Вечера на хуторе близ дикарки

Вовку Сапожникова я узнал не сразу. Из надутой и мятой, в складках, подушки лица торчали нечесаные патлы жгучего когда-то брюнета, а сейчас неопределенной пыльной расцветки лежалой соломы. В недалеком прошлом мечта любой дамы – оливковые с поволокой глаза Сапожникова – были в этот день мутно-сивушного цвета и смотрели в разные стороны. В них стояли слезы неизбывной печали, а под левым глазом Вовки расцветал, переливаясь перламутром, пухлый синяк. Рот Сапожникова кривило, левый глаз подмигивал в нервном тике, а брови, великолепные Вовкины кустистые брови сказочного Урфина Джюса, поочередно поднимались и опускались, словно в кокетливом изумлении. Лицо и руки Вовки Сапожникова двигались беспокойно и, кажется, жили по отдельности своей независимой, особой жизнью…

 Видно было, что товарищ достойно прошел новогодние праздники, словом, выдержал старый друг все тяготы и лишения, выпадающие, как проклятие, на долю российского человека каждый год… Лева же Шаманов, напротив, был особенно деловит и бодр, только похудел немного, словно гулялый по весне кот.
Ехали мы на речку Дикарку, что протекает в самой Тьмутаракани, где почти не ступает нога человека. Речушка так себе – приток, больше похожий на ручей, но в глухозимье или с потравой какими-то стоками коренного русла густо идет в Дикарку крупная рыба. То, что в речке появилась сорога, нам сообщил по мобильному телефону старый товарищ, живущий на хуторе близ этой самой речки.
Выйдя из автобуса, мы увидели нашего товарища с редким сейчас именем Трифон. Он стоял у своего трактора, облепленного то ли водорослями, то ли листьями.
– Ты где, Трифон, болото зимой отыскал? – интересуемся.
– А вы, интеллигенты голозадые, не были что ли у меня? Самые гиблые места здесь, отчаянные!.. Топкие, хоть в самый мороз, когда сопли на лету звенят, – невозмутимо ответствовал Трифон.
Вовка вздрогнул…
Тарахтя до боли в ушах, трактор продирался сквозь самый что ни на есть чапыжник. С ветвей свисали лишайники, словно седые волосы. Задумавшийся и очарованный зрелищем дикого леса, я вдруг почувствовал сильный толчок и увидел пристальный Вовкин взгляд, обращенный куда-то вверх. Там скользили странные тени каких-то громадных птиц. От их крыльев разлетался снег на ветвях и падал шапками вниз. Говорить было все равно бесполезно, да я и сам не знал, что за птеродактили кружили над нами в этом «затерянном мире»?..
К Трифону подъехали уже за полдень. Товарищ достал стаканы и разлил в них мутную жидкость.
– Это что, самогон? – испуганно поинтересовался уставший за праздники Вовка.
– Самый настоящий! – гордо подтвердил Трифон. – Другого не держим…
– А водка?..
– Где ты водку здесь достанешь? У пьяной кикиморы или пожилого лешего? Пей, не сомневайся, болезный. Счас вылечим…
– Опять пить, – тоскливо выдохнул Вовка и, закрыв глаза, выцедил содержимое стакана. На него было больно смотреть…
Вскоре мы заторопились, засобирались на Дикарку – до темноты хоть снасти намочить. Но Вовку пришлось оставить в избе, поскольку новогодний мученик мог теперь пригодиться разве что в качестве бревна для сидения над лункой.
И совсем скоро мы были на месте.
– Ты куда нас привез? – мрачно сплюнул Лева Шаманов.
Я отвернулся при виде то ли ручейка, то ли сточной канавы, засыпанной желтым снегом. «Это» было явно не Дикарка…
– А вот сейчас поглядим, – загадочно усмехнулся Трифон. – А то, что снег желтый, так это лоси сюда по малому забегают, чтобы ноги по болотам не ломать, да брюхо не мочить.
– Ну ты, Бианки доморощенный, – расползся в ехидной улыбке Шаманов.
Лунки бурим с тяжелым чувством и отвращением. Лева Шаманов, косясь на Трифона, горячо шепчет мне куда-то в шею, дыша перегоревшей сивухой.
– Старый совсем из ума вышел. Это у него от самогона. Одичал тут в лесу…
– Санаторий «Улыбка» ему дом, а белые архангелы – братья, – соглашаюсь я с ним.
Трифон косится на нас.
– Чего, охламоны, пришипились? Бури давай, белая кость, мать вашу!.. Ночь на носу!..
