Дети Байяная

Зимой 1977 года расформировали нашу партию. Мы на долгие годы обеспечили наших геологов информацией о состоянии земных недр, а сами остались без работы. Пришлось мне пойти на ударно-канатное бурение помощником бурового мастера. Главным инструментом у меня оказалась кувалда – очень помогает развитию интеллекта. Как дашь ею пару раз по желонке, так сразу вспоминается таблица Менделеева или второй закон аэродинамики. Бурили мы скважины под фундамент. Ведь все дома на Севере стоят на сваях, словно на курьих ножках. Коварная эта вещь – вековая мерзлота.

Мастером, а значит, и начальником, оказался Сергей Толстиков, коренастый, сильный мужик, лет на десять старше меня. Он был отзывчивым человеком: гонял меня с монтировкой вокруг станка, помогая осваивать новую профессию. Мастер обладал отменной реакцией, постоянно был нацелен на работу, и всегда в нем присутствовало чувство азарта. Взрывной мужик, короче.

И вот в конце апреля, перед майскими, сидим мы на кухне у Сергея и пьем водку. А майские праздники – это беда для Мирного. Практически на полмесяца выпадает город из рабочего ритма: половина города гуляет, другая, в основном мужская его часть, накопив отгулы, взяв больничные листы, всеми правдами и неправдами вырывается на охоту.

– Сергей, – спрашиваю я, – а как раньше в Якутии охотились?

– У моего отца, тоже Сергея, до середины пятидесятых было ружье с шестигранным стволом – шомполка, которое с дула приходилось заряжать. Я родом с Алдана. Вот возвращается отец с зимней охоты, а соседи спрашивают: «Сергей, как охота прошла?» А он отвечает: «Так себе. Три пули потерял». А что это значит? В те годы и дробь, и пули самим приходилось отливать. Потому и дорожили ими. Вот охотник увидел сохатого, только не спешит в него стрелять. Обязательно выберет такую позицию, чтобы зверь напротив дерева стоял. И вот, в случае промаха, подходит охотник к дереву и выковыривает из него пулю. Но бывает, что она и мимо дерева просвистит. Так отец в тот сезон и потерял три пули.

– А это много или мало? – допытываюсь я у Сергея.

– Так себе, – с улыбкой произнес мастер.

– Слушай, а вот конец сезона. Охотники как-нибудь отмечали это событие?

– Конечно, – вновь улыбнулся Сергей, разливая по стопкам водку. – Да вот еще соревнования по стрельбе устраивали. Вбивали в дерево топор, и таким образом, чтобы большая часть лезвия наружу торчала. Затем отсчитывали сто шагов и стреляли в лезвие. Побеждал тот, чья пуля ровнее пополам разрежется. Если возникал спор, назначали перестрелку.

Тогда на кухне я и узнал, что Толстиков собирается на весеннюю охоту. Стал напрашиваться. Он скептически посмотрел на меня и сказал:

– Выезжаем второго.

– Ой, второго я не могу. Третьего меня на юбилей пригласили – 30 лет парню.

– Тогда приходи четвертого.

– А как я тебя найду?

– Садишься на рейсовый автобус. Выходишь на 113 километре Ленской трассы. Пройдешь назад 200 метров, свернешь в тайгу. Там найдешь старый след вездехода, пойдешь по нему шесть километров. Выйдешь на косогор. Тропа поведет тебя налево. Еще шесть километров и будет мое зимовье. Я сделаю затесы. Автобус приходит в три. Тебя жду к шести. Даю резервный час. Если к семи тебя не будет – иду искать. Если совсем не придешь, то на работу лучше не выходи. Все понял?

Толстиков даже не стал рисовать абрис, а вот так, на словах, объяснил маршрут, подвергнув меня первому испытанию.

Я сразу нашел вездеходный след. Он вел в тайгу. Пройдя по нему несколько метров, я обомлел: передо мной везде стояла вода. В тот год была бурная весна, и снег таял стремительно. Его островки грязной пеной плавали среди деревьев.

