Старость — не радость

Мало осталось волков в наших краях. Еще недавно заросшие целинные куски и заброшенные поля уже другое, новое поколение хлеборобов-кормильцев снова стало распахивать, изгоняя дикую живность за пределы культурной жизни земледельца. Все повторяется. Где волкам охотиться? Как кормить семью?

Отступила серая сообщность к югу, в Казахстан, где камышовые лиманы и степь без края. И не то чтобы охотники в наших угодьях как-то уж особенно теснили волчью братию. Вовсе нет. Зверь — умный, хитрый, приспособился, его ни видать, ни слыхать. Скотину режет разве что по осени, и то нешибко, без большого урона. А так хватало ему прокормиться. И лисицы много, и тушканчика, да и косуль еще прилично с зайцами. Мало места стало вольной стае для волчьей охоты, вот и подалось серое войско к широким горизонтам, к безлюдью. Погрустнела степь без утренних и вечерних волчьих перекличек. Редкий раз след этого зверя пересечет снежную пустыню в январе. А случится увидеть, забьется сердце охотника от радости. Остались, значит, не все ушли… Ну как такие просторы и без волка?! Знаю одно место в наших краях, где волчье семейство обитало всегда. Глухой угол. Там и земля не возделывается — овраги да бугры и человек рядом не селится. Последние годы в том месте одна приметная мне волчица воспитывала своих зверят и благополучно вырастила не одно потомство. И не то чтобы она как-то уж сильно выгодно отличалась от остальных. Нет, наоборот. Низкорослая, грязно-серая, с отвисшим брюхом и широкой спиной — ничего примечательного. Ни стати, ни прыти особенной. Но уж больно как мать хороша, а в охоте вообще нет ей равных. Сколько раз за ней следил, и не было случая, чтобы не удивила эта маленькая волчица. Первый раз поздней осенью я ее встретил. Лет, наверное, десять-двенадцать тому назад. Случилось нам вместе промышлять на одном поле. Кусты, трава выше пояса и пространство огромное. Там мои собачки вот-вот должны поднять кабанье стадо. Кабаны всю ночь валили кукурузные стебли, обжираясь переспелыми початками, и теперь в безопасности отдыхали. Фермер горестно разводил руками от такой напасти.

Караулил я на той кукурузе несколько ночей, ждал налетчиков. Кабаны то с одной стороны придут, то с другой, то вовсе меня причуют. Дождик прошел, я их и вытропил. Да как удачно все сложилось… Следы четкие по грязи привели меня к зарослям. Тут они, где еще им быть. Место вот только крепкое, попробуй возьми их, думал я, оглядывая с машинного бампера округу. И тут смотрю, косуля летит на огромных прыжках. Да прямо в эти кусты. Чего это она, гадаю я, а сам все смотрю, не побежит ли следом другая. Мне в это время и косуля сгодилась бы, и другая живность — охота в самом разгаре. Ах, вот оно что! Четыре серых зверя влетели в заросли следом, помчались, ловя сладкий запах добычи, выпрыгивая иной раз высоко над травой, для обзора. У меня дух прихватило от такого. Надо же! Мысли мои, покинувшие от восторга свое русло, вновь сгрудились в охотничьем усердии. И волчка заполевать захотелось, и кабанчика, и косулю. Вот же они, все тут, все в одном месте!

