, а уж не попадало в цель – тем более. Но принести домой какого-нибудь добытого рябчика – это было предметом большой гордости и славы. Потом я охотился и пока учился в институте, и после окончания вуза какое-то время. Затем был некоторый перерыв, наверное, в 5-6 лет, когда я так увлекся экономикой, что не занимался больше почти ничем. А после понял, что что-то еще должно в жизни существовать, кроме работы, и так все случайно сложилось, что мой старый товарищ пригласил меня с собой на охоту. И вот это вошло в привычку – охочусь достаточно регулярно, участвую в содержании одного небольшого охотничьего хозяйства, поэтому не понаслышке знаю, как и что там происходит, какие в связи с этим возникают проблемы.
– А правда ли, что когда Вы были губернатором Пермской области, были инициатором закрытия весенней охоты?
– Святая истинная правда. Кстати, тогда были и те, кто поддерживал это решение, и те, кто яростно критиковал. Если говорить о Пермском крае, то весенняя охота там не очень разнообразна. Это небольшое количество охоты на водоплавающую дичь, потом на боровую дичь – вот, собственно, и все. Прав я тогда был или не прав – это вам судить. Если у меня не было какого-то большого предубеждения против охоты на водоплавающую дичь, то касательно боровой я и до сих пор не уверен, что это правильная охота. Подкрасться к глухарю, допустим, интересно. Но потом пристрелить исхудавшую за зиму птицу, полюбоваться на нее, набить из нее чучело и не знать, куда его потом деть? Странная охота, мягко говоря, получается. В моем представлении, в охоте должны присутстовать какие-то понятия о морали и порядочности: когда зверь или птица зовет, скажем, самку для продолжения рода, а ты подкрадываешься и стреляешь – не уверен, что это хорошо. Кроме того, лес весной – вообще совершенно особый лес, когда, после тяжелой зимы очень легко взять добычу, того же лося – никаких проблем особых нет. Но самое главное, численность живности в охотничьих угодьях в этот период, как правило, падает. Поэтому мы тогда посчитали, что принятые меры помогут сбалансировать воспроизводство дичи, уменьшить браконьерство, и вообще какого-то большого урона никому не нанесут. Вы знаете, шума в первый год было! Но потом народ довольно-таки спокойно стал к этому относиться, и, честно говоря, у нас действительно количество дичи в хозяйствах, во всяком случае, в тех, с руководителями которых я предварительно и потом разговаривал, увеличилось. Вот такая была история.
– Весь мир (Европа, Америка), цивилизованно занимающийся охотой, предпочитает трофейную охоту. В России большая часть населения занималась, по крайней мере в годы Советской власти, «мясной» охотой, то есть что добыл, то и съел. Как Вы думаете, дальнейшее развитие для России охоты в каком направлении может развиваться?
– Честно – не знаю ответа на этот вопрос. С одной стороны, трофейная охота – более классическая, более ограниченная с точки зрения того, каких именно животных можно отстреливать, и потому, на первый взгляд, достаточно безопасная для сохранения и развития поголовья. Очевидно, в «трофи» никто не бьет самок и т.д. Хотя, впрочем, и при заготовительной охоте, если уж строго следовать принципам охотничьей этики, профессиональные охотники тоже никогда самок не стреляют. В то же самое время слышу много отзывов о том, что трофейная охота приводит к постепенной деградации видов животных и птиц, популяции вообще, потому что отстреливаются наиболее крупные самцы, страдает генофонд. В результате есть сведения, что уменьшилось количество крупного медведя на Камчатке, что лось там измельчал и т.п. Проблемы существуют во всех видах охоты. Надо их решать.
– Как Вы относитесь к тому, чтобы пересмотреть, в частности, охоту на медведя на берлоге?
