Образ материнской любви

Пока я ворошил палкой и выуживал из земляного дома зверьков, их мамаша успела цапнуть меня за руку

Припав на одно колено, я стоял в пяти метрах от зверя и старательно ловил в прицел рыжую бестию. Наконец-то я покончу с тем, кто в течение года таскал у меня птицу из курятника, разорял мои кроличьи вольеры! Как рыжая попадала за сетчатую стену забора, врытую в землю на метр, до сих пор оставалось для меня загадкой.

Лиса вертелась у холмика, где виднелось темное пятно входа в нору, но никак не хотела убегать. Я опустил ствол ружья и на секунду задался вопросом — почему?

Среди охотников меня называли Тормозом Слепым, за мое слабое зрение и плохую реакцию. Но мое терпение в охотничьей братии ценилось. Я мог часами лежать в засаде, неделями выслеживать зверя и неожиданно для всех находить его логово. Но я не мог нормально взять зверя на бегу. Лиса имела все шансы слинять, однако почему-то не спешила. Она вертелась возле норы, поскуливая и поглядывая в сторону входа в жилище.

Вдруг рыжая замерла, сделав стойку, как сеттер. И как- будто на что-то решившись, бросилась прямо на меня. Я дернулся от неожиданности, а лиса скользнула у меня под ногами и выскочила из западни. Я обернулся. Рыжая хитрюга стояла в пятнадцати шагах и смотрела на меня. Затем отбежала, снова становилась и оглянулась, словно приглашая идти за собой. Я шагнул вслед за ней. Животное отпрыгнуло еще немного, уводя меня от норы, и скрылось за кустом. Я не спешил за ней, выжидая, не покажется ли из-за куста рыжая голова. Дождался — лиса выглянула из-за веток и с недоумением уставилась на меня, видимо, удивлялась, чего это я ее не преследую. А я, не выпуская из поля зрения рыжую, двинулся к норе. Лиса забеспокоилась.

Я уже догадался о причинах ее беспокойства. Пошарив рукой в траве, я нащупал палку. Затем пошерудил ею в норе. Оттуда раздался испуганный и протестующий писк, и на свет Божий полезли лисята. Меленькие, рыжие. Глаза только открылись. Лиса за моей спиной тявкнула, и через несколько секунд мою правую кисть резануло сильной болью. Оказывается, пока я ворошил палкой и выуживал из земляного дома зверьков, их мамаша успела цапнуть меня за руку.

Я отскочил, выругавшись. Затем подхватил ружье, но стрелять передумал.

«Ладно, — думаю, — пойду домой. Приду сюда зимой. Шкурок больше будет». А у самого внутри протест как будто. Жалко и лису, и лисят стрелять. В конце концов, рыжая своей смелостью и материнской преданностью потомству заслужила право на жизнь.

И решил я: вот попадутся мне на участке — пристрелю, не пожалею. А если нет — пускай живут.

Что еще почитать