Квартирант

Из рассказа «По следу пещерного медведя»

Этот зверек появился возле меня сразу, как я отстроил хижину в горной тундре. Заглянул в открытую дверь. Вяло обследовал ближайшие углы. Тусклая шерсть, усталый вид животного говорили о том, что у него не лучшие времена.

Сам факт появления горностая рядом с человеком зауряден. Мне не раз приходилось жить бок о бок с этим зверьком.

Однажды на излете суровой колымской зимы я застрял на две недели в скалистых горах. Избушка моя находилась в нижней части глубокого горного цирка. По краям его скальные обрывы перемежались каменными россыпями и густыми зарослями кедрового стланика. Все это было покрыто плотными, напоминающими шершавый лед многометровыми надувами. Ходить по нему было исключительно легко. Лыжи при этом волочились сзади на веревочке. Лишь спустившись вниз, в долины ручьев и речек, где снег был очень глубок, я вставал на них.

Из запасов продуктов оставалась пара килограммов крупы и второсортная мука, годная лишь для выпечки оладушек и лепешек в полевых условиях. Пяток тундряных и белых куропаток да каменный глухарь, неосторожно примостившийся недалеко от меня на низкорослой листвяшке, которого я легко снял из своего табельного СКС, — вот и все питание на период учетных работ. Последние до сих пор делаются только в пешем порядке  во время подобных выходов.

Попытка добыть появившегося на выдутых ветром полянах ягельника снежного барана чуть не закончилась трагедией. Чубук обнаружил меня раньше, чем я вытянул карабин из-за спины. Но убежал круторогий зверь недалеко. Поднялся на гребень горы, залег там и стал наблюдать за моими действиями. Единственный путь, по которому можно было зайти к барану с тыла, лежал через длинный карниз с подветренной стороны вершины.

Привязав к обуви стальные кошки, я начал осторожно красться по крутому склону. До карниза дошел легко, но затем начался долгий подъем с отрицательным углом. В этот момент лопнули дерматиновые ремешки на унтах, и ноги в шерстяных носках попросту выскользнули из них. Всё с грохотом покатилось вниз: палка, карабин, унты с кошками. Услышав у себя за спиной шум, предусмотрительный толсторог благополучно ускакал на соседнюю сопку. Стало ясно: этого зверя местные боги мне отдавать не хотели, стало быть, нечего их гневить.

К охотничьей неудаче прибавилось появление в избушке двух красных полевок. Они ночами шуршали по всем углам и в конце концов подобрались к запасам крупы. Но однажды у двери промелькнула белая тень. Слава Богу, горностай объявился! Он-то быстро избавит меня от соседства грызунов. Однако то, что произошло позднее, заставило усомниться в желании хищника соответствовать своему статусу. Горностай просто запугал полевок, загнав их в груду полудрагоценных камней, валявшихся в углу избушки (любители горных минералов не успели их вывезти к зиме), а сам принялся таскать оладьи. К утру не осталось ничего. Ночью я запустил в хищника меховыми варежками, после чего тот перестал появляться в избушке...

Этот случай вспомнился сразу, как только я увидел изможденного и, судя по тощему животу, голодного зверька. В предыдущую ночь он явно никого не поймал. Горностай сразу облюбовал себе место под железной печкой и до сумерек оттуда не выходил. Я подбрасывал в буржуйку дрова, с грохотом ставил на печку котелки с приготовленной пищей. Металл гремел, звенел, однако зверек не реагировал. Но все понимал с первого раза — в этом я убеждался неоднократно.

Предыдущим местом жительства горностая оказалась слегка расширенная им нора в колонии красно-серых полевок. Самих хозяев, по всей видимости, хищник уже изловил. Колония эта находилась в полуразрушенных постройках геологоразведочного лагеря. Стройматериалы для сооружения хижины мне приходилось брать именно там. Горностай, как крохотная собачка, суетился возле меня, совершал по несколько прыжков то в одну, то в другую сторону, с изрядной долей артистизма вставал в боевые и сторожевые стойки; залезал в свою нору, выглядывал из нее и наконец, довольный произведенным эффектом, проскользнул возле моих ног и понесся на поиски добычи — только черный кончик вертикально поднятого хвоста мелькал над желтой прошлогодней травой… Конечно, хищник был доволен тем, что обрел не только могущественного покровителя, но и теплое жилище, где мог выспаться после ночных охотничьих подвигов.