– Есть некоторые вещи, которые я стараюсь не спешить формулировать, потому что привык делать то, что говорю и обещаю. В этой связи промолчу пока про берлогу, потому что, с одной стороны, как министр я обязан принимать компетентные решения в сфере полномочий. Но, с другой стороны, как человек и охотник я бы охоту на медведя на берлоге запретил хоть завтра. Знаю, какое количество берлог, где лежит медведица с двумя-тремя медвежатами, уничтожают каждый год. Это самое натуральное варварство! Оно равносильно тому, когда кого-то разбудить и полусонного пристрелить, встав вокруг того места, где он спал. Разве это охота? Есть у нас так называемые охотники, которые установили себе какую-то программу истребления медведей, медом заливают свое хозяйство и стреляют этих животных, как нацистов в 45-м. Зачем? Не понимаю. Мне кажется, это уже вопрос психики. Я охотился на медведя и, что греха таить, – очень интересная охота. Но после какого-то количества отстреленных мишек, начинаешь по-другому к этому относиться: самому себе и всем ты уже все доказал. Прошлогодняя охота на медведя у меня выглядела следующим образом: медведица с двумя медвежатами вышла и ходила на расстоянии 15 метров от меня (я на лабазе сидел). И когда стало уже совсем темно и надо было уходить – ну не на спину же им слезать! – я их просто попросил: «Мишки, уходите отсюда». И ведь что удивительно: любой зверь резко реагирует на человеческий голос – вот и мои медведи пошли так, как будто послушались меня. Не было ни испуга, ни резких движений, они просто повернулись и тихонько пошли. Обещаю, что постараюсь посоветоваться с максимальным количеством людей, выслушать максимальное количество профессиональных мнений на эту тему, а потом будем принимать решение. И то, что решение о запрещении охоты на берлоге будет принято, я не исключаю.
– Ваша любимая охота?
– Сложно сказать. Знаете, мне все больше нравится просто находиться в лесу, общаться с природой. Считаю, что существует не очень много таких занятий, которые переключают сознание и меняют мироощущение до такой степени, как охота. Поэтому для меня само по себе то, что я смог выбраться в лес, выйти из кабинета, – уже праздник. Что же касается любимых видов охоты? Мне очень нравится охота на зайца. Мне нравится охота на тетерева на лунках – она очень интересна и азартна.
– А вальдшнеп?
– Пока практически не охочусь, как-то не складывалось. У нас в охотхозяйстве проходного вальдшнепа нет, он там сидит на дорогах, поэтому невелика доблесть в него попасть.
– Во многих европейских странах существуют реестры или книги типичных трофейных видов животных. У нас это, к примеру, лось, кабан. В европейских странах любой охотник, добывший в частном или государственном охотхозяйстве трофей, прежде чем его вывезти, должен обмерить ,зарегистрировать его и только потом получить разрешение на вывоз. Но если трофей уникальный или редкий, его отбирают, выставляют в музее, а тебе предоставляют точную копию (специальную отливку из пластика), да еще с благодаственной грамотой от правительства!
– Мне кажется, это интересный опыт. Трофейная охота, уверен, будет развиваться в России со всей сопутствующей атрибутикой. Есть у нас охотники, которые добывают диких животных и птиц исключительно для пропитания, и это нормально. А есть такие, для которых охота стала страстным увлечением, частью жизни, и они в любом случае от нее не откажутся.
– Кстати, о промысловой охоте. Когда была разрушена система промхозов, тысячи людей остались не у дел. Мы получаем письма, которые аж за душу берут. Это трагедия: люди спиваются, разрушаются семьи… С какой стороны взяться за эту проблему, ведь это же такая глыба – судьбы тысяч людей?
– Вы знаете, отмахиваться от этого нельзя ни в коем случае. Думаю, здесь надо прежде всего рассмотреть возможности построения некой экономической модели между теми, кто добывает и теми, кто пушнину реализует. Если предусмотреть правильно, то и отношения эти будут правильно развиваться.Кстати, когда мы говорим о необходимости развития всех видов охоты, напрашивается мысль о том, что у нас какое-то количество охот должно проходить под контролем. Но как обычно происходит? Человеку выдают лицензию и говорят: «Теперь иди в лес». А сколько, чего и зачем он подстрелил по этой лицензии – об этом никто не имеет ни малейшего представления. Понятно, что сегодня полностью контролируемой охоты по всей территории России не организовать. А вот говорить о контроле отстрела по лицензии в нормально управляемом охотничьем хозяйстве – это вполне уместно.
Возвращаясь к промысловой охоте. Я недавно спросил своего друга егеря: «Саш, ты на куницу охотишься?» Он говорит: «Охочусь». – «А дальше?» – «Я ее сдаю на фабрику».– «Цена какая?» – «600 рублей». Меня эта цифра поразила своей мизерностью! Промысловая охота может существовать тогда, когда стоимость охотничьей продукции сбалансирована с обеспечением добытчику нормального материального существования. Чтобы найти ответ на ваш вопрос, надо разобраться во всей цепочке. Сколько реально промысловая продукция стоит на рынке и какова разница в цене, допустим, между мехом, произведенным на пушных фермах, и мехом, добытым в охотничьем хозяйстве? Можно ли эти 600 рублей подтянуть к реальной цене той или иной шкурки? Иначе эту ситуацию экономически просто загнали в тупик.
