Старый «Зимсон»

У Казбича было два сокровища: редкой красоты и силы конь Карагез и шашка Гурда. Многие питали тщетные надежды заполучить хотя бы одно из его сокровищ, предлагая ему огромные деньги

Продав любое из них, он мог бы обеспечить себя на всю жизнь, но Казбич ходил в лохмотьях, часто голодал, но расставаться ни с одним из своих сокровищ даже не помышлял.

М.Ю. Лермонтов
«Герой нашего времени»
 

Это ружье досталось мне довольно случайно. Однажды, а дело было в начале 1990-х годов, знакомый сообщил мне, что один человек хочет продать немецкое ружье. Сам он не охотник, уже давно на пенсии, ружье, доставшееся ему от отца, уже много лет по назначению не используется, поэтому как бы хранить его незачем и не для кого.
Ружье «Зимсон» — горизонталка 16-го калибра, из первых репарационных серий, внешне целое, но есть неисправности, сказал мне мой знакомый. Выслушав такую предысторию, большого интереса это предложение у меня не вызвало. Что ружье было не новым, меня не смущало. В то время других вариантов в Ташкенте и быть не могло, но хотелось чего-то посвежее и непременно бокфлинт. На 16-й калибр в те годы (да и сейчас тоже) вообще было ничего не сыскать — ни гильз, ни пыжей, словом, это был очень «неходовой» калибр, с которым охотники предпочитали не связываться.
 

Тем не менее через несколько дней не торопясь и скорее больше из деликатности перед пожилым человеком, чем из желания действительно приобрести, я пошел смотреть это старое ружье. Познакомившись с хозяином и узнав еще кое-какие нерадующие подробности о техническом состоянии ружья, я уже, было, собрался уходить, но подумал, что будет это совсем уж невежливо, и ради приличия попросил показать мне его.
С первого же взгляда было видно, что ружье в плачевном состоянии. Стволы, усыпанные пятнами коррозии, производили впечатление того, что их не чистили НИКОГДА, и это при том, что у всех немецких ружей стволы не хромируются, и поэтому не вычистить их даже после одного-единственного выстрела — означает оставить стволы под пагубным воздействием разрушительной коррозии.
 

Пружина запорного болта Гринера была сломана, и рычаг запирания безвольно болтался туда-сюда. Стрелять из такого ружья уже было нельзя. Замечательная пистолетная ложа из темно-шоколадного ореха с выступом под правую щеку имела множество следов от ударов, и выбоины разной глубины красовались по всей поверхности. Оригинальная ствольная антабка, к которой крепится погонный ремень, отсутствовала, вместо нее было сделано нечто из согнутого гвоздя, вдетого в выточенную кое-как напильником проушину. Шуруп, крепящий скобу спусковых крючков к деревянной ложе, разбил свое гнездо и не фиксировался, свободно проворачиваясь вокруг своей оси. Видно было, что кто-то очень «умелый» затянул этот шуруп в свое время так, что сорвал все внутренние нарезы.
 

Непонятно, зачем запорная защелка цевья была искривлена чьей-то слоновьей силой, и она горбом выступала за отведенную ей поверхность. Пружина защелки была цела. Отмыкание и примыкание цевья происходило нормально, но зачем кому-то понадобилось выгибать ее аж от самой середины, было совершенно непонятно.
 

Видя все эти раны и болячки, я, тем не менее, почему-то не уходил, а продолжал разглядывать и изучать ружье. Не пойму, что именно, но что-то удерживало меня. Возможно, это было просто любопытство, ведь видеть даже в таком удручающем состоянии настоящее немецкое ружье мне никогда до этого не приходилось.
Собрав, я взял ружье, и вот тут-то произошло самое неожиданное. Оно как будто само легло мне в руки и плавно переместилось к плечу. Было ружье настолько удобным и легким, что я от неожиданности вкладывал его к плечу еще и еще, как бы пытаясь убедиться, что это не ошибка, что ружье повторяет те же движения раз за разом без всяких отличий. Вскидывая «вслепую» и открывая глаза, я видел, что мушка лежит правильно на полуоткрытой планке не выше и не ниже положенного. При такой замечательной посадке ружья можно даже не целиться, оно само попадет.
 

