Смая по сентябрь, до первых заморозков, вся голодная нечисть (комары, мошка, мелкие слепни-спотыкушки, слепни побольше, оводы, пауты) лютовала. Это слабо сказано, она растаскивала все живое по капелькам, по кусочкам. В воздухе от них стоял туман и гул, вливающийся в звуки тайги нудящими нотами.
Для защиты от насекомых нам были выданы накомарники и сорокалитровая фляга с рипудином. Эту гадость каждый таскал с собой во фляжке на ремне. Мазали этой маслянистой жидкостью открытые части тела. Удивляться можно стойкости нашей кожи, которая никак не реагировала на рипудин. Стекло часов на второй день покрылось мелкой сеткой трещин.
Часы «Ракета» на металлическом браслете, наверное, до сих пор ржавеют на ветке уже немолодой листвянки. Во время приготовления пищи комары лезли в котел, обжигая себе крылья, падали в варево, покрывая его серым слоем. Кошевар сначала шумовкой выбирал их вместе с пенкой, затем прекращал это бесполезное занятие, все вместе перемешивал — мясо, однако. То же самое происходило, когда уху, суп, кашу переливали в миски. Каждый боролся с этим явлением в меру сил и брезгливости.
Как-то в неудобном месте, стараясь держать рейку по уровню, я задрал лицо вверх, сетка накомарника повисла на кончике носа. Этого было достаточно, чтобы на нос тут же спикировал крупнейший из паутов. Он в момент перестриг сетку и вгрызся в мякоть. Из глаз потекли слезы, но рейку я не бросил, только успел вскрикнуть: «Витя!» «Вижу», — отозвался он. Не спеша стащил брезентовую рукавицу с руки, сложил ее вдвое и рубанул мне по носу. Не знаю дальнейшую судьбу насекомого, но нос и лицо болели неделю, а нос еще был синим долго.
Мошка проедала кровавые браслеты под резинками рукавов и лютовала даже в морозные дни, стоило чуть пригреть солнышку. Но человек — такая тварь, что привыкает ко всему и продолжает работать, работать, работать…
* * *
Что-то заставило меня полуобернуться. Не понял… Мозг отказывался воспринимать увиденное. Потряс головой, еще раз взглянул. Да, не ошибся. От материка к острову, гордо — иначе и не скажешь — неся над головой широкие, еще в лохмотьях серого плюша лопаты рогов, плыл лось. Видимо, хотел скрыться на продуваемом ветром острове от наседавшей мошки.
Сдавленным голосом, да и был ли это мой голос, вставший поперек пересохшего горла, прохрипел: «Греби». Володя Горбатенко проследил за моим взглядом и заработал веслами. Лось заметил нас раньше и предпринял попытку скрыться на острове, замелькав светлыми ляжкам среди стволов почему-то ставших красными кедров.
Остров был сравнительно небольшой, метров 60 в длину и 40 в ширину. Предложение высадить меня на остров, а ему заплыть с другой стороны, было встречено моим напарником без энтузиазма. Наслышавшись от меня рассказов о непредсказуемом поведении лосей во время гона, а гон был в самом разгаре, он предложил вместе на лодке еще раз обогнуть остров.
Аргумент, что лось на острове — куда он денется! — убедил меня. Отойдя от острова метров на тридцать, вглядываясь в чащу, трясясь, мало что соображая, мы двинулись вдоль берега. Обойдя почти весь остров, опять неожиданно увидели его.
Мощный, с красивыми рогами, подрагивающими боками (я это чувствовал), лось стоял в воде, чуть касаясь ее животом. В голове сработал «дальномер» — метров семьдесят. ТОЗ-БМ-16 влетел в плечо. Слышал только характерный звук шлепка пули, разрывающей дикую плоть. Затуманилось сознание, разум отказывался что-либо понимать. Зверь дернулся, встал на дыбы и ринулся в воду.
— Греби, друг, он наш, я не промахнулся!
