Событиям этим уже около пятидесяти лет. Многое, конечно, стерлось из памяти, а кое-что помнится так отчетливо, как если бы это происходило вчера. Охотничьих собак тогда у меня еще не было, но я знал каждую кочку, каждую лужицу, где подниму чирка или бекаса, был уверен, что именно в этом кусту, росшем на границе некоси и скошенной травы, должен быть коростель, именно в этой куртинке бурьяна поднимутся куропатки.
Но этот дешевый авторитет перед друзьями не мешал мне, обойдя крохотное, буквально тридцать на пятьдесят метров, болотце, с водой по щиколотку, сбить четырех поднявшихся бекасов четырьмя выстрелами.
Происходило это на глазах моего старшего товарища по охоте, друга отца, матерого охотника, наставника и просто хорошего человека Георгия Васильевича, а попросту Гоши. По возрасту я годился ему в сыновья, а по взаимоотношениям – лучшего напарника и компаньона на охоте или же на рыбалке у меня после его смерти больше не было.
Гоша до последнего ездил со мной на охоту и рыбалку (скорее я с ним), на нашем языке это называлось тогда «поехать сварить чайку», постоянно брал ружье с собой, но возраст и болезнь забирали свое, и он все чаще оставался у костра или проходил немного и останавливался, пропуская «молодежь», то бишь меня, вперед, оставаясь при этом зрителем. И это болотце он позволил мне обойти одному, присев на пригорочке и закурив.
Когда я подошел к нему, он просто спросил: «Всех четырех подобрал?» Лучшей похвалы я от него никогда и не слышал, тем более что неделей раньше, сделав великолепный, как мне показалось тогда, дуплет по двум почти одновременно поднявшимся бекасам, опять же у Гоши на глазах, я услышал от него: «У тебя ни хрена нет выдержки, надо было отпустить, вот у твоего батьки выдержка была, а ты их (бекасов) наверняка разбил».
Осмотрев тушки бекасов, я нашел их достаточно хорошими, но возразить ему было смерти подобно. Нужно было терпеть и молчать, делая для себя определенные выводы и, естественно, в его глазах я только выигрывал от этого.
Он проохотился и прорыбачил с моим отцом всю жизнь, это были закадычные, в хорошем смысле этого слова, друзья. Это было уже более полувека назад, когда лет с шести меня иногда брали с собой на рыбалку или пуще того – на охоту. Слово это для меня тогда было магическим. Ничто не могло удержать меня дома, и если я вдруг начинал понимать, глядя на очередные сборы отца на охоту, что мне почему-то не светит поехать вместе с ними, то устраивал скандал, и чаще всего добивался своего.
Наставничество мое именно таким образом и протекало – лежа у костра на охапке душистого сена или соломы, я слушал бесконечные разговоры взрослых и смотрел на падающие звезды в августе, или в мае всю ночь слушая певшего совсем рядом на соседней черемухе соловья, или же мешая отцу, заряжавшему патроны, подписывал пыжи, пытался сам почистить ружье или выпрашивая у отца прокатиться на мотоцикле. Ночуя в стогу, прячась от ливня с грозой, а утром выпивая чай, заваренный целой кружкой спелой ежевики вместо заварки (промокла от дождя) на котелок, убегал проверять жерлицы.
Мне было, наверное, лет 7 – 8, когда Гоша, взяв в руки ружье, сказал вдруг, обращаясь ко мне: «Ну, что, мой юный друг, надо что-нибудь добыть к завтраку. Ты идешь?» Отец, хлопотавший возле костра, хмыкнул, провожая нас глазами. Радости моей не было предела, я бросил на землю стреляную бумажную гильзу, с которой ковырялся до этого, пытаясь выковырнуть капсюль, и помчался следом за Гошей.
Рядом с нашей стоянкой на берегу Десны находилось небольшое озерцо, буквально в ста метрах от костра, возле которого мы втроем провели ночь, и поэтому при подходе к озерцу, откуда еще с вечера доносилось утиное кряканье, Георгий Васильевич остановился, снял ружье с плеча и, взведя курки, положил стволы на левую руку, согнутую в локте, и сделал мне знак, чтобы я не шумел.
Я стоял замерев, наверное, и не дыша вовсе, боясь пошевелиться. Гоша сделал пару шагов вперед, и мы одновременно увидели и услышали поднимающуюся крякву; вскинув ружье, Гоша выстрелил, и утка, подломив голову, упала в прибрежную осоку противоположного берега. С тех пор прошло более пятидесяти лет, но я до сих пор отчетливо помню все происходившее в мельчайших подробностях, как если бы это было только вчера. Я был поражен увиденным, только что выстрелом была сбита летящая утка, и на меня, ребенка, смотрящего на это впервые, это произвело неизгладимое впечатление.
Рос я худеньким, скорее даже тощим пацаном, и поэтому первый свой выстрел из ружья я сделал гораздо позднее, видимо, все же достав отца своим нытьем. Отец, наверное, просто боялся дать мне в руки ружье, но однажды это все же свершилось. Но так как я был еще слишком мал и просто не смог достать пальцем спускового крючка, приклад ружья мне пришлось держать под мышкой, а для того чтобы стволы не ходили ходуном, передо мной поставили метровое полено, на которое стволы и опирались.