– И последнее. Что Вы пожелаете нашим читателям?
– Прежде всего я пожелал бы получать побольше удовольствия от общения с нашей природой, с нашим лесом. А если говорить об охотничьем издании, то традиционное: «Ни пуха, ни пера!».
– Принятие Закона об охоте вызвало очень неоднозначную реакцию у многих, кто и увлекается охотой, и работает в охотничьей отрасли…
– Будет у нас департамент, основной задачей которого станет совершенствование законодательства. Еще раз говорю: мы обязательно всех выслушаем и составим план совершенствования законодательной базы. Я уже сказал о некоторых проблемах, связанных с лесным законодательством. Могу сказать и еще об одной проблеме. Согласитесь вы или нет, но очень много замечаний вызвано тем, что люди не имеют никаких прав на охрану и защиту собственных охотничьих хозяйств – допустим, остановить или проверить машину браконьера на своей территории и т.п. Это неправильно. Восстановление нормальной охраны в лесах является одной из важнейших наших задач, на мой взгляд.
Я, кстати, когда-то занимался охотой, еще учась в институте. Судьба подтолкнула меня к вступлению в ряды общественных охотинспекторов. Год-два я был лучшим охотинспектором в Пермской области и задерживал большое количество всяких нарушителей. При этом никаких выстрелов и погонь не было. Я спокойно, на лыжах, часто даже без ружья как такового, обезоруживал браконьеров…
– Учитывая цвет Вашего пояса…
– Да нет, мы ж не дрались. Я считаю, что здесь главное – уверенность человека в правильности того, что он делает. Если человек начнет суетиться, то это может спровоцировать реальный инцидент не только в охотничьем хозяйстве, но и на улицах города. Если ты все делаешь спокойно и уверенно, нарушители, как правило, подчиняются.
Приведу другой пример. В хозяйстве Тверской области браконьер убил лося. Поймали его работники, машина вся в крови, везде лосиная шерсть. Милиция установила факт налицо. Прокурор же не дает санкции на арест, потому что нарушитель в заявлении написал, что лось на него напал, и он, обороняясь, вынужден был его убить и т.д. Пришлось привлечь генпрокурора, он, естественно, дал команду, и после этого возбудили уголовное дело. Просто глупость какая-то выходит, когда права и обязанности не отрегулированы.
– Еще одна острейшая проблема. По сути дела, за последние десятилетия разрушена вся система подготовки «охотничьих кадров». По крайней мере, низведена до минимума. Что делать с этим?
– Два ответа на вопрос. Первое. Совершенно очевидно, что охотничье образование надо восстанавливать. И мне кажется, для этого появилось очень хорошее основание. Увеличивается количество добросовестных, хорошо организованных арендных хозяйств, которым нужны специалисты в области охоты – значит, такие кадры будут обязательно востребованы. Второе. Слава Богу, Россия богата и охотничьими традициями, и людьми, великолепно разбирающимися в том, что такое охота, как ее правильно вести, как обернуть ее на пользу, а не во вред природе. Я сам не перестаю у них учиться!
– Как Вы относитесь к тому, что применение на охоте автоматического или полуавтоматического нарезного оружия в большинстве стран мира категорически запрещено, а у нас разрешено?
– Думаю, мы сильно испугаем наш оборонпром, если скажем, что надо потихонечку с этой историей заканчивать. Но делать это необходимо: охотиться с военным оружием неправильно, оно не подходит для охоты ни по техническим данным, ни по калибрам. Кроме того, нельзя допускать ситуацию, когда какой-нибудь чудак-охотник, только заметив что-то бегущее, начинает жать на курок, пока у него палец не устанет. Мне кажется, охота интересна только в том случае, когда у зверя есть шанс. Когда шансов нет, это не охота: мне лично – абсолютно честно – она неинтересна. Как, каким путем мы придем к такой цивилизованной практике, нужно думать: может быть, путем принятия отложенного решения, как это не раз делалось в ряде других разделов законодательства. Мы обратимся к военным производителям: «Дорогие коллеги, пока что вы можете продолжать работать по-старому, но имейте в виду, что через год, два, три эта история будет закрыта. Вам придется за это время разработать нормальное охотничье оружие, с ручным перезаряжанием, с лимитированным объемом боезапасов». А оружие старое… Здесь тонкий вопрос. Если мы станем его выкупать, да еще по ценам, сопоставимым с приобретением нового оружия, тогда ситуация сама собой разрешится по-человечески.
