Вот и согрелся!

Сумерки сгущались, и с каждой минутой все хуже и хуже была различима даль. Контуры деревьев сливались в плотную черную завесу. На небосводе одна за другой высеялись звезды, и чем глуше наседала ночь, тем больше их становилось. Морозный воздух студил дыхание, и я, привалившись плечом к одиноко стоящей березке, подняв воротник телогрейки, подумывал уже о возвращении домой.

Вокруг меня была небольшая полянка, кое-где подернутая разросшимся ивняком, изрезанная с боков старыми, заброшенными мелиоративными канавами. Одну из них, что была поглубже, уже давненько облюбовали бобры, выстроив на ней плотину, раздав вширь как раз в том самом месте, где я всегда переходил ее в полсапога.

Теперь, чтобы выйти к дороге, нужно было огибать бобровый затон, продираясь сквозь хлесткие прутья корьяжника. Cтоя на поляне в вечереющем дне, можно было слышать на канаве шумок, всплески, а то и заприметить самих возмутителей тишины.

Полянка эта знакома мне с детства. Конечно, когда-то она была значительно просторнее, как, впрочем, и другие окружающие ее. Теперь стянутая с боков насевшим лесом, она словно вкралась в лесную глушь, притаилась среди высоченных деревьев ольхи и берез. Пара сосен, что поднялись теперь ввысь и заслонили собой самый центр лужайки, когда-то были молодыми, едва приметными деревцами на просторе поляны. Дорога, что когда-то напрямую вела к поляне краем картофельных участков сельчан, затянулась молодым березняком, став вовсе неузнаваемой.

На морозном воздухе звуки отчетливее. Гремит на скате бобровой плотины полая водица. Полевка пропищала в густоте прошлогодней высохшей травицы. Зашуршала прелью и стихла. В сыром ольшанике заухала неясыть.

Мое внимание привлек шум, доносившийся из глубины ольшаника. Словно кто-то осторожно, не спеша пробирался в наседающей темноте. Шагнет раз, другой, остановится. Явно слушает окружающий лес. Не спешит. Поступь тяжелая.

Замер я. Весь – внимание. Не шевелюсь, дабы не спугнуть нежданного гостя. Даже боюсь занемевшими от холода ногами переступить. Скрижанет сапог о сапог – вот и подшумишь!

В какое-то мгновение я подумал, что кабан ко мне в гости жалует. Уж больно норовист в шаге, тверд. Но и в то же время чувствовалась особая грациозность в той поступи. Кабан вне опасности напролом идет, не осторожничает, не обдумывает шаг. А тут шагнет – и тишина. Только веточка сухая иногда под подступью подламывается, выдает незнакомца.

Ночь совсем на лес насела. Пристально всматриваюсь в темень ночного леса, пытаясь мало-мальски уловить очертания незнакомца. Стою ни живой ни мертвый – зверь идет четко на меня. Вот нас уже разделяет каких-то с полсотни метров. Стронутый зверем черный дрозд с тревожной трескотней сорвался из ольшаника, пролетев низом поляны, тотчас забил крыльями в ивовых крепях, усаживаясь на насест.

Вот когда пожалеешь, что не обладает человек ночным зрением. Не наделила природа его такой особинкой. И вот в какие-то секунды замечаю легкую белесость в черной массе темени. Лось! Выдали белые «чулки» на задних ногах.

Четкого силуэта сохатого не вижу, лишь одно огромное черное пятно на фоне ночного леса.

Тишина. Каждый звук на морозном воздухе на счету. Хорошо слышно, как лось обламывает верхушки ивового молодняка, Кормится. Осторожно переступает. От меня до лося меньше пяти десятков метров. Боюсь даже головой шевельнуть. Пристально пытаюсь рассмотреть зверя. Не на что не реагирую. Осторожно разворачиваюсь назад. Темень такая, хоть глаз коли. Без помощи фонаря и шаг в нужное место трудно сделать. И тут боковым зрением замечаю, что лось, сделав несколько шагов в сторону, вышел на открытое место.