Пришлось поднять ботфорты сапог. Идти было неудобно: узкая колея не позволяла наступать на нее двумя ногами. Как в таком половодье не сбиться с дороги? И тут я заметил сломанную ветку, еще шагов через 15 – затес. «Приятно, когда о тебе заботятся», – подумалось мне. Эти знаки были так удобно расставлены, что, пройдя один, глаз сразу упирался в другой. Вскоре заметил сразу два затеса. «Зачем идти к первому, когда вижу второй?» – такая логичная мысль посетила мою горячую голову. И тут же был наказан за свою инициативу. Шагнув прямо, я провалился в яму, чуть не залив сапоги. Ведь вездеход тоже выбирал себе дорогу между деревьями.

За спиной у меня был рюкзак системы Ярова. Старый, проверенный, со шнуровкой по бокам. В нем находилось 20 буханок хлеба и четыре бутылки спирта, конечно, личные вещи, боеприпасы. Я взял с собой десять пачек папковых патронов, которых мне даже не хватило.

Хлеб и спирт мне заказал Сергей на общий стол. Только почему так много? Не знаю. Пока не знаю. Я думал, что проскочу эти 12 километров за полтора часа, но не ожидал, что дорога будет такой трудной. Уже было почти пять, а вода все не убывала. «Неужели и зимовье стоит все в воде? Правду говорят: охота пуще неволи», – подумалось мне.

И вдруг вода пропала. Да так быстро, что не поверил глазам. Обернулся назад – полно воды. Перекурив, закатал ботфорты, бодро зашагал по сухой тропе. По-прежнему хорошо были видны свежие затесы.

Неожиданно впереди раздался какой-то рев. Меня прошиб пот. Я прижался спиной к дереву, споро перезарядил ружье пулями. Рев продолжался где-то впереди и почти рядом. Однако я не слышал, чтобы так кричал какой-то зверь. Осмотрелся: никого – ни на земле, ни на деревьях. Тогда я взвел курки и, пересилив волнение, пошел по тропе. Рев усилился. «Эй!» – крикнул я, вскинув ружье. Передо мной стояли две толстые лиственницы, которые терлись стволами друг о друга, издавая этот страшный звук. На одной из них был затес.

Так Сергей устроил мне второе испытание. Как потом оказалось, «ревом» он пугал всякого, кто впервые шел этой тропой.

С косогора открывался прекрасный вид на таежные дали. Внизу бежала река Тустах, что в переводе с якутского означает «соленая». Она в этом месте делала изгиб и затопила всю пойму. Талые воды сливались с речным потоком, делая бурным его течение.

Ноги сами несли меня по тропе. Вскоре послышались голоса людей. К шести я подходил к лагерю.

На берегу реки тлел костер, за ним стоял большой грубый стол, позади него – лабаз, слева находилась маленькая избушка, в которой с трудом могли разместиться пять человек. За столом сидело десять.

Навстречу мне поднялся молодой якут. В руках он держал стопку и кусочек хлеба. Я подходил к костру и машинально протянул руку, чтобы принять угощение. Но я ошибся. Парень вылил содержимое стопки в костер, бросил в него и хлеб.

– Это дедушке Байянаю, – пояснил он.

В период Великого покорения Сибири царское правительство не только присоединяло к империи порабощенные народы, но и навязывало им православие. Не избежали этой участи и якуты. Да, многие из них искренне верят в Бога, но в то же время в душе остаются язычниками. Библия и народный эпос «Олонхо» – вот те книги, которые определяют духовную сущность якутского интеллигента.