И друг погреб, вкладывая всю силу русского атлета в каждый рывок, вламываясь в зыбкую поверхность озера. Лось направлялся на спасительный материковый берег, такой близкий и такой далекий. Плыл упорно, часто вскидывая голову, оглядываясь на преследователей. Сначала расстояние сокращалось, затем стало неизменным: силы покинули гребца, он промычал: «Не могу больше...» А лось стремился в тайгу, все вскидывал и вскидывал голову, кося испуганным глазом. «Бросай весла, ложись!» — скомандовал я. Поймал на мушку междуушье, дождался, когда лось вскинет голову (площадь больше), и выстрелил.
Последний патрон, последняя пуля, последняя надежда… Лось, в пене, в серебряных брызгах, почти полностью выпрыгнул из воды, завалился на спину, погрузился в воду и в судорогах забил по ней ногами. Все. Победа.
Что случилось с нами? Кровь первобытных предков взбудоражила артерии, сердце забилось плененной птицей, не успевая пропускать сквозь себя такой поток. Заорали, забылись в сумасшедшем танце, заобнимались, чуть ли не переворачивая деревянную лодчонку. Все. Мы — с мясом, и никакой борт нам не нужен, во всяком случае, на первое время. Радости не было предела. Гордость переполняла нас. Мы настоящие охотники, добытчики!
Немного поостыв, подплыли к поверженному зверю. Накинули на рога веревку, медленно отбуксировали к острову и там привязали к осине. Довольные, мы погребли в лагерь. Километра полтора по протокам показались нереально длинными.
Наконец, выскочили на прямой отрезок и увидели наш лагерь, с непотухшим костром, синеватым дымком над ним, одинокой выцветшей палаткой. Люди! Мы к вам с добычей!
Еще несколько минут — и мы подплыли к стойбищу. И тут Володя, блестя «наадреналиненными» глазами, почему-то шепотом предложил: «Студент, давай их разыграем». «Как? Зачем?» — не понял я. «Молчи, ничего никому не говори, только после того, как я дам отмашку. Потерпи, Валюш!»
Причалили. Нас никто не встречал. Подошли к костру, присели. На нас не смотрели, сидели угрюмые, злые, голодные. Пошевелив пустое ведро, Володя хриплым голосом спросил: «Ну что же вы? Хоть бы чайку нам соорудили». Упрек нашел уши. Возмущению не было предела!
Что тут началось! Как только нас ни поливали: «Вы там орете, стреляете, тратите драгоценные патроны, а мы вам должны!» И понеслось! До рукоприкладства не дошло, конечно, но руками помахали, пальцами у висков покрутили и как-то сразу устали, остыли, затихли. «Говори, Валентин», — выдавил из себя мой напарник.
Захлебываясь то ли от гордости, то ли от радости, то ли от слюней, скопившихся во рту (предвкушал обед с мясом), с мурашками, бегающими по всему телу, я выпалил: «Ребята! Мы лося завалили... Там гора мяса!»
Вы знаете, как погрузить целиком четырехсоткилограммовую тушу лося в небольшую лодку? Очень просто. Надо утопить лодку, занести над ней добычу, лодку приподнять и вычерпать ведром из нее воду.
Привезли лося в лагерь. Зеки недоверчиво поглядывали от палатки, подошли Валдис, радист, помощник начальника. Стали выгружать тушу. Это сложнее, чем грузить. Подтянулись остальные. Ножом вскрыли шею лося. Мне дали первому попробовать теплой, приторной густой крови. Полкружки. Стали пробовать все. Опьянел сразу.
Вырезали приличный кусок мяса и поместили в котел. Аккуратно разделали тушу, перенесли мясо к палатке. Вырезку настрогали тонкими ломтиками и съели сырой. Стали ждать сваренного мяса.
В сентябре мясо лося необычайно вкусно. Жирное, еще не набравшее в себя хвойного привкуса, чуть-чуть с осиновой горчинкой печень. Его аромат висел над вечерним лагерем, приятно щекотал ноздри, проникал в мозг, обещая сытное будущее. Первый раз за две недели легли спать сытыми и миролюбивыми. Среди ночи часто поднимались, шли к озеру, пили холодную воду, снова ложились, тяжело ворочались, вздыхали. Утром напились горячего бульона с блестками жира, приятно согревающего и радующего душу. Затем занялись мясом. Резали на тонкие пластины, обжаривали, коптили на ольховых гнилушках.