После небольшого инструктажа, приготовлений и поправок мне, как ни странно, удалось разбить повешенную на сук дерева метров с 15 – 18, бутылку. Это и был мой первый опыт стрельбы. Впоследствии все происходило банально просто, то есть дождавшись ухода отца на работу, я хватал висевшее на стене ружье и пару патронов и убегал с такими же, как я, «охотниками» на озеро, где мы стреляли куликов, чирков и прочую мелочь, за что иногда был нещадно бит отцом.
Охотились мы тогда скрадом, подползая поближе к сидящим на воде уткам, вывозившись в грязи, или устраивали примитивные скрадки, наломав ольховых веток и уткнув их в землю по кругу, ожидали подлета уток, сидя в них. Однажды, подкравшись к стайке кормящихся в грязи куликов, они были довольно крупные, величиной с дупеля, мне удалось одним выстрелом оставить лежащими на земле пять (!) птиц. Подобрав их, я тут же побежал домой, показал их отцу, и он впервые, сменив гнев на милость, стал расспрашивать у меня, что да как.
Первый мой кабан не спеша, легкой трусцой шел впереди меня справа налево, метрах в сорока, и подставил мне бок, от неожиданности я даже присел и стрелял, наверное, с колена. Я отчетливо слышал шлепок пули о тушу зверя, но кабан после выстрела никак себя не проявил и, не меняя скорости движения, продолжал двигаться и через пару секунд исчез из поля видимости. Промах-нуться с такого расстояния я просто не мог, да мне и не простили бы этого, но тем не менее в поведении кабана после выстрела я ничего не заметил.
Подойдя к елкам, между которыми проходил кабан в момент выстрела, я увидел кровь на снегу. Крови было немного, она была по левую сторону от кабаньих следов, но вот направление движения зверь изменил почти под 90 градусов, кровь была и на небольших кустиках, через которые шел подранок. Добирать пошли через пару часов, обрезав предполагаемый путь подранка и не найдя выхода, обнаружили его лежащим в густом невысоком ельничке.
Зверь прошел не более 800 метров, а пуля, сплющившись, за малым не пробила его навылет, осталась перед шкурой противоположного бока, пройдя по потрохам. Это был небольшой кабанчик пудика на 4 – 5 весом.
Второй мой кабан оказался достаточно крупным секачом семи пудов, стрелял я его также где-то метров с пятидесяти, только шел он теперь слева направо, видел я его, перемахнувшего лесную дорогу, не больше двух секунд, только на этот раз за ним с лаем шла собака, и я готов был к выстрелу.
Все остальное повторилось практически так же, как и в первом случае, с той лишь разницей, что было уже поздно, сгущались сумерки, да и день был пасмурный, это был уже третий загон и добирать мы не пошли, решили забрать вернувшуюся собаку и ехать домой, половине нашей команды надо было выходить на работу в ночную смену.
Но вот собачку-то мы как раз и не дождались, а это был верный признак, что кабан лежит битый. Утром, пойдя по следу, нашли и кабана, и находящуюся с ним рядом собаку, верно охраняющую добычу, рядом с тушей было много выщипанной щетины, которая была даже во рту у лайки, что было следствием того, что собака хватала подранка, да и уже лежащему ему досталось немало. Но самым «верным» (!) все же оказался мой третий выстрел по третьему кабану на одной из охот. На этом хотелось бы остановиться подробнее.
Это было уже на следующий год, когда мой Барклай уже неплохо работал по копытным (лось, кабан). На этот раз я стоял крайним на номере, когда услышал залаявших на поднятого зверя собак. Гон постепенно приближался и становился все ближе и отчетливее.
Еще немного и буду стрелять, подумал я, но вот тут как раз и услышал дуплет с соседнего номера, послышался яростный лай обеих лаек, которые потянули прямо на меня, я уже видел собак, крутящихся на одном месте, я слышал, как они наскакивают и дерут кабана, но сам зверь почему-то не показывался.
В общем, я не выдержал и рванул с места, ведь все происходило прямо передо мной и тут увидел голову зверя, смотрящего прямо на меня всего в каких-нибудь пятнадцати, если не меньше, шагах, торчащую из мелкого подроста побегов ольхи, рядом со стволом дерева и не раздумывая, сходу влепил ему пулю между глаз.
И тут же услышал рядом голос товарища, стоявшего на соседнем номере: «Ну зачем ты стрелял? Голову разобьешь, он же убит». Кабан действительно, как оказалось, был убит, одна из пуль попала прямо в сердце зверя, просто после первых выстрелов он еще немного прошел и ткнулся в эти кустики, оставаясь как бы в естественном положении, на что я и клюнул.
Вышеизложенное продиктовано всего лишь желанием освежить в памяти события как полувековой давности, наполненные светлой радостью моего детства, так и последующего приобщения к природе и охоте, что неразрывно связано между собой.
Да не оборвется эта нить.