Отложив на минуту ружье в сторону, я решил надеть свою куртку, в которой пришел на смотрины, чтобы проверить прикладистость уже в теплой зимней одежде. Результат был тот же, ружье все так же плавно и замечательно шло к плечу. Понимая, что из него за долгие годы уже прилично «набабахали», я решил проверить шат стволов. Отомкнув цевье и придерживая одной рукой за шейку, а другой за пятку приклада, я слегка потряс ружье влево и вправо, вверх и вниз. Шата не было, значит ружье имело рабочий ресурс. Полированная поверхность подствольных крюков была с полагающимися для этого места царапинами, но следов ударов от молотка, свидетельствующих, что крюки плющили для выправления шата стволов, я не увидел.
Дальше я стал различать и другой позитив. При всей плачевности внешнего состояния все деревянные части были целы. Лакировка на дереве была оригинальной, как и геометрия всех линий и изгибов.
 

Слава богу, никто не пытался приложиться к нему с наждаком и напильником, пытаясь подработать ружье под себя. Никаких трещин, никаких вульгарно и нагло врезанных поперечных стяжных болтов.
Особо внимательно я осмотрел винты на колодке. Все винты были его, «Зимсона», родными винтами без следов смятия от непрофессиональной отвертки. Это означало, что замок никто не открывал, не пытался «ремонтировать», и боевые пружины должны быть целыми.

После этого я уже не так грустно стал смотреть на старое ружье. В голове пронеслась мысль — эх, новое бы такое, пусть даже и горизонталку и даже в 16-м калибре…
Мысленно посокрушавшись над самим собой и пытаясь оценить все за и против, я все же решил не торопиться и посоветоваться со своим другом и наставником Яковом Подгаецким. Яков Петрович в те годы был тренером по стендовой стрельбе и страстным охотником. Он был моим первым наставником в ружейном деле, добрым и душевным человеком, никогда не отказывавшим ни в консультации, ни в деятельном участии. Об этом я и попросил своего наставника: сходить с ним вместе и еще раз посмотреть ружье.
 

Сходить нам вместе так и не удалось. Как это часто бывает, для него удобным было одно время, для меня другое, и, понимая, что не так уж важно делать повторный осмотр вместе, я согласился, что он пойдет по адресу сам, а потом выскажет мне свое мнение по телефону. Так и сделали.
«Горизонталки — это ведь классика охотничьего оружия», — сказал мне мой друг, позвонив на следующий день по телефону. «А раковины, которые у него в стволах, не самые страшные, я их видел. Самое главное, что у него нет шата стволов, а стволы хотя и побиты коррозией, но не шустованы (т.е. не рассверлены для сокрытия этих самых раковин). Значит, в резкости и кучности дробовой осыпи сюрпризов не будет. Стрелять оно будет так, как и положено настоящим немцам. Поверь мне, его можно восстановить и оно тебе прослужит еще многие-многие годы. С ним ты поймешь, что такое хорошее ружье». Так напутствовал меня мой друг и наставник, и с этим напутствием через некоторое время я и пошел забирать старый «Зимсон».

 

Когда я принес ружье домой и стал более детально рассматривать его, первыми впечатлениями было то, насколько аккуратно оно было сделано даже для того рядового класса ружей, к которым относилось. Нигде ни миллиметра, ни грамма лишнего металла или дерева, все чрезвычайно рационально и достаточно. Весь не участвующий в механике и прочности ружья металл выбран, и все поверхности отфрезерованы с высочайшей аккуратностью.
В первую очередь это было заметно на толщине стенок стволов, которые были не в «палец» толщиной, как на тульских и ижевских ружьях, а ровно столько, чтобы обеспечить надежный бой и утилитарную целесообразность. Стыки между деревянными и металлическими деталями идеальны, все аккуратно и гладко, на металле все сочленения не более толщины волоса. Приятным было то, что у ружья на колодке были предусмотрены специальные боковые выпуски-щечки, чтобы со временем, если появится шат стволов, их можно было слегка подбить, и таким образом жестко обжать ствольный блок.
 

Наряду с легкостью и разворотистостью ружья, другим большим его достоинством был отличный баланс. Центр тяжести находился там, где и положено — в 40-50 мм от среза казенной части. Все больше и больше проникаясь симпатией к «Зимсону», я уже как-то перестал замечать его запущенное состояние. Опять и опять стал пробовать его на всевозможные развороты, вскидывания и прицеливания. Ружье откликалось самым прекрасным образом, в любых положениях и под разными углами глаз всегда «сидел» на мушке.
Легкость «Зимсона» и то, как естественно оно лежало в моих руках, как плавно и впору шло в плечо и даже с закрытыми глазами «держало» мушку, сразу подкупили меня. Оно было очень, как говорят охотники, «прикладистым» и «разворотистым», и именно на этом разительном контрасте с отечественными ружьями того времени я сразу влюбился в него. Оно не тянуло руки и не перевешивало на стволы, удобно лежало в руках в любом положении, а стрелять из него можно было даже с одной вытянутой руки, как из пистолета.