Что делать? Оставаться на месте с мыслью, что лось благоразумен и направляется совсем не по мою душу, а пройдет мимо, желания не было. Секунды на размышление. И верное, как уже потом выяснилось, решение принято – уносить поскорее ноги.

Четко вижу и слышу, как, всхлипывая болотиной, эта огромная черная бесформенная живая масса начинает наплывать на меня. Делаю два-три быстрых шага, на секунду замираю и слышу за своей спиной звук твердого лосиного шага, перемешанный с тяжелым дыханием зверя.

От такого поворота событий я словно прозрел, забыв о фонарике, что лежал в моем охотничьем рюкзаке, четко выбрал маршрут своего бегства. В считанные минуты, как мне показалось, всего лишь за несколько прыжков, я добрался до канавы. Искать брод нет времени, и я с налета, наспех разгреб обеими руками плотные ветви корьяжника и что есть мочи с места сиганул через заполненную талыми водами канаву.

Слегка не рассчитав траекторию своего прыжка, наткнувшись на крепкую осинку, я завалился всей своей мощью на корьяжниковый куст, ощущая, как мой правый сапог лихо наполняется леденящей водицей. От силы моего прыжка рюкзак на спине подпрыгнул, нахлобучившись на голову, ружье слетело с плеча.

Укротя на доли секунды свое «возмущенное» дыхание, я прислушался. Лось четко шел за мной. Я услышал, как ломались кусты под мощным телом разъяренного зверя, его грозный храп. И мне казалось, что он вот-вот накроет меня всей своей массой.

Я с силой выдернул из канавы правую ногу, схватил слетевшую с головы шапку-«вязанку» и, придерживая на локтевом сгибе ружье, что есть силы рванул вперед к спасительному асфальту, до которого было чуть более сотни метров.

Последнюю стометровку я уже не останавливался, отчетливо осознавая за собой преследование сохатого.
Выскочив на асфальтовую дорогу, замер. Наспех вытер шапкой взмокший лоб. По спине одна за другой стекали струйки пота. Щека была исцарапана острым сучком, на который я наткнулся, протискиваясь сквозь ивовые дебри.

Ощущения холодного вечера не было и в помине! Меня словно вынули из жаркой парилки. Но лось!.. Он, словно желая во что бы то ни стало нагнать меня, продолжал свое движение строго по тому маршруту, по которому я только что бежал сломя голову. Ужасный храп зверя, треск ломающихся кустов тот час привели меня в чувство, и я вновь, только теперь по асфальту, громыхая сапогами, припустился бежать, уже почти смеясь над собой.

До речки Щуровки было с километр, и я осилил его в несколько минут. У меня словно открылось второе дыхание, и я мог бы теперь запросто махнуть еще одну аналогичную дистанцию, лишь бы оторваться от рассвирепевшего лося.

Огни деревни немного успокоили меня. Речка гремела перекатом вод, глуша посторонние звуки. Сохатого не было слышно. Напуганная мною ондатра плюхнулась в речном затоне.

Я не стал испытывать судьбу и спешно, но уже шагом направился к дому. Тело словно горело. «Вот и согрелся!» – улыбаясь, сказал я в голос. Пораньше бы лось вышел на эту полянку – сидел бы я уже дома в кресле да чай попивал, а не замерзал бы под березкой в ожидании позднего вальдшнепа.

На утро я пошел поговорить к егерю. Бывали случаи, что по осени бегал я от лосиной настырности. Но то осенью, в особую для лосей пору. А тут весной мне лось жару задал. Думали-гадали, что могло так рассердить зверя? Ведь ничего плохого-то я ему не сделал, смирно стоял и наблюдал, как он кормится.

Может быть, лось, близко подойдя ко мне сам, испугался этой внезапной встречи. Бежать было поздно, и он первым решил перейти в наступление. Но, скорее всего, вышла ко мне в тот вечер лосиха с лосенком, вот и решила проучить меня, чтоб не таился за зря, а заодно и опасность от дитя отогнать. И спасло меня лишь то, что лось шагом на меня шел, а не бежал. Иначе догнал бы он меня в считанные секунды, и уж тогда точно – поминай как звали!