– Как Вы относитесь к тому, чтобы в России было создано хотя бы несколько крупных музеев охоты? Во многих странах существуют такие музеи, там собрано все: и оружие, и трофеи и т.д.
– Мне кажется, что все, что связано с общим охотничьем образованием, надо развивать. У людей очень сильны ментальные установки, связанные со стойким убеждением, что охота – это обязательно убийство. Мне кажется, людям надо объяснять, что такое сбалансированное охотничье хозяйство, когда его работники и специалисты не только и не столько думают о том, как и кого застрелить, сколько о том, чтобы что-то дать или отдать природе. У меня, кстати, вызывают оторопь фотографии в некоторых охотничьих журналах, которые демонстрируют гордого охотника с целой горой подстреленных птиц. В чем смысл уничтожения живности в таком количестве?! Если ему так сильно хотелось пострелять, пострелял бы по тарелкам. Нормальный охотник взял одного-двух зайцев – и слава Богу. Главное – на лес посмотрел, с природой пообщался.
– Вы сейчас стали руководить большой новой отраслью. Ваше отношение к разгосударствлению функций центра и передачи части полномочий в глубинку – в регионы?
– Мне кажется, здесь не надо изобретать ничего нового. Сделать, например, так, как мы стараемся это делать во всех других отраслях. Совершенно очевидно, что командовать из Москвы охотничьими угодьями где-нибудь на Дальнем Востоке сложно и вряд ли эффективно. В то же время законодательство должно быть федеральным, оно должно быть однозначным, не давать возможности по десять раз продлевать сроки охоты, потому что местным начальникам так удобнее. Центр должен оставить себе надзорные функции. Есть главы субъектов Федерации, которые понимают, что охота – это часть жизненного уклада, что охотничьи хозяйства – это в том числе и туристический, рекреационный потенциал, часть инвестиционной привлекательности региона. А есть руководители, которые считают, что лучше фабрику построить, чем леса сохранять. В результате в районе сократили по максимуму охрану в лесах. Это неизбежно приведет к деградации охоты и охотничьего хозяйства в целых регионах. В итоге пострадает не только сам субъект, пострадает вся Россия. Поэтому в центре надо оставить контроль за исполнением переданных на места полномочий. Мы обязательно будем пользоваться этой возможностью.
– Каково Ваше отношение к тем общественным организациям, которые существуют в охотничьей среде? Их несколько, самая крупная – Росохотрыболовсоюз, например. Каково их будущее и каким Вы видите взаимодействие с ними?
– Я уважаю тех людей, которые профессионально занимаются вопросами охоты, тем более на общественных началах. Знаю, что есть масса знаменитых охотников, которые в такие организации входят. И в то же самое время мы сталкиваемся с тем, что этим старым общественным организациям принадлежат миллионы гектаров угодий без каких-либо инвестиционных возможностей владельцев. Возникает вопрос: в состоянии ли они развивать свои наделы? Ведь зачастую такие арендаторы из общественных организаций просто подменяют собой федеральный орган исполнительной власти: бесконтрольно раздают угодья в субаренду, выдают какие-то особые «государственные» разрешения, индульгенции, закрепляют за собой несуществующие права.
– Не боитесь, что, приняв на себя функции государственного управления охотой, Вы станете главным врагом «зеленых»?
– Я уверен, что среди так называемых «зеленых» есть очень много хороших и действительно заботящихся о природе России людей. Я работаю с ними с удовольствием, многие из них, между прочим, сами охотники. И, к моему удивлению, не очень-то и стесняются признаваться в этом. Есть люди, которые на всегда востребованном обществом «зеленом» движении постоянно делают себе политическую рекламу – это их дело, меня они не интересуют.
– Каково Ваше отношение к частным охотхозяйствам? Я знаю, что многие охотники негативно относятся к раздаче в аренду угодий для частного пользования.
– Вы знаете, мне кажется, что альтернативы у частных хозяйств практически нет. Другой разговор, что надо очень внимательно смотреть на соблюдение балансов интересов собственников и местного населения. Вот это принципиальный вопрос для России, потому что нельзя сделать так, чтобы богатые могли охотиться, а малообеспеченные – нет. Могу сказать, что в нашем охотхозяйстве, например, путевки для местных охотников выдаются бесплатно. С одной стороны, количество арендуемых хозяйств, на мой взгляд, будет в любом случае увеличиваться – и это хорошо: значит, будет больше зверя, больше охраны и больше порядка. А с другой стороны, надо сделать так, чтобы любой охотник мог позвонить туда, взять путевку, закинуть ружье за спину и поехать на охоту.