В «Олонхо» рассказывается (в идеале – поется) о появлении якутского народа, существовании различных миров, богатырях, героях, богах, чьи подвиги и дела остались в памяти множества поколений. И одновременно «Олонхо» является как бы сводом нравственных правил поведения человека в тайге. Вошел в тайгу – поздоровайся с тайгой, поймал рыбу – скажи реке «спасибо», попал в непогоду, заблудился – проси прощения у дедушки Байяная, а при случае одари его чем можешь, от чистого сердца. Ведь дедушка Байянай – якутский бог тайги. И пусть редко можно увидеть со стороны якутов знаки внимания к своему верховному идолу, но в душе каждый якут боготворит его и старается хоть как-то задобрить.

У Сергея помимо этого зимовья было еще два, на расстоянии 15 и 25 километров от него. Позапрошлой зимой он шел передохнуть к дальнему зимовью. Мороз был за сорок. Но на месте зимовья он обнаружил тлеющее пепелище. По машинному следу он понял, что нелюди приехали на ЗИЛе, что здесь они были максимум 15 минут назад. Сергей даже слышал шум удаляющегося мотора. Тогда он достал из схрона карабин, оставил ружье, и пустился в погоню за обидчиками напрямую, зная, что дорога делает большую петлю, и там, где она сужается, догонит машину.

Толстиков вышел на дорогу именно в тот момент, когда мимо проезжал ЗИЛ. Сергей стрелял по колесам, но сказалось его физическое состояние, – он промазал. Потом он всю ночь шел к своему «среднему» зимовью. Сергей, твердо знал, что если бы он остановил машину, то убил бы всех, кто в ней был. И дедушка Байянай простил бы его за это.

Мы приступили к трапезе под универсальный тост «Чэ!». Он означает: «За встречу!», «Будем здоровы!», «Удачи!» и имеет еще массу оттенков вроде нашего российского: «Будем!». За ужином вся компания выпивала бутылку спирта. Однако каждый имел право на дополнительную стопку, в случае, если ему приходилось искупаться в ледяном Тустахе. А искупаться пришлось всем. При таком стечении народа случаются неприятные казусы даже среди опытных таежников. В темноте заряд дроби срикошетил от воды и попал в резиновую лодку, в которой находилось двое охотников. Их пришлось спасать. А я, например, поскользнулся на обледеневших мостках. То еще ощущение.

Для русского человека быть приглашенным на якутскую охоту – большая честь, знак большого к нему доверия. Другой менталитет, другое понимание мира тайги.

Тайга – кормилица, для якутов это неоспоримый факт, и если они идут на охоту, то стараются взять дичь по максимуму. Не зная этого, я попал в неловкое положение, пошутив над одним охотником, нацепившим на себя три патронташа, назвав его «партизаном». Тем более что здесь присутствовали ведущие специалисты, начальники цехов, главные врачи – люди, занимающие не последнее место в городе. Однако зимовье принадлежало Сергею Толстикову, поэтому только он решал, кого приглашать на охоту.

Днем, когда большинство отдыхало после утренней охоты, Сергей предложил мне пройтись по тайге и собрать оставшиеся с зимы капканы. Я с радостью согласился. Сколько всего интересного узнал я о тайге за пять часов, проведенных с Сергеем! Будто и не было у меня трех предыдущих полевых сезонов и я впервые попал в якутский лес. Он раскрывал его передо мной, как букварь.

– Вот смотри: здесь глухарь какал прошлой осенью. Помнишь, сколько в тот год было голубики? А вот тут зимний помет – белый, значит птица питалась шишечками молодых сосен, хвоей, – учил меня мастер.

И почти сразу без перехода:

– Стоп. Посмотри на лиственницу. Ничего не видишь?

– Шерсть вижу.

– Молодец! Сохатый чесался. А когда?

– А черт его знает!

– Недавно. День-два назад. Вот ветка сломана и надлом свежий. Даже посереть не успел. И след какой четкий, шел, словно печатал.

Сергей вел меня по тайге, как по своей квартире, рассказывая о более или менее примечательных фактах, и умалчивая о десятках мелких деталей. Во-первых, он оберегал мою голову от перегруза информацией, а во-вторых, перед нами стояла конкретная задача, которую необходимо выполнить.