Мормышки юркнули в черную воду и тут же, почти одновременно, на лесках у всех повисло что-то тяжелое, словно по гантеле прицепил на них лукавый водяной-насмешник…
Едва не свалившись со стульчика, ловлю в лунке толстенную рыбину и выбрасываю на снег. Сорога!.. Давно такой не видел. Жирная, словно отожравшийся по осени карп, а глаза горят красным, как у Вовки Сапожникова после второго стакана самогона!
Рядом кряхтел Лева, вываживая что-то подобное, больше похожее на поросенка в чешуе…
Сорога брала дуром, и мы, не имея сил оторваться от такой невиданной ловли, просидели до темноты на чудо-канаве. Вернулись, когда уже белая толстобрюхая луна выкатилась из-за мохнатого ельника. Где-то выли волки. Мы долго искали Вовку Сапожникова и наконец нашли его по тем самым тонким звукам, которые мы вначале приняли за далекий вой волков. Товарищ прятался в хлеву под брюхом невозмутимой коровы и никак не хотел вылезать.
– Ты чего там делаешь, блаженный?..– нагнулся к нему Трифон.
– Мужики, не поверите, нечистая сила здесь завелась! – лепетал Вовка, испуганно таращась на полную луну и вздрагивая от каждого шороха.
– Белая горячка, – задумчиво констатировал Лева. – Надо бы связать его, а то потом лови с топором по двору.
– Мужики, ей-ей не вру и крыша не сползла… пока… Клянусь!
– Ну, рассказывай, – кривится до ушей Трифон, щеря желтые, как у коня, зубы.
– Вы когда ушли, прилег я в избе. Ну, устал, сами знаете. Праздники эти… А потом до сарайчика решил сбегать по малому дельцу. Выхожу на крыльцо, а уже темнеет. Вдруг вижу – за забором рога торчат, а под ними – морда страшная… Глаза у морды горят и в меня пристально вглядываются. Все, – думаю. – Допился. Черт за мной пришел! И я скорей домой! А потом вышел обратно, чтобы уж до конца убедиться, что, мол, точно «белочка» оглаушила. Где черт-то?!. Нет его… Конкретно, ребята, видение было…Надо, думаю, свежим воздухом подышать, может, отойду на природе. А тут, смотрю, собачка во двор вошла, тихая такая, симпатичная, остроухая. Погладить хочу собачку, говорят, помогает от стресса. Руку тяну к животному, разговариваю с ним, а оно вдруг вздыбилось, глаза загорелись белым огнем невиданным, а когти размером как у электриков, что по столбам лазают, с треском выползли из лап. Собака встала на задние лапы и заговорила смутно, глухо и страшно, а потом завыла на луну и ушла куда-то, повалив забор. Оборотень!.. Я снова в дом и под одеяло!.. Трясет так, что зубы подскакивают, все по отдельности, как клавиши у пианино. Глаз за глаз цепляется. Ну повылазили со страху!.. Едва успокоился, вроде задремал, но лежу чутко. И вдруг – шорох… Смотрю, идет по избе беззвучно белая фигура, словно плывет, а руки перед собой тянет, ну как панночка в «Вие»… Ведьма!.. Все, – думаю. – Достала нечистая сила и в доме. А что дальше было, не помню. Помню только что-то теплое и мокрое.
– Так это корова на тебя сходила по малому, смочила, чтобы ты успокоился, – заметил Трифон и подмигнул нам. – Тебе, придурок, с начала начать дешифровку, аль с конца?
– Твое дело…
– Так вот, слушай, барабашка мохнатый, белой горячкой тронутый. Начну по порядку. Живем мы здесь тихо и нечистой силы пока еще не встречали, медведя – да, это запросто… Глухари у нас людей не боятся, над головами летают, как голуби. Только увертывайся от какашек. Да ты видел, когда сюда ехали. Ну курицы, и все тут!.. А теперь – ближе к нечистой силе… Черт, который тебе привиделся, это лось старый. Они тут шляются по округе и к коровам заглядывают, когда скучно. Оборотнем к тебе волчок заглянул, ладно, не сожрал. Если б нашим самогоном не воняло, точно бы сожрал… Вместе с пуговицами. Дыхнул ты на него, оттого и глаза загорелись у животного и на задние лапы от того же сподобился… Третье. Я на тебя не в обиде за то, что бабу мою ведьмой назвал… Ведьма и есть! – тут Трифон опасливо обернулся на дом. – Дошло?..
– Дошло, – машинально поддакнул Вовка, и вскоре изба Трифона закачалась от дикого необузданного смеха. А местные звери наверняка подумали, что если не сила инфернальная повадилась в дикий лес, то «белая горячка» – точно…