Однажды после бури я наткнулся в лесу на хорошо утоптанную площадку, посередине которой лежал припорошенный снежком сеголеток зайца-беляка. На шее имелось прогрызенное горностаем отверстие. Мышцы зайца были выедены совсем немного. После небольшого обследования я сделал скоропалительный вывод о том, что зайчишка помер от какой-то своей заячьей болезни, горностай нашел его труп, но есть почему-то побрезговал.

Ничтоже сумняшеся я тут же порубил тушку на приманку для капканов и ловушек. Но шустрый и проворный квартирант уже в первый вечер заставил меня усомниться в правильности моих умозаключений. Загнать до изнеможения и прикончить молодого, не набравшегося еще силенок и опыта зайчишку взрослому и натренированному горностаю, а тем более соболю, ничего не стоит.

Под утро квартирант появился. Было видно, что маленький хищник хорошо потрудился. Животик его был набит грызунами, и лучшего места, чтобы переварить их, чем ниша между камнями под железной печкой, найти было нельзя. Днем между жердями и досками хижины что-то прошуршало. Присмотревшись, я заметил еще одного хищника — с палец величиной. Все понятно: ласке тоже приглянулась постройка, и теперь она обследует ее на предмет заселения. Через некоторое время она исчезла...

Частые и сильные заморозки начали дополняться мокрым снегом, который в свою очередь перешел в продолжительный буран. Проснувшись утром, я узрел вокруг ослепительно белый мир. Самцы белых куропаток, неугомонные барабанщики, во все птичье горло приветствовали первый серьезный накат зимней погоды. Однако вскоре от снежного ковра осталось лишь несколько белых лоскутов.

Вся горная тундра пропиталась влагой, представляя собой сплошное заболоченное пространство. Относительно сухо было лишь на возвышенных участках, обдуваемых ветрами. Такие кусочки суши пользуются большим успехом у местных курочек. Растительность на выдувах крайне скудная. Лишь по краям или в микропонижениях произрастает единственный вид дриады, или, как ее называют, куропаточья трава. С середины августа до схода снегов часть выводков питается только этой травой.

После первых же выстрелов большая часть куропаточьих стай не подпускала меня ближе чем на сто шагов. Приходилось подползать к ним по насыщенной влагой тундре, прикрываясь моховыми кочками и валунами. К вечеру, когда заходило осеннее светило, одежда превращалась в ледяной панцирь. Нужно было поспешать к хижине — отогреваться, сушиться, готовить пищу.

Весь следующий день десяток добытых птиц измерялся, взвешивался, потрошился. Для генетических исследований в пробирочки со спиртом брались кусочки свежей плоти. Потроха я поначалу скармливал вылезавшему из-под печки ради такого дела горностаю. Но, когда пошли птичьи внутренности, зараженные некоторыми видами гельминтов, я сразу прекратил кормежку. Все потроха теперь сжигались в жарком пламени буржуйки. Горностай быстро сообразил, что его обделяют, и не только алчно поглядывал на горку битых белоснежных птиц, но и пытался вырывать куропаток из рук.

В конце концов квартирант вынудил меня решить проблему дополнительного питания радикальным способом. Суслики после выпадения первых снегов всюду обозначали свое присутствие живыми столбиками. Я отстрелял четырех прямо возле входа в их подземные городки. Желудки их, как и предполагалось, оказались до отказа набитыми всевозможными кормами. Я разделал грызунов на полутушки и четвертинки, бросил эту горку мяса прожорливому нахлебнику. Часть провианта он сразу затащил к себе под печку и хрустел там целыми часами.

