Неуловимый браконьер перехитрил и собаку

После душного, знойного дня наступил вечер. Природа, заснувшая до того в томительной лени и неге, стала оживляться. Стада домашнего скота, забившиеся от жары вглубь леса, вышли наружу, и смешанные звуки блеянья, мычанья и ржанья огласили большой зеленый луг.

По тропинке, пробитой в высокой траве и ведущей из села Сенежа, живописно раскинутого вблизи озера, к берегу пробирался мужичок в коротком рваном армячишке, в большой шапке и порыжлых длинных охотничьих сапогах.

В руках он держал ружье.

Тропинка вела к большому ольховому кусту, возле которого был устроен мостик для полосканья белья.

Свежая румяная баба, высоко подоткнувши подол платья, так что до колен были видны ее мускулистые загорелые ноги, полоскала мужские пестрядевые рубахи.

Возле нее два прелестных ребенка, мальчик и девочка, возились в береговом песке, отыскивая раковины.

— Мамка! Смотри, какая это такая рыбина-то? — закричал мальчик, увидав в воде повернувшуюся кверху брюхом большую мертвую рыбу.

— Щука, должно быть! — равнодушно отвечала баба, продолжая колотить вальком свернутое в кучу белье.

— Язь, тетка! Какая же это щука? Что парня зря обманывать! — проговорил подошедший к мостику мужичок с ружьем, до сих пор молча любовавшийся на детей.

Баба вздрогнула.

— Ах это ты, дядя Григорий! — сказала она, повернув к нему полное потное лицо. — Нешто я знаю, какая это рыба-то! Это ты вот дотошный такой что до этой рыбы, что до птицы всякой... Супротив тебя где уж кому! Ан и взаправду не щука, — заметила она, разглядывая огромного язя, которого теребили дети, и вдруг закричала: — Бросьте его, окаянные! Бросьте его, пострелята! Экую вонь напустили!

Успокоившись, она вновь обратилась к мужику:

— Ну что, дядя, ты опять за охотой никак? О-о-ох! Попадешься! В-в те задаст! Он намеднись на рынке при всех говорил: «Дай мне добраться до этого Гришки Волчонка! Уж я его засажу в острог, будет он у меня рыбу да дичь всякую воровать!» Вот-те Христос, при всех говорил.
Баба перекрестилась.

— Знаю, — уныло проговорил мужичишка, — знаю, тетка! Да уж охота-то больно одолела. Ни сна, ни покою из-за ее никакого не имею. Хотел было, это, совсем бросить, да нет, невмоготу. Авось не зверь — человек ён?

Читайте материал "Весенний вальдшнеп: рецепт приготовления"

Мужичок вынул из-за пазухи кисет с табаком, набил трубку и, покуривая тютюн, молча смотрел на озеро. Маленький белесоватенький куличок хотел было присесть на берег возле мостика, но, спугнутый людьми, жалобно пискнув, полетел дальше. Большая щука болтыхнулась близко в тростнике, и мелкие волны, мало-помалу сглаживаясь, побежали от берега.

— Ишь ты, рыба-то играет! — заметила баба. — Ты, дядя Григорий, как Бог даст, принесешь нам щучку-то?

— И зачем это, — проговорил как бы про себя дядя Григорий, не отвечая бабе, — и зачем это ён гоняется за мной, как за зверем каким? Хочет лишить меня моей утехи. Завидно ему, штоль? Али уж так ему нужны мои деньги? Ён знает, что мне негде взять, а притесняет. А за што? Птица — тварь Божья, и рыба тоже.

— Ну вот поди ж ты! Делай с ним што хошь, а ён свое: «Воды даром не дам, а не то что рыбы», — сказала баба, укладывая на коромысло вымытое белье. — Не ходи ты лучше, право!

— Да я так вот постою, посмотрю хоть на воду-то...

— То-то! Ну, давай тебе Бог! — заключила баба и, кликнув ребятишек, отправилась в село.

А дядя Григорий остался на берегу и, понурив голову, что-то шептал про себя. Худое корявое лицо его, обрамленное небольшой русой бородкой, дышало глубокою грустью. Да и вся тщедушная фигурка его и кожаная самодельная сумочка для патронов, висевшая через плечо на ремешке, и длинная, ржавая одностволка с веревочкой, за которую поднимался курок, — все это было очень жалко.

Он стал заряжать свое ружьишко, аккуратно, не спеша, как истый хладнокровный охотник, и, приготовившись как следует, тихо побрел по берегу.

Григорий осторожно вышел к заводине, на которую опустились утки, раздвинул руками у самой воды тростник, и перед его глазами открылось небольшое и почти сплошь заросшее водорослью пространство воды, на котором копошились чирята.

Читайте материал "Без хлеба куска - везде тоска"

Не чуя присутствия опасного соседа, они безмятежно ужинали, опуская в воду до самых крыльев шейки и вытаскивая тоненькие беленькие побеги водяных растений, которые они, быстро и громко шлепая носиками, с жадность глотали.