– Вы по своему опыту знаете, что охотхозяйства, переданные государством частным лицам, требуют очень больших вложений без возврата этих средств. Сейчас идет активный разговор в охотничьей среде о возможном введении арендной платы за охотугодья. Значит, частник разводит зверя, охраняет его за собственные деньги да еще и за эту землю должен платить? Не приведет ли это к оттоку частного капитала из отрасли?
– Я бы тут поспорил. С одной стороны, нагружать человека, который вкладывает свои средства в то, чтобы российская природа была богаче, – довольно смешно. С другой стороны, мне кажется, что такой институт должен существовать, потому что он запускает дальнейшую последовательность правоотношений. Если сейчас мы уберем плату, то появится большое количество арендаторов, которые и не собираются ничего разводить, ничего размножать. Важнее, на мой взгляд, то, что эта плата не должна быть астрономической. Она не должна быть высокодоходной статьей бюджета страны, а должна приводить лишь к регулированию деятельности, которая и направлена на пользу этому государству.
– Большинство охотников, как известно, еще и заядлые рыбаки. А контроль за озерами и водными ресурсами по сути дела в функции охотхозяйств не входят, их «пасут» рыбинспекторы. При этом водоплавающая дичь, которая гнездится по берегам, оказывается в полной зависимости от браконьеров-рыболовов. Тоже проблема?
– Мне кажется, после введения всей нормативной базы конструировать пространство нужно таким образом, чтобы у охотпользователей было преимущественное право на использование и обслуживание внутренних водоемов. Тем более, что им все равно приходится ими заниматься.
– Теперь о ресурсах. Большинство охотничьих природных ресурсов – это и зверье, и птицы – подвержены постоянной миграции. Отсюда путаница в подсчетах живности. Возьмите Ярославскую и Вологодскую области: сколько лосей перешло туда и обратно – одному Богу известно. Каждый охотовед, естественно, обитающих в его ареале животных и птиц будет приписывать себе. Для чего? Чтобы в будущем квоты были выше. Какой будет политика Минприроды в отношении миграции ресурсов?
– Перехитрить кого-то в деле миграции, кроме как самого себя, трудно. У нас все мигрирует – рабочая сила, деньги, животные. Причем в зависимости от того, какие условия мы создаем для объектов этой миграции. Добросовестные охотпользователи будут создавать такие условия, чтобы животные не уходили, а жили у них. Будут ли они этим пользоваться для увеличения норм отстрела? Не уверен. Для охотохозяйственников важнее в этом случае насыщенность охоты, важнее возможность видеть воочию этого зверя и т.д. Вот вы упомянули зарубежный опыт… Я близко знакомился с охотничьими хозяйствами за рубежом, смотрел, как там все организовано. Мне кажется, у нормального человека не может возникнуть даже тени мысли о том, что можно увеличить квоты и перестрелять, то есть уничтожить, собственные ресурсы. Это примерно то же самое, что за один раз постараться съесть все, что у тебя взято в поход в рюкзаке. Смысл-то какой? А что дальше будем делать? Поэтому квоты – это только один из инструментов ресурсного регулирования, и, как я уже сказал, надо сделать так, чтобы мы этими квотами как можно меньше занимались. Чтобы как можно больше ответственности за устойчивость использования охотничьих угодий и их воспроизводство лежало на самих хозяйствах. А миграция? Это естественно. Надо устанавливать единые сроки учета, и люди научатся реально понимать, сколько у них живности на территории – с учетом миграции или без него, где и когда появляются миграционные звери и т.д.
– В Танзании практически 40% бюджета приносит стране охота. США около 40 млрд долларов приносит охотничья индустрия. А у нас что можно предпринять?
– Я хорошо понимаю, что такой потенциал есть. Есть платежеспособный спрос – значит, промышленности нужно больше поворачиваться в эту сторону и начинать производить что-то приличное. Россия – самая большая страна мира с не очень высокой плотностью населения. У нас такие просторы, что есть где поохотиться. Пора начать производить и оружие, и снаряжение, и все остальное.
– Минсельхоз несколько лет (почти 10 лет назад) пытался патронировать организацию Всероссийской охотничьей выставки. Мероприятие, надо заметить, очень затратное, но нашлись спонсоры – и выставка удалась. Со всей России съехались представители охотничьих хозяйств, привезли трофеи, наглядно демонстрировали охотничий быт, различные способы охоты, множество фоторабот. Фантастически было интересно. Возможно ли ее повторение?