Я занялся нутряным салом. Его было много. Небольшими порциями укладывал его на чугунную сковородку и топил на углях, сливал прозрачную тягучую жидкость в сохранившуюся посуду. Не удержал в руках сковородку и плеснул на пальцы. Обварил почти до кости.
До сих пор, смотря на давно зажившие шрамы, вспоминаю то далекое время, своих товарищей, те счастливые дни, дремучие ночи, снова и снова переживаю эпизод за эпизодом ту охоту, своего первого лося, тот яркий сентябрь 69-го года. Хозработы. Топорище совсем развалилось. В сыром месте нашел кучерявую небольшую березку, вырубил кое-как с корнем, усыпанным множеством дремавших почек, обтесал с боков, придав форму топорища, подкалил на костре. Выбив из-под обуха деревянные остатки, посадил топор на новую заготовку. Клинышками вытянул лезвие, направляя его по оси топорища.
Стеклышком от бутылки довел до изящного состояния. Топор приобрел красивые формы, изогнулся удобной ручкой, заканчиваясь классическим затыльником. Пропитал дерево кипящим нутряным салом, подсушил на углях.
К вечеру пришло сообщение: Ждите борт». Ну наконец-то! Время не терпит, осень быстрая, работы еще много. Да и засиделись мы что-то на одном месте. Ночью почти не спали. С утра наварили мяса (гостей встречать надо), стали прислушиваться, смотреть на горизонт, избегались по берегу.
Во второй половине дня стали нервничать. Тихий, еще очень далекий, монотонный звук услышали сразу. Он постепенно заполнял округу, катился по протокам, отзывался эхом от берегов. Мы извертели головы, изломали и вытянули шеи, а его все не было видно, хотя гул уже ворвался нестерпимым грохотом в наши тела.
Гидросамолет появился неожиданно и не с той стороны, откуда ждали. Прошел стороной, высоковато, сделал полукруг, нащупывая нисходящие и восходящие потоки, и ринулся прямо на нас. Махали руками, орали, залезли по колено в воду, стараясь приблизить миг встречи.
Темно-зеленый АН-2, с черными номерами, красной звездой, с огромными лодками, сбросил обороты, коснулся воды, подпрыгнул, будто оттолкнулся от нее, и грузно оперся на були, будоража темную воду. Отрабатывая винтом, устремился к нам. Причалил к берегу, ревнул напоследок, сжигая керосин, и затих.
Помелькало за стеклами кабины, отвалилась дверь. В проеме показался летчик. Холеный.Белая рубашка, темно-синий галстук, темно-синяя форма с желтыми лычками. Генерал! Небесный бог с подиума!
— Ну что, голодранцы, все живы?
Второй пилот, такой же «нарцисс», выглядывал из-за спины. Летуны! Молодые, здоровые, лишь бы посмеяться. Дорогих гостей в лодке переправили на сухое, повели к костру. Напоили смородиной, ни о чем не расспрашивали, сами расскажут. Закон.
Разгрузились. Перед палаткой быстро выросла гора всякой всячины: деревянные ящики (джем ежевичный, огурцы-помидоры маринованные, то ли Болгария, то ли Венгрия). Коробки картонные (красивые насолидоленные баночки тушенки). Говядина, свинина. Сгущенка в бело-голубых баночках, макароны, галеты; мешки (соль, сахарный песок, сухари, крупы). Отдельно в фанерном ящике боезапас, снасти для рыбалки. В бумажных мешках цемент. Репера, палатка, железная печка, спальники, кое-какая одежонка и мелочовка.
* * *
Больше нет на Земле белых пятен. Все исползано, исхожено, раскопано, просверлено, выловлено и выбито. Земля страдает, болеет, сопротивляется, а мы продолжаем ее тискать, мучить. И некогда нам остановиться, оглянуться назад, спросить себя, куда бежим, зачем? Что оставим своим детям?
Комментарии (0)