Вдалеке залаяли собаки. Там у меня Кара двухгодовалая и молодой кобелек Буран. Лайки молодые, да опыта уже через край. Охота, считай, через день, да каждый день. Она и кормит, родимая. Волкам их сожрать — пустяковое дело. Какая бы ни была собака, волку она не боец. Волк он… Да что там говорить! Разволновался я не на шутку. Может, пальнуть разок, обозначиться? Пусть знают, что охотник здесь, начеку, и если что… Тем временем потревоженное стадо стало подвигаться к краю, где поле углом упирается к овражку. Там они и пойдут, укрываясь овражными берегами, среди колючего шиповника и дикой вишни, решил я и побежал в ту сторону, загоняя патроны в свою тозовку-двустволку. Задохнулся от спешки, а все равно не успел. Кабаньи спины замелькали по овражному откосу. Собаки редко взлаивали, стараясь забежать наперед, остановить. Далеко ушли, еле слышно стало. Спешу следом, надеюсь, что настырная Кара отобьет от стада самого нерасторопного поросенка. Так и случилось. Закружили мои собачки зверя, ходу не дают. Вздыбил загривок кабанчик, бросается бесстрашно на оголтелых собак, жизнь свою бережет. Даже жалко стало такого храбреца. И тут далеко позади, со стороны зарослей, слышу крик обреченной косули. Ишь ты! И у них удача, подумал я про волков. Теперь мне с этой семейкой делиться придется. А может быть, им со мной… В такой гущине мне их не взять, пешком не находишься, а на машине не проехать, там одни борозды да распашки. Вот уж снежок выпадет…

Есть какая-то неосознанная радость в осенней слякотной скуке наших степей. А может, просто сердцу привычно любить, что имеешь? Холодная туманная изморось утром омыла каждую былинку, и притихла вся степь в чистоте, и дрожит над ней всевластная сила неизмеримого времени. Уныло и грустно смотреть на вызывающую тоску щемящую серость этой великой тишины. И не хочется говорить и даже думать, а только смотреть и смотреть и вбирать в себя влажные запахи разлитой тоски ни о чем. Даже птицы не смеют в такой час нарушить чарующего покоя и звери забываются в его гипнотической бесконечности. Тогда покажется на миг, что именно тут, в этой серой тишине, начало вечности, и тогда, от сознания такого величия, польется ознобный восторг в мою кровь и забьется сердце новой радостью от иного познания. Может быть, так бывает со всеми осенью, в самом начале предзимья? Не знаю. Только мне каждый раз хочется быть тут снова и снова и опять пережить, и прочувствовать, и убедиться. А еще послушать, как речка студит тихие заводи, готовясь к зиме, как перешептывается камыш на пологих берегах, как грустят ивы и ветлы, роняя с оголенных ветвей капли остывающего тумана. Есть в этом затишье чувство покорного соборования природы, исполнения общей воли, обязательной в это время для всякого. Белесая влажная кисея то и дело наплывает волнами на берега, размывает контуры и очертания, погружая мир в незнакомое измерение. Пройди несколько шагов, обернись, легкий испуг от сомнений сразу поселится в сознаньи. Не видно привычных глазу линий и оттого прежняя уверенность уплывет вместе с туманом, и покажется, что там, позади, осталось все твое прошлое. Стоит оно, обиженное, кинутое в тоскливое одиночество, а дальше неизведанное, интересное и тревожное грядущее. И вперед хочется, и прошлого жалко. Но вот ветерок качнул пелену, прижал слегка туманное одеяло к траве, повесил влажные клочки на деревья и вернул назад из такого сладкого забытья. И тут хорошо. Вон два ворона кувыркаются, призывая зиму, сороки засуетились, оповещая округу о начале нового дня, и вдалеке залаяли мои собаки, возвращая меня к каждодневным хлопотам. Сегодня мне хочется добыть барсука. Именно тут, по берегу, кормится барсучье семейство. Копают себе корешки, собирают улиток да ракушек. В одном месте накопали – думал, кабаны ходили. Видать, вся семейка жирует. Им ведь уже и ложиться пора. Сена к норам вон сколько натащили. Спешу на голоса. В камыше визг и страшная война. Кара остервенело кидается на зверя, только треск стоит. Ей помогает посильно молодой Гром. Ему год только сровнялся недавно. Но с матерью все быстро схватывает. Уже и кабанчика трепал, и косулю и волчью тропу знает. А Бурана давно нет, сгинул однажды в барсучьих катакомбах, жалко собаку…

Продолжение следует....