– Я был на такой выставке, и у меня тоже от нее остались очень хорошие впечатления. Меня в этом году пытались подбить на проведение чего-то подобного, но тогда сказал: «Коллеги, давайте не будем бежать впереди паровоза – только-только правительством принято известное решение». Но в смысле выставки какие-то организационные полномочия я готов на себя взять. Мы уже касались с Вами этой темы, Вы правы, охота – это целая индустрия, которую надо всячески развивать.
– Как Вы относитесь к тому, чтобы, предположим, ввести государственные аукционы (или государство будет их патронировать) по продаже охотничьих лицензий на редкие виды охотничьих животных и две-три лицензии в год разыгрывать? Наример, на белого медведя, который хоть и занесен в Красную Книгу, но развелось его так много, что заговорили о нападениях животных на людей, собак…
– Я сейчас не готов дать ответа, но уверен, что на эту тему можно подумать. Что касается белого медведя… Весь прошлый и позапрошлый год по поводу случаев нападения на людей белого медведя разные инстанции нас буквально бомбардировали письмами, звонками. Я тогда занял достаточно жесткую позицию по двум причинам. Во-первых, на жесткое давление на нас мы привыкли отвечать адекватно жестко. Во-вторых – и это вытекает из первого, – мы постоянно испытывали ощущение, что кто-то преследует в этом деле совершенно иные цели. Что там не людей и собак от медведей защищают, а кому-то очень хочется открыть на мишек охоту. В этом отношении такое понятие, как аукцион, даст, может быть, правильный ответ. И если действительно в каких-то случаях мы будем сталкиваться с необходимостью выделения разовых лицензий и квот, то уж лучше через форму аукциона. Чтобы мы понимали, что выгодоприобретателем стал не кто-то фальсифицирующий обстановку, а тот, кто больше денег заплатит.
– Юрий Петрович, люди делятся на тех, кто ненавидит охоту и на тех, кто ее просто до самозабвения обожает. Отношения между теми и другими непростые. Как они, на Ваш взгляд, в связи с новациями могут складываться в дальнейшем?
– Измененить ментальность людей, их отношение к охоте в ту или иную сторону мне как чиновнику, конечно, неподвластно – этот баланс должен состояться, как-то утрястись внутри двух полярных групп населения. Но что я точно хочу сделать и уверен, что мы сможем этого добиться, – это улучшить государственное регулирование охоты. Вот это наша коренная задача. Сразу заявляю, с чего будем начинать. Начинать будем с общения. Я уже попросил подготовить две встречи. Одну (совсем узкую, почти домашнюю) со специалистами в области охоты, с самыми известными охотниками в России. Просто пообщаться, просто послушать знатоков, что можно сегодня изменить к лучшему, что и кто в охотничьем хозяйстве сегодня находится не в лучшем положении. А вторую встречу мы предполагаем организовать широкую, с привлечением людей из регионов: и тех, кто арендует охотничьи хозяйства, и тех, кто, скажем, занимается охотничьим хозяйством в рамках субъектов РФ, тех, кто должен охранять животных. Уже к апрелю необходимо подготовить более 20 нормативных актов. Это много, а времени совсем мало. Признаюсь, слышал довольно много критики по отношению к существующему состоянию регулирования охоты. Хочу до конца определиться, что из этих предложений, высказываний является самым важным, чем надо в первую очередь заниматься.
– Как Вы относитесь к охоте сами? Охотитесь?
– Я охочусь с 13 лет. Мое детство прошло в одном из маленьких поселков в Пермском крае. Поселок этот окружен лесом со всех сторон. Жили там нефтяники. И, собственно говоря, все свободное время мы в лесу и проводили, потому что детского сада как такового не было, а особых каких-то культурно-развлекательных комплексов в поселке тоже никто не построил. Поэтому детьми мы просто убегали в лес – картошку испечь на костре или еще что-то. А потом начали заниматься охотой. Ружье прятали в дупле дерева. Оно у нас было коллективное, и от него постоянно что-нибудь отваливалось. Поэтому стреляло оно не всегда, а уж не попадало в цель – тем более. Но принести домой какого-нибудь добытого рябчика – это было предметом большой гордости и славы. Потом я охотился и пока учился в институте, и после окончания вуза какое-то время. Затем был некоторый перерыв, наверное, в 5-6 лет, когда я так увлекся экономикой, что не занимался больше почти ничем. А после понял, что что-то еще должно в жизни существовать, кроме работы, и так все случайно сложилось, что мой старый товарищ пригласил меня с собой на охоту. И вот это вошло в привычку – охочусь достаточно регулярно, участвую в содержании одного небольшого охотничьего хозяйства, поэтому не понаслышке знаю, как и что там происходит, какие в связи с этим возникают проблемы.