Охоты маленького добытчика становились все менее результативными. Нередко он прибегал уставший и очень голодный. Очевидно, часть полевок была уже отловлена как горностаями, так и лисицами, ласками, пустельгами. Волки тоже не брезговали мелкими грызунами. Но нашему горностаю не хотелось покидать теплое и кормное место в человеческом жилище. Он пошел другим путем. После неудачной ночной охоты, вернувшись в хижину, зверек начинал бегать по моему спальнику, будить меня, напоминая, что нужно растапливать буржуйку и идти добывать куропаток, а еще лучше — евражек. Последние настолько расхолаживали маленького охотника, что тот по несколько ночей вообще не отходил от хижины.

Дрова в горной тундре большой дефицит. Все чаще приходилось использовать солярку. Я сжигал ее, разбавленную водой, в раскалившейся докрасна железной печурке. Однажды плеснул излишне большую порцию топлива. В тот же момент полыхнуло пламя. Черный удушливый дым заполнил жилище квартиранта под буржуйкой. Хищник как ужаленный выскочил наружу. Он выгнул спинку дугой и некоторое время смотрел то на меня, то на затухающие на полу сполохи огня. Умник все понял, адекватно оценил обстановку и вернулся на свое обетованное место. Несколько суток подряд горностай, испачканный черной сажей от мордочки до кончика хвоста, бегал на охоту.

К тому моменту, когда похолодало так, что начала появляться шуга в ручьях и речках, а хариус покатился вниз по течению, у меня вы­шли последние запасы муки и крупы. Лепешки и оладьи я давно уже пек на свежем рыбьем, медвежьем и даже сусличьем жире. Появились волчьи наброды. Вообще-то серые хищники весь летне-осенний сезон метили вокруг меня территорию, напоминая, что всё вокруг — их законные угодья. Закончились дробовые патроны. Накопилась усталость. Порядком приелась мясо-рыбная с грибами диета. Поистрепалась полевая одежда, износилась в регулярных горных марш-бросках обувь. Да и сильные холодные ветра, продувающие хижину, уже пели похоронные песни…

В один из редких погожих дней, когда я за кружкой чая планировал последние маршруты, горностай, теперь уже в лоснящейся белоснежной шубке, принялся перетаскивать свои полутушки и четвертинки в старую сусличью нору, что находилась в десяти метрах от входа в хижину. Наконец он выглянул из норы, осмотрелся по сторонам, мотнул отросшими от обильного питания бакенбардами и исчез в подземелье. Больше я его не видел. Через пару минут из того же убежища вылез упитанный суслик. Похоже, они давно знали друг друга и без конфликтов делили территорию. По-хозяйски грызун зашел в хижину, остановился возле печи, от которой исходило тепло, затем, подбежав к моим сапогам, совершенно беспардонно попытался их продегустировать. Дырявить свои и без того латаные сапоги я не позволил — отдернул ногу. Но это евражку не напугало. Лениво, с явной неохотой суслик тявкнул по-щенячьи и неторопливо удалился. Да это же самый настоящий дележ наследства! К этому моменту я еще не принял решения по поводу своего выхода. Следовательно, телепатия исключалась напрочь.

Через несколько минут за хижиной наступила странная тишина. Ни шума ветра, ни журчания ручья. Своими воплями не оглашала окрестности семейка воронов. Не барабанили петушки белых куропаток. Испарилась куда-то стайка щебетавших вьюрков.

Я быстро вышел из жилища и сразу заметил панически улетающих к границе горной тундры черных птиц. Они улепётывали с набором высоты, а затем камнем пикировали в густые ветви низкорослых лиственниц. Кто же так их напугал?

К моей хижине подлетал крупный пепельно-серый кречет. В режиме барражирования он сделал небольшой круг, повертел головой, рассматривая меня, обстановку, и так же не спеша улетел. Причем точно в направлении выхода из моей горной обители. Неожиданно для себя я принял решение уходить. Сейчас. И быстро. На сборы пятнадцать минут...

Двухдневный переход много сил не отнял. На самом тяжелом для передвижения участке я встретил знакомых охотников, приехавших на вездеходе половить идущего на скат хариуса. Они уже собирались домой. С комфортом, на теплой «броне» я выбрался к федеральной трассе.