Мастер решил собирать капканы с самого дальнего, чтобы экономней расходовать силы. Мы шли вверх по течению Тустаха, а значит, на юг. В тайге было почти сухо, лишь изредка попадались грязные пятна умирающего снега.

Первый капкан оказался в снаряженном состоянии и был слегка наклонен. Сергей веточкой разрядил ловушку.

– Сам виноват, – пояснил он. – Мороз, устал, вот и схалтурил. Чуть криво поставил, приманка съехала, соболь ее сожрал, сказал мне спасибо. Хитрая бестия! Я ведь его в след ставил, бумажной салфеткой прикрыл. На-ка, возьми прут, покрути им поэнергичней.

Я выполнил просьбу Сергея. И капкан тут же подпрыгнул, зависнув над землей на полметра. Подпрыгнул от неожиданности и я. Толстиков по-доброму рассмеялся.

– Если бы зимой в мороз, то он бы на два метра поднялся. Вот смотри: привязываю капкан к деревцу, нагибаю его, ставлю сторожок. Соболь попался, дернулся и повис на веревочке. Никто его тогда не съест, и шкура будет целой.

Сергей положил капкан в рюкзак. Я собрался идти дальше по тропе.

– Стоп. А второй? Соболь – зверь хитрый: в его доме всегда два входа-выхода имеются. И, как ни странно, он любит, чтобы у него в норе было светло, он боится темноты. Чтобы понять зверя, надо перестроить свои мозги на его лад, самому превратиться в хищника. Тогда тебе в тайге улыбнется удача.

Мастер прошел дальше вдоль валежины и в четырех метрах от комеля, возле дупла снял вторую ловушку. В этот момент я почувствовал себя щенком, которого натаскивает сука.

Компания основательно подготовилась к охоте. Некоторые взяли с собой манки, профили на гусей. Построили больше десяти скрадков, на одного и двух человек, разной конструкции, разного комфорта. Причем для вечерней зорьки скрадки стояли лицом на запад, для утренней – на восток. К сожалению, гусь шел один день, и его добыли немного.

Убитых уток сберегали следующим образом: на штык лопаты снимали слой грунта размером метр на метр и на лед клали их тушки. Сверху кучу засыпали еловыми лапами. Таких куч оказалось три. В день каждый охотник приносил до десяти уток.

Сергей взял меня в скрадок, находившийся на том берегу реки. На резиновой лодке мы переправились к месту охоты. Утром солнце начало ломать припай, и создавалось впечатление, что садятся утки. Я решил занять правую бойницу, но мастер остановил меня. У Толстикова был входивший в моду автомат «МЦ21». В этом случае вылетавшие при стрельбе гильзы ложились бы в мою сторону.

Несмотря на убойную силу, скорострельность, дальность выстрела, автомат имел ряд неудобств, которые присущи и современным моделям: тратится относительно много времени на его срочную перезарядку другим патроном, нельзя использовать латунные гильзы, а только стандартные патроны, и бывали случаи, когда их клинило. Это ружье тяжелее обычного и неэкономично. Случалось, что в азарте охотник делал пять выстрелов по одной утке.

Только мы замерли и приготовились встретить уток, как услышали знакомое «вить-вить-вить...». Прямо над нами на высоте 80–90 метров летели две пары. Раздалось четыре выстрела. Каждый, не задумываясь, выбрал свою цель. Утки попадали прямо на нас, а одна угодила точно в лодку.

– Молодец! – похвалил меня Сергей.

Это было третье и самое главное испытание, которое устроил мне Толстиков.

Мы двое суток выносили добытых уток к трассе. За неделю вода в тайге спала, и даже не надо было поднимать ботфорт. Оказалось, что нам удалось добыть 760 уток, не считая съеденных. Потом их всех поделили поровну.

Вот так охотятся дети Байяная.