– А правда ли, что когда Вы были губернатором Пермской области, были инициатором закрытия весенней охоты?
– Святая истинная правда. Кстати, тогда были и те, кто поддерживал это решение, и те, кто яростно критиковал. Если говорить о Пермском крае, то весенняя охота там не очень разнообразна. Это небольшое количество охоты на водоплавающую дичь, потом на боровую дичь – вот, собственно, и все. Прав я тогда был или не прав – это вам судить. Если у меня не было какого-то большого предубеждения против охоты на водоплавающую дичь, то касательно боровой я и до сих пор не уверен, что это правильная охота. Подкрасться к глухарю, допустим, интересно. Но потом пристрелить исхудавшую за зиму птицу, полюбоваться на нее, набить из нее чучело и не знать, куда его потом деть? Странная охота, мягко говоря, получается. В моем представлении, в охоте должны присутстовать какие-то понятия о морали и порядочности: когда зверь или птица зовет, скажем, самку для продолжения рода, а ты подкрадываешься и стреляешь – не уверен, что это хорошо. Кроме того, лес весной – вообще совершенно особый лес, когда, после тяжелой зимы очень легко взять добычу, того же лося – никаких проблем особых нет. Но самое главное, численность живности в охотничьих угодьях в этот период, как правило, падает. Поэтому мы тогда посчитали, что принятые меры помогут сбалансировать воспроизводство дичи, уменьшить браконьерство, и вообще какого-то большого урона никому не нанесут. Вы знаете, шума в первый год было! Но потом народ довольно-таки спокойно стал к этому относиться, и, честно говоря, у нас действительно количество дичи в хозяйствах, во всяком случае, в тех, с руководителями которых я предварительно и потом разговаривал, увеличилось. Вот такая была история.
– Весь мир (Европа, Америка), цивилизованно занимающийся охотой, предпочитает трофейную охоту. В России большая часть населения занималась, по крайней мере в годы Советской власти, «мясной» охотой, то есть что добыл, то и съел. Как Вы думаете, дальнейшее развитие для России охоты в каком направлении может развиваться?
– Честно – не знаю ответа на этот вопрос. С одной стороны, трофейная охота – более классическая, более ограниченная с точки зрения того, каких именно животных можно отстреливать, и потому, на первый взгляд, достаточно безопасная для сохранения и развития поголовья. Очевидно, в «трофи» никто не бьет самок и т.д. Хотя, впрочем, и при заготовительной охоте, если уж строго следовать принципам охотничьей этики, профессиональные охотники тоже никогда самок не стреляют. В то же самое время слышу много отзывов о том, что трофейная охота приводит к постепенной деградации видов животных и птиц, популяции вообще, потому что отстреливаются наиболее крупные самцы, страдает генофонд. В результате есть сведения, что уменьшилось количество крупного медведя на Камчатке, что лось там измельчал и т.п. Проблемы существуют во всех видах охоты. Надо их решать.
– Как Вы относитесь к тому, чтобы пересмотреть, в частности, охоту на медведя на берлоге?
– Есть некоторые вещи, которые я стараюсь не спешить формулировать, потому что привык делать то, что говорю и обещаю. В этой связи промолчу пока про берлогу, потому что, с одной стороны, как министр я обязан принимать компетентные решения в сфере полномочий. Но, с другой стороны, как человек и охотник я бы охоту на медведя на берлоге запретил хоть завтра. Знаю, какое количество берлог, где лежит медведица с двумя-тремя медвежатами, уничтожают каждый год. Это самое натуральное варварство! Оно равносильно тому, когда кого-то разбудить и полусонного пристрелить, встав вокруг того места, где он спал. Разве это охота? Есть у нас так называемые охотники, которые установили себе какую-то программу истребления медведей, медом заливают свое хозяйство и стреляют этих животных, как нацистов в 45-м. Зачем? Не понимаю. Мне кажется, это уже вопрос психики. Я охотился на медведя и, что греха таить, – очень интересная охота. Но после какого-то количества отстреленных мишек, начинаешь по-другому к этому относиться: самому себе и всем ты уже все доказал. Прошлогодняя охота на медведя у меня выглядела следующим образом: медведица с двумя медвежатами вышла и ходила на расстоянии 15 метров от меня (я на лабазе сидел). И когда стало уже совсем темно и надо было уходить – ну не на спину же им слезать! – я их просто попросил: «Мишки, уходите отсюда». И ведь что удивительно: любой зверь резко реагирует на человеческий голос – вот и мои медведи пошли так, как будто послушались меня. Не было ни испуга, ни резких движений, они просто повернулись и тихонько пошли. Обещаю, что постараюсь посоветоваться с максимальным количеством людей, выслушать максимальное количество профессиональных мнений на эту тему, а потом будем принимать решение. И то, что решение о запрещении охоты на берлоге будет принято, я не исключаю.