Пара огромных крякуш шлепнулась среди чирят, произведя между ними переполох, но вскоре успокоилась...

Выждав минуту, когда утки сплылись в более тесную кучу, дядя Григорий выстрелил. Штук шесть чирят и одна кряква остались на месте... Остальныя утки, покружившись немного над убитыми, потянули на другой конец озера.

Не успел еще рассеяться пороховой дым, не успела еще выясниться из него фигура стрелка, как сзади и спереди его послышались поспешные удары весел и скрип лодок. Мужик побледнел и дрожащими руками поспешно опустил ружье в воду около берега, на котором сделал какой-то значок; потом на коленях пополз в гущину тростника...

Берег, на котором спрятался охотник, вдавался в озеро длинным, к концу суживающимся мысом. К обеим сторонам этого мыса подъезжали: с одной стороны, с открытого пространства, маленький красивый ялик, а с другой, из заводины, огромная, длинная, неуклюжая лодка.

В ялике сидел сутуловатый гигант-старик с бритым красным лицом, на котором оставлены были возле ушей небольшие седые баки. Одной рукой он держал великолепную английской работы двустволку, а другой — за ошейник большого белого пойнтера. Собака рвалась из лодки к берегу, но старик останавливал ее, говоря: «Тубо, тубо, Танкред»!

Греб мальчик лет пятнадцати, в красной рубашке, без картуза; он был весь в поту, но бодро продолжал подымать весла своими тонкими загорелыми руками.

В другой лодке находилось человек пять дюжих рыбаков; они толкались шестами, так как водяные растения мешали взять на весла. Обе лодки почти в одно время пристали к мысу.

Когда мощная фигура старика стала на берег, то он заколыхался под ним, как перина.

— Ишь куда шельма забрался! Тут только птице и ходить, — пробормотал старик. — Вы, ребята, расположитесь так: трое станут вот здесь, чтобы отступления не было, а вы двое ступайте со мной. Теперь Гришка от нас не уйдет. Я видел, как он на самом конце стрелял уток. Поймаем, поймаем его, каналью! Ну, пойдемте!

Читайте материал "Дары весеннего леса"

Григорий сидел в густом кусте ивняка, весь согнувшись и прижавшись к мокрой земле. «Авось не найдут!» — шептал он, дрожа всем телом. Действительно, искавшие люди прошли мимо спрятавшегося, не заметив его по густоте тростника, но чуткий пес, бежавший впереди хозяина, потянул, ворча, прямо к дяде Григорию.

— Ага, попался, шельма! — заревел старик, спеша за собакой. — Попался, негодяй! Теперь не уйдешь, теперь в острог тебя, вора!...

Возле притаившегося на лыве браконьера было небольшое окошко, сверху слегка задернутое тиной. И вот мужичок перекрестился, подполз к этому окошку и, свесив в него ноги, стал опускаться. Жидкая грязь быстро засосала его до самой шеи; тогда он с силою ухватился за твердый корень кустарника.

По мере приближения собаки он опускался все ниже и ниже, не выпуская из рук опоры, и когда пес ткнулся мордой в самое окошко, голова мужика скрылась под водою. Пойнтер побежал дальше, а за ним поспешно пошагал старик.

Только что собака сделала прыжок вперед, покрытая тиной голова Григория опять показалась наверху. Он тяжело дышал и стряхивал с лица грязь.

— Черт, чистый черт, а не человек! — говорил запыхавшийся старик, напрасно стараясь поймать браконьера. — Ведь вот на глазах, просто на глазах пропал, дьявол!

Мужики-рыбаки только разводили руками. Между тем стало темно, и старик, собрав своих помощников, отправился с ними к селу Никольскому, расположенному на противоположном берегу.

Когда лодки скрылись из глаз, осмотревшись тщательно кругом, дядя Григорий выкарабкался из воды. Он был синий. окоченевший и дрожал как в лихорадке. Не найдя засунутые куда-то впопыхах шапку и сумку, он с открытой головой, выжимая на ходу армячишко, с которого лила вода, спотыкаясь и уходя местами по пояс в грязь, стал пробираться домой.

Темная, тихая ночь уже царила вокруг, когда мокрая грязная фигура охотника остановилась перед ветхой, вросшей в землю избушкой на краю села. Он стукнул в окно.

— Ничего, маменька, отворьте калитку поскорее, озяб больно! — не своим голосом прошептал Григорий, щелкая зубами.

Мать впустила его в избу, и он забрался на печку, где, скинув с себя мокрую одежду, укутался тулупом и крепко уснул.

На другой день, в то время как старушка укладывала в корзинку уток, чтобы снести продать на барский двор, сын чистил свою ржавую одностволку, которая какими-то судьбами опять была в его руках...