– Ваша любимая охота?
– Сложно сказать. Знаете, мне все больше нравится просто находиться в лесу, общаться с природой. Считаю, что существует не очень много таких занятий, которые переключают сознание и меняют мироощущение до такой степени, как охота. Поэтому для меня само по себе то, что я смог выбраться в лес, выйти из кабинета, – уже праздник. Что же касается любимых видов охоты? Мне очень нравится охота на зайца. Мне нравится охота на тетерева на лунках – она очень интересна и азартна.
– А вальдшнеп?
– Пока практически не охочусь, как-то не складывалось. У нас в охотхозяйстве проходного вальдшнепа нет, он там сидит на дорогах, поэтому невелика доблесть в него попасть.
– Во многих европейских странах существуют реестры или книги типичных трофейных видов животных. У нас это, к примеру, лось, кабан. В европейских странах любой охотник, добывший в частном или государственном охотхозяйстве трофей, прежде чем его вывезти, должен обмерить ,зарегистрировать его и только потом получить разрешение на вывоз. Но если трофей уникальный или редкий, его отбирают, выставляют в музее, а тебе предоставляют точную копию (специальную отливку из пластика), да еще с благодаственной грамотой от правительства!
– Мне кажется, это интересный опыт. Трофейная охота, уверен, будет развиваться в России со всей сопутствующей атрибутикой. Есть у нас охотники, которые добывают диких животных и птиц исключительно для пропитания, и это нормально. А есть такие, для которых охота стала страстным увлечением, частью жизни, и они в любом случае от нее не откажутся.
– Кстати, о промысловой охоте. Когда была разрушена система промхозов, тысячи людей остались не у дел. Мы получаем письма, которые аж за душу берут. Это трагедия: люди спиваются, разрушаются семьи… С какой стороны взяться за эту проблему, ведь это же такая глыба – судьбы тысяч людей?
– Вы знаете, отмахиваться от этого нельзя ни в коем случае. Думаю, здесь надо прежде всего рассмотреть возможности построения некой экономической модели между теми, кто добывает и теми, кто пушнину реализует. Если предусмотреть правильно, то и отношения эти будут правильно развиваться.Кстати, когда мы говорим о необходимости развития всех видов охоты, напрашивается мысль о том, что у нас какое-то количество охот должно проходить под контролем. Но как обычно происходит? Человеку выдают лицензию и говорят: «Теперь иди в лес». А сколько, чего и зачем он подстрелил по этой лицензии – об этом никто не имеет ни малейшего представления. Понятно, что сегодня полностью контролируемой охоты по всей территории России не организовать. А вот говорить о контроле отстрела по лицензии в нормально управляемом охотничьем хозяйстве – это вполне уместно.
Возвращаясь к промысловой охоте. Я недавно спросил своего друга егеря: «Саш, ты на куницу охотишься?» Он говорит: «Охочусь». – «А дальше?» – «Я ее сдаю на фабрику».– «Цена какая?» – «600 рублей». Меня эта цифра поразила своей мизерностью! Промысловая охота может существовать тогда, когда стоимость охотничьей продукции сбалансирована с обеспечением добытчику нормального материального существования. Чтобы найти ответ на ваш вопрос, надо разобраться во всей цепочке. Сколько реально промысловая продукция стоит на рынке и какова разница в цене, допустим, между мехом, произведенным на пушных фермах, и мехом, добытым в охотничьем хозяйстве? Можно ли эти 600 рублей подтянуть к реальной цене той или иной шкурки? Иначе эту ситуацию экономически просто загнали в тупик.
– И последнее. Что Вы пожелаете нашим читателям?
– Прежде всего я пожелал бы получать побольше удовольствия от общения с нашей природой, с нашим лесом. А если говорить об охотничьем издании, то традиционное: «Ни пуха, ни пера!».
Комментарии (0)